Нет в мире человека, который сумел бы все познать, но всякий человек должен стремиться к тому, чтобы познать все.
В июне 1750 года Казанова приехал в Турин и там познакомился с неким Антонио-Стефано Баллетти. Этот человек был на год старше Казановы и очень быстро стал его ближайшим и полезнейшим другом.
Антонио-Стефано Баллетти был сыном знаменитых актеров. Его мать, Дзанетта-Роза-Джованна Беноцци, по мужу Баллетти, блистала в Париже под сценическим псевдонимом Сильвия. А еще, что немаловажно, Антонио-Стефано прекрасно владел французским.
Вместе они выехали из Турина и на пятый день прибыли в Лион, где провели неделю. Там, уже на территории Франции, Казанова повстречал самую знаменитую из венецианских куртизанок, которую звали Анчилла. Она была необычайно красива, и всякий, глядя на нее, обязательно желал насладиться этой красотой, а она не умела никому отказать (при условии, конечно, что мужчина мог заплатить). Анчилла работала танцовщицей, и в Лионе Казанова застал ее вместе с мужем, с которым она возвращалась из Англии, где снискала успех в Хеймаркетском театре.
В Лионе же Казанова стал «вольным каменщиком». Он был введен в ложу господином, с которым познакомился у коменданта города генерал-лейтенанта Франсуа де Ларошфуко, маркиза де Рошбарона, брата кардинала Фредерика де Ларошфуко.
Потом, уже в Париже, он поднимется на вторую ступень, а затем и на третью, то есть получит звание «мастера». Однако он всегда будет относиться к этому с некоторой иронией, говоря, что все эти титулы — это всего лишь приятные выдумки, которые имеют символический смысл.
Кстати сказать, некоторые биографы утверждают, что именно масонство станет одной из причин его ареста в Венеции и что он будет после побега выступать в Париже в роли масонского мученика. Возможно, это и так. Вполне возможно и то, что Казанова станет секретным агентом Великой Ложи и будет заниматься международными связями лож. Во всяком случае, эта версия объясняет многие его неожиданные и ничем другим не объяснимые путешествия по Европе. Кстати, это объясняет и немалые суммы денег, которые вдруг стали появляться у Казановы, происхождение их он сам никак не объяснял. Впрочем, это лишь версия, так как все, связанное с масонством, покрыто такой тайной, что отличить правду от лжи порой вообще невозможно.
Из Лиона Казанова и Антонио-Стефано Баллетти отправились в Париж. Пять дней они ехали в почтовом дилижансе, и все пять дней Казанова не уставал восхищаться всем французским: улицами, манерами, официантами и кухней. Это и понятно, Франция всегда была родиной для любых иностранцев.
За пару километров до Парижа их встретила мать Антонио-Стефано, знаменитая в Париже актриса Сильвия.
— Надеюсь, сударь, — сказала она, — друг моего сына не откажется прийти к нам нынче вечером на ужин.
В то время итальянские комедианты были очень популярны в Париже, и многие из них располагались в Отель де Бургонь, ставшем знаменитым после того, как там пожил великий Мольер. Актер Лодовико-Андреа Риккобони, известный под именем Лелио, получил поручение составить труппу Итальянской комедии в Париже. Риккобони был женат на сестре Джузеппе-Антонио Баллетти, известного под именем Марио. Так вот Лелио и Марио стали играть любовников, а их жены, Фламиния и Сильвия, — соответственно любовниц. С 1750 года они играли все что угодно: итальянские и французские комедии, особенно Марио и Гольдони, трагедии, оперы, пародии, пантомимы и балеты. И во всем им сопутствовал громкий успех.
Что же касается личной жизни, то тут дела обстояли не так блестяще: после тринадцатилетнего брака с Марио Сильвия начала раздел имущества, так как вино — неизменный спутник успеха у актеров всех времен и народов — ввергло его в большие долги. Их дети — Луиджи-Джузеппе Баллетти, известный танцовщик, и Мария-Магдалина Баллетти, прозванная Манон (ей было всего десять лет), — как водится, разрывались между отцом и матерью.
Все Баллетти жили рядом с театром, а Казанова поселился в Отель де Бургонь, где располагались итальянские комедианты.
Следует сказать, что сорокадевятилетняя prima amorosa Сильвия не осталась одна. Она блистала в комедиях своего друга Пьера де Мариво, который именно из-за нее предпочитал Итальянскую комедию французскому театру. Она была настоящим идолом Парижа. Говорят, что между Мариво и Сильвией имелась многолетняя и не только «плодотворная творческая» связь.
Казанова, ставший добрым другом Сильвии, дает нам ее восторженный портрет. Он пишет:
«Весь ужин я самым пристальным образом изучал Сильвию: слава ее тогда была непревзойденной. Мне представилась она лучше, нежели все, что говорили о ней. Пятидесяти лет, с изящной фигурой, благородной осанкой и манерами, она держалась непринужденно, приветливо, весело, говорила умно, была обходительна со всеми и полна остроумия, но без малейшего признака жеманства. Лицо ее было загадкой: оно влекло, оно нравилось всем, и все же при внимательном рассмотрении его нельзя было назвать красивым; но никто и никогда не дерзнул объявить его также и некрасивым. Нельзя было сказать, хороша она или безобразна, ибо первым бросался в глаза и привлекал к ней ее нрав. Какова же была она? Красавица; но законы и пропорции ее красоты, неведомые для всех, открывались лишь тем, кто, влекомый магической силой любви, имел отвагу изучить ее…
Актрисе этой поклонялась вся Франция, дар ее служил опорой всех комедий, что писали для нее величайшие сочинители, и первый Мариво. Без нее комедии эти остались бы неизвестны потомкам. Ни разу не случилось еще найти актрисы, способной ее заменить, и никогда не найдется такой, чтобы соединила в себе все те составные части сложнейшего театрального искусства, какими наделена была Сильвия: умение двигаться, голос, выражение лица, ум, манеру держаться и знание человеческого сердца. Все в ней было естественно, как сама природа…
Все единодушно считали Сильвию женщиной, что стоит выше своего положения в обществе».
За два года до ее смерти (а она умерла в 1758 году в возрасте пятидесяти семи лет) Казанова видел Сильвию в роли Марианны из пьесы Мариво, и, несмотря на возраст и болезни, она создавала полную иллюзию юной девушки.
Говорят, что и Казанова не удержался и пал к ногам Сильвии. Во всяком случае, он явно ценил ее не только как актрису и мать прекрасной Манон. Доказательством этому служат рапорты парижского полицейского комиссара Мезнье. В одном из них, датированном 17 июля 1753 года, написано: «Девица Сильвия живет с Казановой, итальянцем, о котором говорят, что он сын актрисы. Она содержит его».
Как мы уже говорили, Сильвия и Марио разделили имущество (что касается официального развода, это дело было разрешено во Франции лишь после Великой французской революции). Впрочем, разделом это назвать трудно, ведь никакого имущества у Марио и не было. Он был приговорен вернуть жене приданое в 15 000 ливров, но и денег у него тоже не было. Более того, они продолжили жить под одной крышей в доме богатой вдовы Жанны Камю де Понкарре, маркизы д’Юрфе (эта женщина еще сыграет немаловажную роль в жизни Казановы, но о ней мы расскажем чуть позже).
Сильвия пригласила Казанову ежедневно обедать в ее доме, и Казанова не заставил себя долго уговаривать. Там-то он и познакомился с Лодовико-Андреа Риккобони (сценическое имя Лелио) и с Элен Риккобони, урожденной Баллетти (сценическое имя Фламиния).
Там же он впервые увидел и Карло Веронезе (сценическое имя Панталоне), богатейшего итальянского комедианта в Париже, который был автором тридцати семи пьес и отцом двух прекрасных дочерей-актрис: Анны-Марии (сценическое имя Коралина) и Джакомы-Антонии (сценическое имя Камилла).
Казанова был в восхищении от обеих дочерей Карло Веронезе. Он нашел Коралину красивее, но Камиллу — жизнерадостнее. У обеих любовниками тогда состояли люди весьма благородные. Казанова, «человек незначительный», как он сам себя называл, временами, когда Коралина мечтала в задумчивости, ухаживал за ней. Когда же появлялся любовник, маркиз де Силли, ее будущий муж, он уходил. Но иногда его просили остаться, чтобы прогнать скуку этой «сладкой парочки».
Когда двор выехал в Фонтенбло, Казанова поехал туда как гость Сильвии, так как театр последовал за двором. Впрочем, и все иностранные послы тоже. Благодаря этому, Казанове посчастливилось познакомиться со многими интересными людьми, в том числе и с представителем Венеции Франческо-Лоренцо Морозини.
И вот однажды Казанова получил право сопровождать своего соотечественника в оперу. Так уж получилось, что там он оказался прямо напротив ложи маркизы де Помпадур, но в тот момент он не знал, кто она такая.
В первом акте на сцену вышел небольшого роста тенор и начал с такой сильной трели, что Казанова невольно рассмеялся. Солидный мужчина с голубой орденской лентой, сидевший рядом с маркизой де Помпадур (а это был Луи-Франсуа-Арман де Винеро дю Плесси, герцог де Ришельё, маршал Франции и член Французской академии, чего Казанова, конечно, тоже не знал), сухо спросил, из какой страны он приехал.
Казанова непринужденно ответил:
— Из Венеции.
— Я был там, — сказал герцог, — и тоже очень смеялся над речитативом ваших опер.
— Я думаю, месье, — быстро среагировал Казанова, — и даже уверен, что там не нашлось людей, которые препятствовали бы вашему смеху.
Этот дерзкий ответ заставил маркизу де Помпадур, не любившую герцога де Ришельё, усмехнуться. А потом она спросила, в самом ли деле он приехал из Италии?
— Совершенно верно, мадам.
Герцог де Ришельё заявил, что бывал в Италии и видел там много красивых женщин.
— А какая из наших актрис нравится вам больше других? — спросила маркиза де Помпадур.
Казанова показал на одну из девушек.
— Но у нее же некрасивые ноги! — удивился герцог де Ришельё.
— Это ничего не значит, месье, — возразил ему Казанова. — Кроме того, когда я пытаюсь проверить красоту женщины, то ноги — это первое, что я отбрасываю в стороны.
Тут, давясь от смеха, маркиза де Помпадур спросила посланника Морозини, кто этот остроумный молодой человек в его свите, и тот представил ей Казанову.
Это была сама маркиза де Помпадур! Казанова много слышал о ней и сейчас с удивлением обнаружил, что это удивительно привлекательная женщина, и ничто в ее облике не могло навести на мысль о ее простом происхождении.
А ведь ее настоящее имя было Жанна-Антуанетта Пуассон, родилась она в Париже 29 декабря 1721 года, и была она дочерью Франсуа Пуассона — то ли мясника, то ли торговца скотом, связанного со снабжением армии. Мать ее тоже была личностью достаточно специфической. О ней говорили много всякого, но ведь соседи всегда такие: сначала злословят, а уж потом разбираются, был ли повод для злословия. Короче говоря, будущая маркиза де Помпадур при рождении не имела ни «голубой крови», ни внушительной, уходящей в века родословной — короче, ничего, что могло бы позволить предположить, что вскоре она станет одной из самых знаменитых женщин Франции.
Сейчас она выглядела именно так, как должна была выглядеть могущественная фаворитка короля, вращавшаяся в самом высшем свете. Все в ней подчеркивало ее власть и значительность, но при этом она была обаятельна, мягка и добра, что не так-то легко встретить в сильных мира сего.
Казалось, его притягивает к ней магнитом, и ему было совершенно очевидно, что в этой женщине есть нечто волшебное. Теперь он понимал, почему она превратилась в своего рода живую легенду. Более того, она была загадочна. Людей такого типа никогда не знаешь до конца, хотя и очень хочешь узнать.
Она очень ему понравилась, красивая и сказочная, но отмеченная какой-то едва заметной тенью одиночества. Казанова не мог понять, что именно заставляло его думать о маркизе де Помпадур именно так: то, что он слышал о ней, или то, что успел заметить в ее полных тайны бархатных глазах.
Молодой итальянец ей тоже очень понравился…
В пятилетнем возрасте Жанну-Антуанетту отдали в монастырь в Пуасси, и там она сильно заболела, но ее образование получило недостающую ему системность.
Оставила монастырь Жанна-Антуанетта через три года. К этому времени она стала совершенно прелестным ребенком. Прекрасное личико, идеальная фигурка, изумительный цвет кожи, умные и блестящие глаза — о чем еще мечтать будущей женщине? Уже в девять лет она очаровывала всех вокруг. Не хватало лишь одного — крепкого здоровья.
Когда девочка вернулась домой, мадам Пуассон, восхищенная ее красотой, всплеснула руками и воскликнула:
— Ну и лакомый же ты кусочек!
После того как дочери исполнилось девять, мать отвела ее к Жанне Лебон, одной из самых знаменитых в то время гадалок, и та, внимательно посмотрев на хрупкую девочку, вдруг сказала:
— Эта малютка в один прекрасный день станет царствовать в сердце короля.
Мысль о сказанном гадалкой не оставляла Жанну-Антуанетту, и она стала жить мечтами о любовном романе с монархом. Со временем мечты эти становились все конкретнее и конкретнее.
Вы скажете, какая маленькая девочка не мечтает о сказочном принце? Все мечтают, но у всех это так и остается на уровне девичьих перешептываний и записей в тайном дневнике. Довольствоваться же подавляющему большинству, в конечном итоге, приходится далеко не принцами. Жанна-Антуанетта была не такая. Она не просто мечтала о принце, она мечтала о сердце самого короля, ведь именно об этом говорила гадалка, и эту свою мечту она постепенно превратила в уверенность, сделав ее реализацию своей главной задачей. Главной жизненной целью. И это несмотря на то, что место любовницы короля было уже занято.
Когда Жанне-Антуанетте исполнилось девятнадцать, стало ясно, что пора выходить замуж. Таковы были неписаные правила, но никто не торопился взять в жены дочь проворовавшегося торговца и женщины сомнительной репутации. Ни красота Жанны-Антуанетты, ни ее веселый нрав не играли здесь никакой роли. Репутация ее была подмочена, причем самым бесповоротным образом, и рассчитывать на приличный брак ей было очень трудно.
И все же ей повезло, и 9 марта 1741 года она все же стала замужней женщиной. «Счастливчиком» оказался Шарль Ле Норман д’Этиоль, сын генерального казначея монетного двора. Так девица Пуассон рассталась со своей незавидной фамилией и стала именоваться мадам д’Этиоль.
Понятно, что это не была женитьба по любви, но Жанна-Антуанетта поначалу очень старалась сделать свой вынужденный брак счастливым. Двух недель «медового месяца» ей оказалось достаточно, чтобы забеременеть, и она родила мужу мальчика, но тот, к несчастью, не прожил и нескольких недель. После этого 10 августа 1744 года она родила девочку, которую нарекли Александриной.
И все же она ни на минуту не забывала о предсказании гадалки. Однако для того чтобы стать любовницей короля, нужно было для начала, чтобы король ее увидел, а чтобы он ее увидел, нужно было, как минимум, появиться в Версальском дворце. Понимая это, Жанна-Антуанетта начала пристально следить за Версалем — ведь там была ее судьба, там находился обещанный ей монарх. Кроме того, она стала регулярно ездить в Сенарский лес, где имел обыкновение охотиться король (в этом лесу на счастье и был расположен замок Этиоль).
Экстравагантно одетая, она неторопливо прогуливалась по аллеям, где обычно проезжал Людовик XV. Королевские егеря называли ее фаэтон «опереточным»: он был светло-бирюзового цвета, а платье Жанны-Антуанетты было розовым.
Казалось бы, что за безвкусный маскарад? Но Жанна-Антуанетта все рассчитала верно: ее «розово-бирюзовое явление» просто не могло не обратить на себя внимания посреди зеленой листвы и серо-коричневых стволов деревьев.
Жанна-Антуанетта рассуждала так: вдруг случится чудо, и проезжающий мимо король заметит ее. Но ее хорошо продуманные и точно просчитанные прогулки долгое время ни к чему не приводили. Хуже того, попасться на глаза ей довелось не королю, а амбициозной герцогине де Шатору, тогдашней любовнице короля, быстро раскусившей цель ее лесных прогулок.
Но и здесь будущей маркизе де Помпадур повезло: 8 декабря 1744 года герцогиня де Шатору умерла от пневмонии. Место в сердце Людовика XV стало вакантным, и мадам д’Этиоль восприняла это как сигнал к действию.
И вот вечером 25 февраля 1745 года в Версальском дворце имел место шикарный бал-маскарад, посвященный женитьбе дофина, сына Людовика XV.
И что же король? Его душевная рана уже не кровоточила, и в два часа ночи он обратился с комплиментами к некоей юной красавице в одеянии Дианы-охотницы. Его Величество был не прочь познакомиться. Прекрасная Диана в ответ на предложение снять маску вдруг начала дразнить короля, маня его за собой, но маски не снимая. Сильно заинтригованный, Людовик XV стал пробираться за ней следом. Продолжая кокетничать и громко смеяться, Диана все время терялась в толпе. Таинственная незнакомка, похоже, прекрасно знала слабое место короля: паническую боязнь скуки. Погоня за ускользающей Дианой — это было новое приключение, слишком хорошая приманка, чтобы Людовик XV пренебрег ею.
В руке у Дианы был платок. То, что произошло дальше, описывает собиратель пикантных историй о маркизе де Помпадур Жан-Луи Сулави:
«В руке у нее был платок, и то ли случайно, то ли специально она его обронила. Людовик XV торопливо поднял платок, но он не мог пробраться к его владелице и со всей учтивостью, на какую был способен, бросил ей этот изящный комочек».
В зале раздался смущенный, переходящий из уст в уста шепот:
— Платок брошен… Платок брошен… Платок брошен…
Диана ловко поймала платок. Она победила. Всем остальным соискательницам освободившегося места в сердце короля стало ясно: у монарха зарождается новый любовный роман и «ловить» им в прямом и переносном смысле этого слова больше нечего.
Молодая женщина, которую при всех выбрал король, — а это оказалась Жанна-Антуанетта д’Этиоль, — была необыкновенно хороша собой.
На следующий день ей не пришлось долго ждать. Людовик XV приказал своему камердинеру Бинэ доставить ее в Версаль. Жанна-Антуанетта не заставила себя уговаривать и переехала к королю 31 марта 1745 года. Через два месяца она оформила развод с Шарлем д’Этиолем, а уже 7 июля 1745 года влюбленный король купил для нее титул маркизы де Помпадур и земли в Оверне с двенадцатью тысячами ливров дохода.
Вот с такой удивительной женщиной посчастливилось познакомиться Казанове. А еще он был представлен лорд-маршалу Шотландии Джорджу Кейту, послу короля Пруссии. Но больше всего ему повезло, когда он случайно увидел самого Людовика XV и всю королевскую семью. Впрочем, увидел — это громко сказано. Короля он случайно заметил в галерее, когда тот о чем-то оживленно говорил с несколькими блестящими офицерами, опираясь рукой на плечо военного министра графа д’Аржансона. И он вдруг обернулся, посмотрев в сторону опешившего Казановы. А может быть, он просто обернулся, и не думая смотреть на какого-то случайно оказавшегося поблизости итальянца.
В любом случае, король Франции был очень хорош собой. По словам самого Казановы, «ни одному искусному художнику не удалось изобразить поворот головы этого монарха, когда он оборачивался к кому-нибудь. Всякий, кто видел его, в тот же миг чувствовал, что не в силах его не любить».
А вот королева Мария Лещинская, дочь польского короля Станислава, напротив, Казанове совсем не понравилась. На вид она была, как «набожная старушка». А чего стоил ее огромный, страшный-престрашный чепец…
А потом Казанова увлекся племянницей художника Сансона. Сам он написал: «Она понравилась мне беспредельно. Я был в добром расположении духа, непрестанно ее смешил и сумел расположить к себе».
Однажды Казанова пил у себя в комнате кофе и мечтал о ней, как вдруг к нему заявился с визитом один молодой человек. Казанова явно не знал его, но тот сказал, что имел честь ужинать с ним у художника Сансона.
— Да, да, месье, — сказал Казанова, сделав вид, что вспомнил, — простите, что не признал вас сразу.
— Это и немудрено, за столом вы глядели лишь на мадемуазель Сансон.
— Это точно, но, согласитесь, что она очаровательна.
— Охотно соглашусь, — со вздохом сказал молодой человек. — К несчастью своему, я слишком хорошо это знаю.
— То есть вы хотите сказать, что вы влюблены в нее?
— Увы, да. И у меня уже появилась было надежда, но тут явились вы и отняли ее.
— Кто? Я?
— Вы.
— Весьма сожалею, — сказал Казанова, — однако же я решительно не понимаю, чем могу вам помочь.
— Ну, вы могли бы, например, впредь никогда не появляться в ее доме.
— И вы действительно полагаете, что тогда она вас полюбит?
— О, месье! Это уже мое дело. Прошу вас, пока не ходите туда, а об остальном я позабочусь сам.
В ответ на это Казанова признался, что ему весьма странно слышать подобное и он удивлен, что молодой человек на это рассчитывал.
— Рассчитывал, месье. Я признал в вас человека умного, а потому был уверен, что для вас не составит труда вообразить себя на моем месте. Я был уверен, что, взвесив все, вы не пожелаете биться со мною не на жизнь, а на смерть из-за дамы, на которой, как я полагаю, не имеете намерения жениться.
— А если бы я тоже хотел просить ее руки?
— Тогда бы мы оба были достойны жалости, и я — в большей степени, чем вы, ибо покуда я жив, мадемуазель Сансон не станет женой другого.
Молодой человек был бледен, серьезен и холоден, как лед. От такого можно было ждать чего угодно, а посему его слова заставили Казанову задуматься. Он прикинул, какой из поступков сделает его достойнее собственного уважения, и понял, что лучше сделать так, чтобы представить себя в глазах соперника человеком более мудрым, нежели он сам.
— Что станете вы думать обо мне, месье, — спросил он с решительным видом, — если я впредь откажусь бывать у мадемуазель Сансон?
— Я буду думать, что вы сжалились над несчастным, который вечно будет вам признателен и готов пролить за вас свою кровь до последней капли.
— А кто вы?
— Меня зовут Гарнье. Я — единственный сын Гарнье, виноторговца с улицы Сены.
— Что же, господин Гарнье, я не стану бывать у мадемуазель Сансон. Останемся друзьями.
— По гроб жизни. Прощайте, месье, и спасибо вам…
В один из первых дней своего пребывания в Париже Казанова посетил знаменитый дворец Пале-Руаяль, резиденцию герцогов Орлеанских, рядом с которым самые разные люди, начиная от графов и графинь и кончая жрицами любви и карманными ворами, имели обыкновение прогуливаться, завтракать и читать газеты. Там Казанова познакомился с одним прелюбопытным человеком, который сам заговорил с ним, представился и оказался неплохим знатоком итальянской литературы. Казанова обратился к нему по-итальянски, и он ответил ему на языке времен Бокаччо. Через четверть часа они были друзьями.
Это был Клод-Пьер Патю, адвокат Парижского парламента, родившийся в Париже в октябре 1729 года. А еще он был поэтом, сочинял комедии и первым перевел на французский язык великого Шекспира.
Патю оказался весьма активным молодым человеком, и он быстро познакомил Казанову со всеми сколько-нибудь известными парижскими девицами. Он любил прекрасный пол не менее Казановы, но, к несчастью своему, не был наделен его отменным здоровьем (он умрет в возрасте всего тридцати лет).
Однажды Патю пригласил Казанову отобедать в обществе одной актрисы парижской Комической оперы. Ее звали Виктуар О’Морфи, и она была ирландкой по происхождению. Казанова не находил никакой прелести в этой женщине, но как же откажешь другу…
Поздно вечером Патю заявил, что проведет ночь в постели актрисы. У Казановы же не было желания возвращаться одному, и он объявил, что поспит в соседней комнате на канапе. Но канапе оказался маленьким и неудобным, и тогда сестра О’Морфи, девчонка тринадцати или четырнадцати лет, предложила ему за экю, то есть за шесть ливров, свою постель. Казанова с радостью согласился, и тогда девчонка (ее звали Луизон) привела его к мешку соломы, лежащему на четырех досках.
— И это ты называешь постелью? — удивился Казанова.
— У меня нет другой, месье.
— Но я такую не хочу, и не будет тебе обещанного экю.
— А вы что, хотели раздеться? — удивилась в свою очередь девчонка.
— Конечно, а как же иначе.
— Что за причуда! У нас даже нет простыней.
— А что, ты спишь одетая?
— Вовсе нет.
— Ладно. Ступай тогда ложись сама и получишь свой экю. Я хочу на тебя посмотреть.
— Хорошо. Только вы не станете ничего со мною делать?
— Ровным счетом…
После этого короткого диалога Луизон разделась и легла на мешок с соломой. Увидев ее голую, Казанова сразу понял, что перед ним безупречнейшая красавица.
За шесть ливров она по желанию Казановы принимала разные позы.
В ней не было ни одного изъяна, кроме грязи, и еще за шесть ливров Казанова собственными руками вымыл ее с ног до головы.
Малышка была уступчива во всем, кроме одного, отговариваясь тем, что ее старшая сестра говорила, что «это» стоит двадцать пять луидоров. Один луидор равнялся двадцати четырем ливрам, то есть сумма была названа огромная, и Казанова сказал, что они поговорят о цене ее «сокровища» в другой раз…
Утром Луизон отнесла выручку сестре. Та долго смеялась и заявила Казанове, что у нее он может получить гораздо большее и гораздо дешевле.
Казанова же настаивал на своем: за шесть ливров он будет приходить каждый вечер и рассматривать малышку в ее каморке, а об остальном он подумает.
Через некоторое время Казанова пришел не один, а со своим знакомым художником, который за шесть луидоров написал портрет Луизон, на котором она лежала на животе, опираясь рукой и грудью на подушку и показывая свой пухлый задик. Последняя часть тела была написана художником с таким искусством и правдоподобностью, что лучшего нельзя было и пожелать. Под портретом Казанова велел написать: O-Morphi. Слово это, конечно, не из Гомера, но оно показалось ему вполне греческим.
Клод-Пьер Патю заказал себе копию этой картины. А художник, которого вскоре вызвали в Версаль, выставил там кроме всего прочего и оригинал, а паж короля Сен-Кентен, известный сводник, показал его Людовику XV.
Любвеобильный король пришел в полный восторг и тут же пожелал увидеть модель. Привести Луизон приказали художнику, а он обратился к Казанове. Тот пошел к старшей сестре, а она, узнав, о чем идет речь, заголосила:
— О Боже! Король! Но он же на тридцать лет ее старше…
Когда же первое потрясение прошло, она призадумалась. Потом, хорошенько пошевелив мозгами, она стала благодарить Провидение, и было за что: Людовик XV, как объяснил ей Казанова, осчастливит и озолотит ее сестренку.
И он оказался прав: почти каждый вечер король осыпал малышку Луизон драгоценностями и подарками. Дождавшись, когда она налюбуется своим отражением во всех зеркалах, он ее раздевал, укладывал на огромную кровать и обучал восхитительным играм, правила и изысканность которых она постигала с удивительной прилежностью.
Информированная своей личной полицией, маркиза де Помпадур знала все об этих галантных вечерах, и ее все это вполне устраивало. Пока король развлекался, сама она могла свободно заниматься тем, что ей нравилось гораздо больше, чем плотские утехи.
Связь Людовика XV с Луизон О’Морфи длилась два года, но однажды, решив, что теперь она может все, глупышка неосторожно спросила Его Величество:
— В каких отношениях вы теперь со старой дамой?
Король посмотрел на девушку ледяным взором. Он терпеть не мог неуважительного отношения к маркизе де Помпадур.
— Кто надоумил вас задать подобный вопрос? — лишь спросил он.
А через три дня Луизон получила четыреста тысяч франков приданого и овернского офицера Жака де Бофранше в придачу, от которого в ноябре 1757 года родила сына.
Много лет спустя Казанова встретил в Фонтенбло красивого молодого человека, сына от этого брака — точную копию матери. Его звали Луи-Шарль-Антуан де Бофранше. Этот молодой человек, сражавшийся при Вальми, бросился в объятия Великой французской революции, а в 1793 году этот сын любовницы Людовика XV дал барабанщикам приказ заглушить голос короля Людовика XVI, который перед казнью хотел обратиться к народу. Позднее он стал депутатом от Пюи-де-Дом и генерал-инспектором наполеоновских конюшен. Он умер в Виши 2 июля 1812 года, а сама бывшая Луизон О’Морфи, успевшая трижды побывать замужем, умерла двумя годами позже.
Король Франции был удивительно любвеобилен, и маркизе де Помпадур, в конце концов, пришлось смириться с тем, что он ускользает из ее рук, ведь тягаться с чужой молодостью и красотой было решительно невозможно.
Королю было чуть за сорок, и его все время тянуло к молоденьким, сексуально активным девушкам. Да маркиза и сама понимала, что ее давняя болезнь легких неотвратимо делает свое разрушительное дело. Бессонные ночи и бесконечные интриги не могли пройти бесследно, ее былая красота начала понемногу блекнуть, и бороться с этим процессом становилось все труднее и труднее.
К счастью для себя, маркиза поняла одну важную вещь. Она была нужна королю, и пока у него и в мыслях не было расставаться с ней. Но при этом он любил женщин и не видел ничего дурного в том, что и они платили ему той же монетой. К фаворитке это не имело никакого отношения. Как говорится, «ничего личного». Просто такова была его физиология, потребность его могучего мужского организма. Короче говоря, Людовик XV совершенно безболезненно мог разделять духовную и физическую стороны своего бытия. В его душе безраздельно царствовала маркиза де Помпадур, и никто другой ему в этом плане и не был нужен. Зато в области физиологической одной маркизы ему уже давно было мало, но наличие других женщин совершенно не умаляло его любви к фаворитке.
Сейчас 1751 год признан всеми историками годом завершения физической близости маркизы де Помпадур с королем. В те времена охлаждение августейшей особы означало безвозвратный уход бывшей фаворитки в тень и, в лучшем случае, забвение, а в худшем — опалу и ссылку «куда подальше» по принципу «с глаз долой — из сердца вон».
Конечно, король продолжал по-своему любить маркизу. Но это уже была не та любовь, которая налетает, словно шквал, сметая все на своем пути. Эта любовь больше стала похожа на привязанность, порожденную долгим приятным общением и привычкой. Но привычка — привычкой, а от физической близости король отказываться не собирался, и если маркиза де Помпадур ему в этом не всегда могла быть полезной, то он не считал для себя зазорным получать недостающее «на стороне».
Тайные агенты маркизы и многочисленные «доброжелатели», конечно же, сообщили ей о постепенно набиравших обороты королевских шалостях. Оценив опасность, она решила удержать Людовика XV возле себя во что бы то ни стало.
Кстати сказать, невольно посодействовать ей в решении этой задачи довелось именно Казанове, хотя он, фактически подложив под короля малышку О’Морфи, даже и не подозревал об этом.
Казалось бы, Казанова стал источником появления при дворе соперницы маркизы де Помпадур, и она должна была бы ненавидеть его за это. Но получилось все как раз наоборот. Мудрая женщина, она не была бы маркизой де Помпадур, если бы не нашла из подобного, почти безнадежного положения свой собственный, мало кому доступный выход. Она сказала сама себе, что надо перестать даже и пытаться соперничать с молодыми и здоровыми девушками. Все равно это бессмысленно и выглядит нелепо. А решив так, она откровенно заявила своему возлюбленному, что предпочитает лучше остаться его хорошим другом, чем всеми силами пытаться продолжать быть плохой любовницей. Подобное заявление далось ей непросто, но она сама выбрала для себя эту маску, и теперь следовало ей соответствовать.
Возможно, короля подобное заявление удивило. Но наверняка не слишком: ведь именно так поступила и его законная супруга, когда поняла, что их сексуальные темпераменты друг другу больше не соответствуют. Людовику XV определенно везло на умных и рассудительных женщин.
С этого момента маркиза де Помпадур предоставила королю свободу, но, как очень скоро выяснилось, свободу контролируемую. Холодный рассудок маркизы и ее железная воля подсказали ей единственно верный выход из положения. В тишине ничем не примечательного особнячка в Версале она оборудовала пять комнат. Этот домик, скрытый от посторонних глаз густой кроной деревьев и получивший название «Олений парк», стал местом свиданий короля с молоденькими дамами, приглашенными и выбранными для него… самой маркизой де Помпадур.
Осознание того, что у короля любовь душевная и любовь физическая — это две совершенно разные вещи, стало переломным моментом в отношении к нему маркизы де Помапдур: оказалось, что ей и не надо цепляться за место в его постели, да и поводов к ревности не было никаких. Главное заключалось лишь в том, чтобы дирижировать этим процессом и не подпускать к королю настоящих соперниц, то есть женщин, способных претендовать на нечто большее, чем просто увлекательная краткосрочная интрижка.
Впоследствии об «Оленьем парке» чего только ни рассказывали. Большинство историков утверждали, что там был своего рода гарем, в котором Людовик XV устраивал свои чудовищные оргии. Некоторые даже утверждали, что это было огромное строение в восточном стиле с большим ухоженным садом, цветущими полянами, сказочными павильонами и стадом пугливых ланей, которых так любил преследовать похотливый монарх.
На самом деле все обстояло совершенно иначе. «Олений парк» — это старое название Версальского квартала, построенного во времена Людовика XIV на месте дикого парка времен Людовика XIII.
Вот что пишет в своих «Исторических достопримечательностях» Жозеф Ле Руа, который в 1864 году был служащим версальской библиотеки и провел собственные исследования, касающиеся этого квартала:
«Людовик XIII купил версальские владения и заказал строительство небольшого замка, чтобы оказаться среди лесов, окружавших это место, и спокойно предаться любимому развлечению — охоте. Прежде всего, он позаботился о разведении недалеко от своего жилища зверей для этих потех. Среди лесов он выбрал место, куда были приведены олени, лани и другие дикие животные. По его приказу там возвели стены, несколько сторожевых павильонов, и это место получило название „Олений парк“.
„Олений парк“ включал все пространство между улицами Сатори, Росиньоль и Святого Мартина (то есть между сегодняшними улицами Сатори, авеню де Со, улицей Эдуарда Шартона и маршала Жоффра).
При Людовике XIV „Олений парк“ вначале был сохранен, а город состоял из Старого Версаля и нового города, образуя один Нотр-Дамский приход.
Прожив несколько лет в Версале, Людовик XIV к 1694 году увидел, с какой быстротой разрастался созданный им город. Пришлось пожертвовать „Оленьим парком“. Людовик XIV приказал снести стены, вырубить деревья, разрушить сторожевые постройки, выровнять почву. Проложили улицы, разбили новые площади. Участки здесь получили в основном выходцы из королевского дома. Но в царствование Людовика XIV на новой территории были возведены лишь отдельные строения».
После смерти Людовика XIV Версаль в течение нескольких лет оставался в запустении — здесь ничего нового не строили. Но когда сюда переселился Людовик XV, а с ним вернулся и многолюдный двор, со всех сторон стали прибывать новые жители. Население Версаля, в котором после смерти Людовика XIV жили лишь двадцать четыре тысячи человек, в первые пятнадцать лет правления Людовика XV почти удвоилось. С неимоверной быстротой возводились дома и в «Оленьем парке». Население этого квартала стало таким многочисленным, что назрела необходимость разделить приход на две равные части и создать новый, образующий сегодня квартал, или приход, Сен-Луи.
Действительно, многочисленные любовницы короля отбирались теперь в «Оленьем парке» под личным руководством маркизы. Предпочтение отдавалось тем, кто и не пытался вообразить, будто может рассчитывать на нечто большее, чем просто увлекательная интрижка. Маркиза ревностно следила за тем, чтобы женщины, появлявшиеся в жизни короля, исчезали прежде, чем они успеют запустить свои коготки в его сердце. Да и сам Людовик XV был вполне согласен с такой постановкой вопроса: от других женщин ему нужна была только постель, и заблуждаться на этот счет никому не следовало. Что же касается области серьезных чувств, то это была прерогатива его фаворитки, и всем остальным дорога туда была заказана.
Итак, все находилось под полным контролем маркизы де Помпадур, и ни одна из любовниц ничего не требовала и не задерживалась в домике слишком долго.
Некоторые французские биографы Людовика XV делят его любовниц на два ранга — большие и малые. Последние, часто сменяясь, никак не нарушали влияния настоящих фавориток. Но маркиза де Помпадур пошла дальше: она, приняв на себя заведование увеселениями короля, сама регулировала отбор и поставку своему повелителю молодых, а нередко и просто малолетних любовниц. Причем подбирала она их по строгим критериям: они должны были быть красивыми, глупенькими и не иметь влиятельных мужей, которые могли бы устроить скандал. Скандалов Людовик XV не любил.
Король появлялся в «Оленьем парке» инкогнито, и девушки принимали его за некоего важного господина, возможно, за родственника королевы из Польши. Впрочем, он не просто спал с этими девушками — он ухаживал за ними, поил лучшими винами, угощал изысканными обедами… А потом неожиданно бросал, стараясь сделать расставание как можно менее болезненным для обеих сторон. После того как мимолетная страсть короля к очередной красотке улетучивалась и оставалась без последствий, девушку, снабдив при этом приданым, выдавали замуж, и ей оставалось лишь хранить воспоминания о бурном, хотя и краткосрочном романе с высокопоставленным вельможей, обратившим на нее внимание. Если же дело кончалось появлением ребенка, то после его рождения младенец вместе с матерью получал весьма значительную ренту.
От семей, желавших пристроить своих дочерей в столь перспективное «учебное заведение», как «Олений парк» (после его окончания иногда выдавалось до ста тысяч ливров), не было отбоя, так что предварительный отбор многочисленных претенденток вскоре пришлось вверить заботам дотошного начальника полиции Беррье.
Король был очень доволен, теперь он мог менять партнерш, когда ему вздумается, и были они на любой вкус: маленькие и высокие, пухленькие и худющие, молчаливые и болтливые, блондинки и брюнетки… А мудрая учредительница «Оленьего парка» осталась самым влиятельным и добрым его другом. Так маркиза де Помпадур сумела сохранить место официальной фаворитки Его Величества.
За развитием этой интриги наблюдал весь Париж. Многие считали, что дни маркизы де Помпадур сочтены. Завистники шептались:
— По всей видимости, наша главная султанша скоро потеряет свое привилегированное положение.
Но они ошибались. Людовик XV оставил своей фаворитке все ее привилегии.
Итак, роль женщины и любовницы короля маркиза де Помпадур играла почти шесть лет. Ее новая роль сохранится еще тринадцать лет — до самой ее смерти. И пока она оставалась жива, у Людовика XV не было постоянной возлюбленной, то есть женщины, которой бы удалось удержать его привязанность на более или менее продолжительное время. Король просто не хотел второй маркизы де Помпадур. Она у него уже была, он привык к ней, она его во всех отношениях устраивала. Короче говоря, он любил ее, но любовью достаточно специфической. Хотя почему специфической, ведь многие мужчины поступают со своими любимыми подобным образом? Это, конечно, так, но очень немногие делают это настолько открыто, можно сказать, искренне, не испытывая ни малейших моральных неудобств и угрызений совести.
Луизон О’Морфи, так понравившуюся Казанове, в «Оленьем парке» очень скоро заменила ее двадцатилетняя сестра Брижитт. Король вообще любил иметь в любовницах родных сестер, любил менять одну сестру на другую, особенно если они были похожи друг на друга внешне. Позже в его постели побывали мадемуазель Робер, мадемуазель Фуке и еще несколько сотен подобных девчонок, имен которых история для нас и не сохранила. Да и к чему нам эти имена; все они были похожи одна на другую, как две капли воды: красивенькие (чтобы нравились королю) и глупенькие (чтобы не задавали лишних вопросов и не претендовали на многое).
Обычно Людовик XV не удовлетворялся содержанием одной любовницы. Боясь заразиться некоторыми, как он считал, смертельными болезнями, типа золотухи, он забирал у родителей совсем еще юных девочек и формировал из них некий «резерв наложниц». В основном это были девочки в возрасте от девяти до двенадцати лет. Сначала их красота должна была привлечь внимание специальных агентов начальника полиции Беррье, которые выкупали девочек у родителей и переселяли их в Версаль. Там Людовик XV проводил с ними долгие часы. Ему нравилось раздевать их, мыть в ванной, наряжать. Он сам заботился о преподавании им основ религии, обучал их чтению, письму и молитвам. Увлекая их затем в пучину плотских удовольствий, он сам молился, встав рядом с ними на колени.
Девочки-подростки находились в разных местах. Для их размещения король купил в районе «Оленьего парка» еще несколько домов, остававшихся незанятыми. Известно, например, что именно для этих целей им были приобретены дома на месте нынешних дома № 78 по улице д’Анжу и № 14 по улице Сен-Луи, а также третий — по авеню Сен-Клу.
Один из этих маленьких домиков, названный Эрмитажем, принадлежал мадам де Помпадур, ставшей, как уже было сказано, наперсницей короля. Чего только не сделаешь, если любишь, и уж тем более, если хочешь сохранить свое высокое положение и политическое влияние…
Таков был знаменитый «Олений парк» — несколько домиков, разбросанных в Версальском квартале, и в каждом из них обитала одна или две юные красотки.
Существует одно стойкое заблуждение, в котором повинны некоторые историки. Оно заключается во взгляде на «Олений парк» как на одну из основных причин развала финансов французского королевства. Утверждается, например, что счета на содержание «Оленьего парка» всегда оплачивались наличными, что счета эти исчислялись миллионами, а в некоторых источниках речь идет даже о миллиарде. В действительности же, и это сейчас подтверждено документально, траты на содержание маленьких домиков составили за шестнадцать лет лишь несколько сот тысяч ливров. Это пустяк по сравнению с тридцатью шестью миллионами ливров (примерно четыре миллиарда старых франков), в которые маркиза де Помпадур обошлась Франции за девятнадцать лет своего пребывания при Людовике XV.
Воистину, целая россыпь молоденьких девушек для утех порой обходится намного дешевле одной высокопоставленной дамы, занявшей прочные позиции в сердце…
— У нашего правителя тяга ко всему прекрасному… — судачили о короле придворные. И тут же добавляли: —…и ко всему новому.
Очевидно, что страсть короля к девственницам стала известна во всем королевстве. И многие тщеславные родители начали особенно заботиться о добродетели своих наследниц, чтобы услужить потом Его Величеству. Те, кто желал своим дочкам дорогих подарков и денег, готовы были идти на любые низости, лишь бы Людовик XV стал их тайным зятем. Установилась жестокая конкуренция за кратковременное пребывание в его постели. Некоторые даже делали королю вполне деловые предложения. Вот, к примеру, письмо одного отца семейства:
«Ведомый горячей любовью к священной королевской персоне, я имею счастье быть отцом очаровательной девушки, настоящего чуда свежести, красоты, молодости и здоровья. Я был бы счастлив, если бы Его Величество соблаговолил нарушить ее девственность. Подобная милость была бы для меня ценнейшим вознаграждением за мою долгую и верную службу в армии короля».
К этому необычному своей циничностью письму было приложено медицинское свидетельство, подтверждающее девственность юной особы. Как следствие, через несколько дней «чудо свежести» уже жило в «Оленьем парке».
Подобная предупредительность подданных была по душе Людовику XV, у которого таким образом появилась возможность буквально каждый вечер наслаждаться новой прелестницей. И что удивительно, подобное не только никого не шокировало, но и даже считалось чем-то само собой разумеющимся. Впрочем, светская жизнь при дворе Людовика XV и не подразумевала ничего иного, кроме праздности и удовольствий.
Казанова характеризует французского короля следующим образом:
«Людовик XV был велик во всем и не имел бы вовсе изъянов, когда бы льстецы не принудили его их приобрести. Как мог он знать, что поступает дурно, если все в один голос твердили, что он лучший из королей?»
Среди дворцовой суеты и блеска царила поразительная сердечная пустота. По всей видимости, даже понятия о греховности того или иного поступка в те времена были совершенно особенными. Да и весь образ мыслей был таков, что любовь сделалась столь нескромной и доступной, что отношения между мужчиной и женщиной завязывались часто даже без всякой нежности друг к другу, а просто из удобства и физиологической потребности. При этом возмущало всех лишь поведение маркизы де Помпадур. Это и понятно, ведь она была во дворце инородным телом в прямом и переносном смысле этого слова, а, как известно, «что позволено Юпитеру, то не позволено…» Каждый мог продолжить эту фразу в зависимости от своего местоположения по отношению к этому самому Юпитеру.
И в эту страну Казанова приехал, чтобы начать новую жизнь! Определенно он сделал не самый правильный выбор…
Кстати сказать, находясь в Париже, Казанова оказался еще раз замешан в историю взаимоотношений Людовика XV с его многочисленными женщинами. Но сначала он совершенно случайно повстречался с венецианской певицей по имени Джульетта, с которой раньше был знаком. В Париже она находилась под именем мадам Кверини. Казанова был изумлен, увидев ее, и она изумилась не менее. Она была под руку с маркизом де Сен-Симоном, адъютантом принца де Конти.
— Вы здесь? — удивился Казанова.
— Да, и я приехала, чтобы увидеть короля. Он меня не знает, но завтра наш посланник представит меня.
Пока они тихо разговаривали, вдруг появился король в сопровождении герцога де Ришельё. Он прошел мимо, но, заметив пресловутую мадам Кверини, навел на нее лорнет и сказал так, что Казанова услышал его слова:
— У нас здесь есть и покрасивее.
Потом Казанова отправился к венецианскому посланнику и нашел у него большое общество, и там опять он увидел Джульетту, которая сидела рядом с хозяином дома. Завидев Казанову, она стала осыпать его любезностями, что было удивительно, ведь особо любить его у нее не было никаких резонов.
Как выяснилось, она и тут представилась всем госпожой Кверини, то есть женой венецианского патриция Стефано Кверини.
— Я и не знал об этом, — сказал венецианский посланник.
— Однако же тому уже два года, — уверенно ответила Джульетта.
— Это правда, — подтвердил Казанова. — Во всяком случае, два года назад генерал Бонифацио Спада представил госпожу Кверини под этим самым именем всему дворянству Чезены, и я имел честь при этом находиться.
Когда Казанова уже собирался уходить, венецианский посланник под каким-то предлогом отвел его в другую комнату и спросил, что говорят в Венеции об этом браке. Казанова ответил, что лично он о нем ничего не знает. Более того, он слышал, будто бы старший из семейства Кверини собирается жениться на Марине Гримани.
— Завтра же напишу в Венецию, — сказал Казанова, — и расскажу о том, что Джульетта представляется здесь всем как мадам Кверини.
— А разве это не так?
— Не знаю, но вы же именно так будете представлять ее завтра самому Людовику XV…
— А кто вам сказал, что я ее буду представлять?
— Она сама.
— Странно, я ничего об этом не слышал. Должно быть, она имела это в виду, но потом передумала.
Тогда Казанова передал ему в точности слова, которые он услышал из уст короля, и посланнику стало ясно, отчего у их соотечественницы пропала всякая охота быть представленной.
А потом появился господин де Сен-Кентен, тайный министр короля по особым поручениям, и рассказал, что у короля Франции «дурной вкус», ибо он нашел венецианку не красивей других придворных дам.
На следующий день рано утром Джульетта покинула Фонтенбло. При этом она со смехом сказала, что пошутила, назвавшись госпожой Кверини, и просила впредь называть ее «настоящим» именем — графиня Преати.
Как потом выяснилось, не имела она отношения и к семейству Преати, а в Париж приехала, чтобы попасть «в обойму» короля. Для этого она начала усиленно плести интриги. Сначала свела с ума Антонио Дзанки, секретаря венецианского посольства, человека учтивого и благородного. Она влюбила его в себя, и он изъявил готовность на ней жениться, но она обошлась с ним столь жестоко, что бедняга лишился рассудка и вскорости умер. Женщиной она была видной и нравилась многим, но свой выбор остановила на маркизе де Сен-Симоне. Она хотела выйти за него замуж, и он бы женился, если бы она не дала ему ложных адресов, когда он захотел справиться о ее происхождении.
Веронский род Преати, к которому она себя причисляла, тоже ее отверг, и господин де Сен-Симон, сохранивший, несмотря на любовь, здравый смысл, нашел в себе силы расстаться с нею.
Больше этой авантюристки Казанова никогда не видел.
Находясь в Париже, Казанова быстро завоевал себе репутацию большого специалиста в области Каббалы, и вот однажды граф де Мельфор, в то время полковник Орлеанского полка, через дочь Карло Веронезе Камиллу попросил Казанову разъяснить «для одной важной персоны» несколько вопросов с помощью этого мистического искусства.
На следующий день Казанову пригласили в Пале-Руаяль и повели куда-то по маленькой лестнице. Так Казанова оказался в покоях герцогини Луизы-Генриетты Шартрской, дочери принца де Бурбон-Конти.
Через четверть часа пришла и сама герцогиня. Это была женщина, в облике которой оказалось что-то такое, что сразу притянуло Казанову. В том, как она двигалась и смотрела, были отзвуки всего того, что он о ней слышал. Она показалась Казанове очень гордой, очень уверенной в себе, спокойной и замкнутой.
Глядя на нее, Казанова понял, что хочет подойти к ней, дотронуться до нее, узнать, что она чувствует. Он хотел знать, какая она, хотя и понимал, что этого никогда не произойдет, и они обречены на то, чтобы остаться чужими людьми.
У Казановы перехватывало дыхание от одного того, что герцогиня была рядом. Он чувствовал аромат ее духов, на расстоянии ощущал мягкость ее кожи. А она тем временем сказала Казанове, что хотела бы получить его толкование по волнующим ее проблемам. На это Казанова возразил, что Каббалу можно лишь спрашивать, но никак не толковать. Более того, он предупредил, что если герцогиня хочет задавать вопросы, то каждый вопрос можно ставить лишь один раз, что ответ последует лишь один и переспросить что-то потом уже будет нельзя. Тогда герцогиня написала ему восемь вопросов и просила держать их в секрете.
На работу Казанова попросил три часа, после чего герцогиня заперла его и удалилась. Через три часа он отдал ей запечатанные в конверт ответы и ушел.
Герцогине Шартрской было двадцать шесть лет. Как написал потом Казанова, «ум ее был такого свойства, какой делает всех наделенных им женщин восхитительными». При этом она была дама пылкая, лишенная каких-либо предрассудков, веселая и остроумная, любившая удовольствия и не гнушавшаяся ничем ради их получения от жизни. А как она была красива! Единственным ее изъяном, досаждавшим ей и портившим прекрасное лицо, были прыщи, причиной которых, как полагали, был какой-то порок крови.
На самом деле прыщи герцогини имели другую первопричину: она подхватила сифилис от одного заезжего арфиста, а потом передала его своему любовнику графу де Мельфору.
Естественно, главным вопросом, обращенным герцогиней к каббалисту Казанове, был вопрос о ее пренеприятной болезни. И без всякой Каббалы Казанова прекрасно разбирался в этом, так как ему доводилось «терпеть те же неудобства» и он знал, что такую болезнь нельзя вылечить быстро. Чтобы полностью исцелить герцогиню, нужно было очень долго сидеть на строжайшей диете, а чтобы убрать с лица пресловутые прыщи, требовалось, как минимум, восемь дней. Однако просто сказать об этом Казанова не мог, ведь ему нужно было укреплять свою репутацию каббалиста. В результате, он разыграл перед герцогиней целый масонско-эзотерический спектакль, та согласилась последовать «советам каббалы», и через восемь дней прыщи с ее лица сошли.
Конечно же, дело было не в магии, не в понимании Торы и не в мистической космологии, а в диете, во втирании специальной ртутной мази, в умывании раствором чемерицы и в регулярных клизмах. Тем не менее, результат есть результат, и Казанова был в высшей степени горд своим успехом. Совершенно счастлива была и герцогиня Шартрская. На девятый день она позвала Казанову и приняла его в своей ванной рядом с будуаром…
Так Казанова стал весьма модным в Париже человеком, якобы обладающим огромными познаниями и приобщенным к секретам Каббалы. Он всегда любил славу, но она не отвечала ему взаимностью. Теперь же это был настоящий триумф, и очень скоро… прыщи на лице герцогини появились вновь. Как оказалось, она грубо нарушила диету, банально наевшись столь обожаемой ею ветчины. Понятное дело, по каббалистической репутации Казановы был нанесен сокрушительный удар.
Герцогиня умерла 9 февраля 1759 года, не дожив и до тридцати трех лет. Казанова, как он сам писал, «был влюблен в нее до безумия, но никогда ничем не показал своей страсти». Он лишь тихо и безнадежно вздыхал, боясь, что ее гордость унизит его. А зря. У нее совсем не было предрассудков, и это давало ему вполне реальные шансы. Уже в старости он и сам понял это, заявив как-то, что из-за глупой боязни, скорее всего, упустил свое счастье.
Брат Казановы Франческо прибыл в Париж весной 1751 года и начал с успехом работать по частным заказам. Но главной его задачей было написать картину, которую можно было бы отдать на суд Французской академии.
Казанова представил брата маркизу Абелю де Мариньи (Пуассону, младшему брату мадам де Помпадур), который пообещал ему свое покровительство. Окрыленный надеждой Франческо выставил одну из своих картин в Лувре и стал ожидать появления маркиза. Это была картина в духе Бургиньона, художника-баталиста XVII века.
Между тем, первый из придворных, кто увидел картину, назвал ее убогой халтурой. Двое других долго смеялись, объявив ее мазней ленивого ученика. Франческо Казанова был готов расплакаться от обиды, благодаря Бога, что его никто не знает в лицо. Не дождавшись маркиза де Мариньи, он убежал домой, потом прислал слугу, приказав ему, чтобы тот принес картину, а потом порезал ее ножом на множество кусков.
После всего этого он заявил, что покидает «этот несносный Париж» и едет заниматься искусством где-нибудь в другом месте, где его способны будут оценить по достоинству.