И Колесников, и Филиппов на наше приглашение всегда с удовольствием подсаживались за наш холостяцкий стол и, выпив одну-две рюмки водки, благодарили и уходили.
Мистулов никогда не бывал на этих спектаклях-вечерах, а почему — не знаю. Да и вообще все старшие офицеры частей не бывали на них.
К осени 1916 года, то есть когда полк прибыл на отдых, в нем образовалась очень крупная группа холостяцкой молодежи в 15 человек. Перечислю ее по старшинству чинов.
Подъесаулы: Кулабухов Владимир Николаевич, Елисаветградского кавалерийского училища выпуска 1912 года; Елисеев Федор Иванович, Оренбургского казачьего училища выпуска 1913 года. Из казачьей сотни Николаевского кавалерийского училища: Некрасов Александр Семенович выпуска 1913 года, Маглиновский Иван Васильевич выпуска 1913 года, Леурда Николай Васильевич, Мацак Гавриил Гавриилович, Винников Александр Аполлонович, Поволоцкий Владимир Алексеевич; все выпуска 1914 года.
Сотники: Бабаев Павел Иванович, ускоренного выпуска Константиновского артиллерийского училища начала 1915 года, владикавказский кадет; Фендриков Филипп, майкопский реалист, ускоренного выпуска Оренбургского казачьего училища (он погиб в отряде генерала Геймана под Майкопом).
Хорунжие: Щербаков Иван, екатеринодарский реалист, ускоренного курса сотни Николаевского кавалерийского училища конца 1915 года; Косульников Алексей Андреевич, терский казак, петроградский гимназист, выпуска Екатеринодарской школы прапорщиков 1916 года.
Кроме этого: корнет Кантемиров, осетин; Капелиович Самуил Израилевич, старший медицинский врач полка, из Баку; Борисов, ветеринарный врач полка, терский казак.
Самому старшему из нас было 26 лет. Жили очень дружно. Никогда не было не только что ссор, но и недоразумений. Всяк знал свое место. Все были на «вы», кроме «николаевцев», которые окончили вместе Владикавказский кадетский корпус, и только Некрасов окончил Воронежский.
Психологически и костюмами мы отличались от многих старших офицеров полка. Кроме подъесаула Дьячевского Диамида Алексеевича, выпуска 1907 года из пехотного военного училища, все остальные офицеры были из военных училищ еще до русско-японской войны, и самый младший из них — Маневский, выпуска Николаевского училища 1902 года. Калугин, Успенский, Пучков, Бабаев (отец) и Авильцев были Ставропольского юнкерского казачьего училища, когда оканчивающих его выпускали в полки подхорунжими и потом уже, после шести месяцев пребывания в строю, производили в чин хорунжего. Это чисто казачье училище было закрыто в 1898 году. Войсковой старшина Степан Егорович Калугин окончил его еще при императоре Александре III. Разница во многих понятиях была вплоть до того, что некоторые доказывали, что, когда берешь барьер — «корпус надо отклонять назад, чтобы облегчить перед лошади»… Наука же говорит обратное. Есаулы Авильцев и Алферов имели трубчатые бинокли и уверяли нас, что они лучше биноклей «Цейс»…
Как известно, после русско-японской войны в военных училищах потребовались новые знания. В 1909 году все юнкерские училища были по курсу наук приравнены к военным. Вот откуда и происходила разность психологии и взгляда на военное дело.
Старшие офицеры относились к нам хорошо, порою по-отечески, любили нас и смотрели на нас как на своих заместителей в деле сохранения дружной полковой офицерской семьи.
«Прошу разрешения вступить в первый законный брак с девицей Зоей Александровной Смирнитской», — прислал рапорт на имя командира полка подъесаул Некрасов.
Это было так неожиданно для нас, молодежи!
Немного черствый, немного скрытный, совершенно не сентиментальный, большой любитель поухаживать за податливыми девицами. И вдруг — он женится… да еще первый из нас, веселых и дружных, которых в полку было десять человек и среди которых никогда не поднимался вопрос о женитьбе кого бы то ни было.
Мы немедленно же приступили к нему с допросом: как?., кто она?..
И оказалось: когда он был в Александрополе для изучения службы связи, то познакомился, влюбился, сделал предложение, получил согласие и стал женихом.
Она — дочь полковника крепостной артиллерии. Отец ее умер. Мать — 35-летняя вдова, рожденная де Полиньи, имеет двух дочерей, институток. Невесте 17 лет, она только что окончила институт.
Некоторым образом виновником того события являлся и я, поэтому опишу, как Некрасов попал в Александрополь.
В марте 1916 года успешно развивалась 1-я Мемахатунская операция в Турции. Полк совершил две дивные конные атаки. В первой атаке захватили свыше тысячи турецкой пехоты с двумя горными орудиями, а во второй двумя авангардными сотнями полностью уничтожена арьергардная рота турок.
До городка Мемахатун оставался лишь один переход. После вчерашнего «конного наскока» полку дана дневка в селе Жовтик. На горах лежал еще снег, а в долинах — слякоть, грязь. Мы, тогда хорунжие, расположились в одной турецкой хижине.
Пришла почта. Распоряжением начальника дивизии приказано немедленно командировать от каждого полка в Александрополь по одному офицеру, не выше чина хорунжего, и по одному грамотному казаку — для изучения службы связи и искровой станции. Командировка — что-то около шести месяцев.
До доклада командиру полка полковнику Мигузову спешу в нашу общую хижину, собираю хорунжих, читаю им распоряжение и спрашиваю: кто хочет получить эту командировку?
В нашем полку многие «тыла» не любили. Все молчат, а Кулабухов и Леурда, как самые активные, сострили, что «ехать в тыл в разгар столь удачной военной операции — нас не обманешь…» И вдруг Шура Некрасов сам назвался. Это было столь неожиданно, что все рассмеялись, думая, что он шутит. Но он не шутил.
Иду с докладом к Мигузову. Прочитав это распоряжение, он, как всегда, небрежно спрашивает меня:
— Опрашивали ли вы, хорунжий, желающих получить столь завидную командировку?
Докладываю осторожно, что самый подходящий был бы хорунжий Некрасов, как один из старших в этом чине.
Некрасов отличный офицер, окончил Воронежский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище в Петербурге в 1913 году по первому разряду, но он не особенно напрягал себя в службе, как не любил напрягать службой и казаков. Мигузов, умный и наблюдательный, конечно, это хорошо знал.
— Нек-рас-сов… Нек-рас-сов… — злобно протянул он. — Почему Некрасов?! А вот я не хочу! — вдруг выкрикнул он.
Докладываю, что Некрасов серьезный офицер, третий год в полку, следующие хорунжие моложе и моральное право на его стороне.
Выслушав и подумав, Мигузов уже спокойно спрашивает:
— А Некрасов-то сам хочет ехать?
— Я его не спрашивал, господин полковник, — умышленно вру я своему командиру полка.
— Ну, если он согласится, то и пишите документы, — фиксирует Мигузов.
Некрасов был очень рад. Мы все смеялись над ним, подтрунивали, что он изменяет нашему полковому товариществу хорунжих. Он также смеялся и просил меня как можно скорее приготовить документы, боясь, что командир полка переменит свое решение. Я его понимал. В тот же день он поскакал в направлении Эрзерума на мощной своей красавице кобылице английских кровей, лучшей офицерской лошади во всей нашей дивизии.
Маленькая деталь: и мы, хорунжие, и командир полка невольно и не сговариваясь тогда же спросили Шуру Некрасова: где он оставит свою кобылицу на месяцы командировки?
— Да оставлю в тылу, в обозе 2-го разряда, — как-то легкомысленно ответил он.
И оставил. Вестовой недоглядел, ее покрыл упряжной обозный жеребец, и она принесла Некрасову «приплод» отца… Жалко было смотреть на результат-Дивизия в Финляндии. В дождь он привязал ее к телеграфному столбу. Ударила гроза. Она упала. Думали, что ее убило. Отлежалась, но был атрофирован зад и уши. Она стала калекой. И в декабре 1917 года, вернувшись на Кубань, он отдал ее вместе с жеребенком за гроши своему вестовому.
По имперскому закону офицер может вступить в брак, достигнув 23 лет. Его невеста, девица или вдова, должна быть благонравного поведения и иметь образование не меньше четырех классов гимназии. Все это с предоставленными документами рассматривается обществом офицеров полка по принципу: достойна ли эта особа быть принята в полковую семью офицеров и их жен?
Разрешение дано. Некрасов справил «мальчишник» и пригласил быть у него шаферами на свадьбе меня, Леурду, Винникова и Поволоцкого.
Мы, четыре шафера, поездом едем в Алёксандрополь. В поле неожиданно остановился наш поезд. Многие пассажиры вышли из вагонов узнать, в чем дело.
Вышли и мы и идем в направлении паровоза. Был поздний вечер. В темноте столкнулись с идущей навстречу нам маленькой фигурой в кителе, в фуражке, с тросточкой. То оказался наш бывший командир полка полковник Дмитрий Александрович Мигузов. От такой неожиданности мы даже испугались. Ведь он так всех нас, офицеров, «жал» в полку.
— Здравия желаем, господин полковник! — произнес кто-то из нас, и мы, остановившись, взяли под козырек.
Удивился и он столь неожиданной встрече и, подавая каждому руку, ответил:
— Здравствуйте, здравствуйте! — а потом спросил: — Куда это вы едете? — видя, что мы празднично одеты и некоторые из нас при боевых орденах.
Мы пояснили, что едем на свадьбу к подъесаулу Некрасову, в Алёксандрополь.
— Так, значит, Некрасов женится? — И немного подумав, он продолжил: — Хорошо делает, — и, не находя больше слов, за руку прощаясь с нами, добавил: — Ну, поезжайте, поезжайте. И повеселитесь.
— А где же вы теперь, господин полковник? — неудачно спросил Леурда, бывший у него полковым адъютантом до меня восемь месяцев.
— А вам не все ли равно?.. Много будете знать — скоро состаритесь, — ответил он и пошел от нас в темноту. Нам стало жаль его, и мы искренне выцукали Леурду за его неуместный вопрос.
Нашим полком он командовал с 1912 года. Умный и опытный офицер, но, разочаровавшись в людях, стал человеконенавистником, так о нем говорили. Полком он не совсем удачно командовал, но генералом был бы отличным. И вот один случай погубил его карьеру. Пишу для истории.