Это государственная тюрьма, из которой прежде никому еще не удавалось бежать; однако же я, с помощью Божией, по прошествии года и трех месяцев бежал оттуда.
Погуляв примерно полчаса в районе Эрберии и поразмышляв о превратностях жизни, Казанова вернулся к себе и с удивлением обнаружил, что дверь открыта, а замок сломан. По словам хозяйки, лично шеф венецианских жандармов Маттео Варутти с целой армией своих подчиненных ворвался в дом и перевернул все вверх дном, утверждая, что ищет контрабанду — чемодан, полный соли[1].
Ему якобы донесли, что накануне этот чемодан внесли сюда.
Хозяйка объяснила, что действительно накануне был выгружен с лодки какой-то чемодан, но в нем была одна лишь одежда. Шеф жандармов осмотрел предоставленный ему чемодан и, не сказав ни слова, удалился.
Возмущенный Казанова тут же побежал к господину Брагадину, чтобы рассказать ему о произошедшем, а тот, внимательно выслушав своего протеже, сказал:
— Чемодан с солью — всего лишь предлог. Приходили за тобой и искали тебя. Ангел-хранитель уберег тебя, теперь же спасайся. Мне довелось восемь месяцев быть государственным инквизитором, и я знаю, каким образом совершаются предписанные Трибуналом аресты. Поверь мне, сын мой, лучше будет, если ты немедленно отправишься в Фузину, а оттуда, на почтовых лошадях и без остановки, — во Флоренцию. Оставайся там, пока я не напишу тебе, что все обошлось и ты можешь вернуться. Бери мою четырехвесельную гондолу и срочно отправляйся.
Но гордый Казанова не послушал своего умудренного опытом покровителя. Он заявил, что не чувствует за собой вины, а посему никакой Трибунал ему не страшен. Говорить подобное — глупость, а проявлять гордыню в подобном вопросе — это все равно, что гордиться тем, что тебя обгадила птица высокого полета. Но, к сожалению, тогда Казанова этого еще не понимал.
Господин Брагадин, давно считавший его своим сыном, возразил:
— Государственные инквизиторы могут признать человека виновным даже в неизвестных ему самому преступлениях.
На это Казанова ответил:
— В их власти арестовать меня, но бояться мне нечего.
Он был уверен, что ни в чем не повинен, а если теперь сбежит, то этим постыдным поступком лишь убедит всех в своей виновности…
Как же он был наивен! 25 июля 1755 года его бросили в тюрьму Пьомби, и очень скоро он понял, что все обстоит очень серьезно и срок его заключения истечет очень не скоро. С этого момента Казанова не мог думать ни о чем, кроме побега.
Но это легко сказать — думать о побеге. Но вот как осуществить это на практике? Дело в том, что побеги из венецианской тюрьмы, в то время одной из самых надежных в мире, были величайшей редкостью. Практически это были исключительные случаи, число которых можно было сосчитать по пальцам одной руки. Самое же удивительное заключалось в том, что власти не проявляли особой строгости к беглецам, самое большее приговаривая их к дополнительному заключению на срок от одного до пяти лет при условии, что при побеге не было совершено иных преступлений.
Реальный план побега созрел у Казановы лишь через несколько месяцев. План этот заключался в следующем: надо было пробить пол своей камеры, чтобы попасть в Зал инквизиторов. Но как пробить? Тут, как это обычно бывает, помог случай. В январе 1756 года Казанова нашел длинный засов, забытый кем-то на полу. Это была довольно тяжелая железяка, которую он обточил о камень и превратил в отличный инструмент, отдаленно напоминавший саблю. С середины февраля он начал пробивать этой железякой пол. В последних числах августа дыра была готова, и долгожданный побег был намечен на 27-е число. Однако 25-го тюремщик Лоренцо Басадонна вдруг сообщил Казанове «замечательную» новость: его переводят в более удобную камеру, новую и светлую, где можно будет даже стоять во весь рост. Вот так новость! Да что там новость — настоящая катастрофа! С таким трудом подготовленный побег был сорван.
Единственным утешением было то, что ему удалось сохранить его «саблю». И пусть новая камера была намного лучше первой, Казанова не мог не понимать, что она может стать для него промежуточным этапом падения в мрачные «колодцы» Дворца дожей, как только будет обнаружена дыра, проделанная им в полу. К счастью, ловкий шантаж спас Казанову: он пригрозил тюремщику, что донесет на него как на своего сообщника, и тот предпочел промолчать. Но Казанова не отказался от побега, и вскоре им был разработан новый план. На сей раз он попытается бежать через крышу.
В новой камере Казанове удалось установить контакт с неким Марино Бальби, занимавшим соседнюю темницу и попавшим в тюрьму не столько за то, что породил трех внебрачных детей от трех девственниц, сколько потому, что имел наглость их окрестить.
Другим товарищем по несчастью оказался граф Андреа Асквини. Это был семидесятилетний старец, и с ним Казанова обсудил свой новый план побега. Однако граф с важностью, приличествующей его годам, стал уверять, что самое разумное — это остаться в камере и ждать освобождения. Его доводы были просты и, на первый взгляд, очевидны.
— Скажите, с какой стороны вы станете спускаться? — спросил он. — Со стороны площади нельзя — вас заметят. Со стороны базилики Сан-Марко нельзя — вы окажетесь заперты. Со стороны дворцового двора тоже нельзя — гвардейцы беспрестанно совершают там обход. Значит, спуститься можно только со стороны канала. Но у вас нет ни гондолы, ни лодки, которая бы вас поджидала, значит, вам придется броситься в воду и плыть до монастыря Сант-Аполлония. Доберетесь вы туда в плачевном виде и не будете знать, куда податься дальше. Не забудьте также, что на свинцовых плитах крыши скользко, а если вы упадете в канал, то непременно погибнете, даже если и умеете плавать, ведь высота дворца столь велика, а канал столь неглубок. В лучшем случае, вы переломаете себе руки или ноги.
Очевидно, что формально граф Асквини был совершенно прав, но Казанова был не тем человеком, который прислушивается к чьим-то мнениям.
За ним следили, но он сумел убедить отца Бальби помочь ему проделать дыру в потолке, а потом бежать вместе с ним.
Оставалось назначить время побега. После недолгих споров была выбрана ночь на 31 октября, потому что к этому времени инквизиторы обычно уезжали в свои поместья на материке, чтобы встретить там праздник Всех Святых, а тюремщики, пользуясь их отсутствием, основательно напивались.
31 октября 1756 года отец Бальби помог пробить потолок камеры Казановы, позволив ему таким образом подняться на чердак Дворца дожей. Там они проделали отверстие и в крыше: старые доски быстро поддались, а потом они сдвинули свинцовые листы. Была поздняя ночь. К тому же густой туман прикрывал их бегство. Сообщники вылезли на крышу.
Казанова потом описывал это так:
«Одолев пятнадцать или шестнадцать плит, оказался я на гребне крыши и, раздвинув ноги, уселся удобно на коньке. Монах тоже уселся позади меня. За спиной у нас находился островок Сан-Джорджо, а напротив, в двухстах шагах — множество куполов собора Святого Марка, что входит в состав Дворца дожей».
С крыши по веревке, сделанной из располосованных матрасов, беглецы спустились в помещение архива Дворца дожей. Оттуда они легко попали на лестницу Гигантов, ведшую от апартаментов дожа к выходу из дворца.
Выбравшись из тюрьмы, Казанова и его спутник быстро сбежали по лестнице Гигантов, украшенной монументальными статуями Марса и Нептуна. Отец Бальби, задыхаясь от быстрого движения, все время испуганно шептал:
— К церкви, нам надо к церкви…
Однако Казанова объяснил ему, что церкви в Венеции не дают убежища преступникам.
Но отец Бальби продолжал упрямо твердить свое, и тогда Казанова не выдержал и крикнул:
— Почему бы вам не пойти туда одному, если вы считаете это место таким безопасным?
Испугавшись, что Казанова его бросит, отец Бальби виновато улыбнулся и пробормотал:
— Я не так жесток, чтобы сейчас бросить вас одного.
В результате беглецы побежали прямо к Портаделла-Карта, то есть к большим воротам, служившим выходом из дворца.
Далее им повезло. Никого не увидев и сами никем не замеченные, они пересекли Пьяццетту с ее двумя колоннами из красного мрамора, на одной из которых испокон веков стоял бронзовый крылатый лев, символ Святого Марка, запрыгнули в первую попавшуюся гондолу и приказали немедленно отплывать. Гладко выбритый гондольер, не задавая лишних вопросов (за деньги любой из них и сейчас готов плыть хоть в Англию), помчал клиентов по каналу Джудекка в сторону Фузины — континентального пригорода Венеции.
Фузина находится на западе от канала Джудекка, примерно в шести километрах от площади Сан-Марко.
— На месте мы будем через три четверти часа! — крикнул гондольер. — Вода и ветер помогают нам!
Описать чувства Казановы в этот момент лучше, чем он сам, не сможет, наверное, никто:
«Я оглянулся назад, на прекрасный канал и, не заметив на нем ни единой лодки, восхитился замечательнейшим из дней, какой только можно пожелать, первыми лучами дивного солнца, что поднималось из-за горизонта… А еще я подумал о том, какую провел страшную ночь, и о том, где находился накануне, и душа моя преисполнилась любви и вознеслась к милосердному Богу. Я был настолько потрясен силой своей благодарности и умиления, что внезапно сердце мое, задыхаясь от избытка счастья, нашло себе путь к облегчению в обильных слезах. Я рыдал, я плакал, как дитя».
Вскоре беглецы были в Фузине, а оттуда легко добрались до Местре. На почтовой станции лошадей не оказалось, однако в трактире делла Кампана не было недостатка в извозчиках. Казанова быстро договорился с одним из них, дал ему столько, сколько тот запросил, и велел через час быть в Тревизо, городе, находившемся в двадцати километрах к северу от Местре.
Так в тридцать один год Джакомо Казанова снова стал свободным человеком, но уже со скандально-привлекательной репутацией политического эмигранта. Он просидел в тюрьме с 25 июля 1755 года по 1 ноября 1756 года. Больше пятнадцати месяцев в настоящем аду! И побег его был равносилен чуду. А ведь ничто не поражает людей так, как чудо, — разве только наивность, с которой его принимают на веру. В любом случае, о побеге Казановы тут же пошли разговоры, стали множиться слухи, а они, как известно, летят со скоростью света, и, в конечном итоге, побег этот наделал много шума не только в Венеции, но и во всей Европе, принеся Казанове самую широкую известность.
С давних времен в Венеции добывание соли имело экспортное значение. Еще римлянин Магн Аврелий Кассиодор писал, что соль заменяла жителям лагуны деньги. Правительство во все времена существования Венецианской Республики ревниво охраняло эту отрасль, стремясь создать для нее в Адриатике и ближайших регионах монопольное положение.