Так как воровской кодекс противопоставлял себя коммунистическому режиму, но при этом был очень похож на него и соответствовал созданной коммунистами стране, он пользовался уважением народа, а уважение народа и есть фундамент настоящего закона. Иными словами, те, кто был противниками коммунизма, уже создали свое альтернативное «законодательство», и это закон криминального мира.
Сходное положение в обществе занимает итальянская мафия, со своими законами и правилами поведения. Мафия создавалась в Сицилии, когда народ боролся за национальное самоопределение, и поэтому законы мафии — централизация, безоговорочное подчинение, закон молчания — приобрели авторитет у народа как действенное орудие национального освобождения. Лишь потом эти законы стали применяться криминальными сообществами. Так и в России: криминальный закон получил такое широкое распространение, потому что воспринимался как средство борьбы с бесчеловечным режимом.
Сегодня в России криминальные законы пользуются большим уважением у населения, чем законы государства. Они считаются более открытыми, действенными, понятными и доступными, удобными в пользовании для простого человека. Большинство бизнесменов верят в честность своей криминальной “крыши” больше, чем в честность российского суда, относятся к бандитам с большим уважением, чем к милиции. Россия является одной из очень немногих стран, где после коррумпированного государственного чиновника криминальный авторитет является лучшим деловым партнером. Только в России, Колумбии, да еще в двух-трех странах высший полицейский чин знает, что его день рождения или свадьба его дочери не удались, если с подарками не пришла парочка криминальных авторитетов.
В 70-е годы индустриальный век подходил к завершению. Идея о том, что экономику громадной страны можно централизованно планировать, становилась все более утопичной, потому что экономика усложнилась так, что количество необходимых «решений» возросло в тысячи раз.
Надо сказать, что на самом деле экономика СССР никогда не планировалась. Согнать людей на расстрел, как в 37-м, лишить Украину хлеба, собрать ресурсы в кулак — это социалистическая экономика может. Но само выражение «социалистическое планирование» напоминает логический парадокс типа «вот оторву тебе голову, услышим как ты запоешь». Действительно, планировать — означает предсказать будущие желания или ситуацию и подготовиться к ним. Начнем с первого — с будущих желаний. Социализм — это система, при которой люди скрывают личные желания. Как может идти речь о подготовке к удовлетворению этих желаний? Планирование является попыткой выяснения наиболее вероятного из многочисленных вариантов будущего и подготовкой к нему. Но при социализме будущее доподлинно известно! Ведь Хрущев сказал: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». А если все равно будет, так зачем планировать и готовится? Планировать и готовится надо лишь к тому, чего без этого планирования и подготовки может и не быть, а тут ясно сказано: «будет».
Социалистическая экономика никогда не могла рассчитать реальную стоимость произведенного. Она была не в состоянии функционировать в ситуации, когда люди имеют права и желания. У нее был всего один продукт — Новая Историческая Общность Людей, и он производился любой ценой.
Социалистическое планирование — это последовательное уничтожение всех аспектов свободы для превращения людей в «неодушевленные» детали Социальной машины. Если в 91-м году мы еще могли обольщаться, то сегодня мы видим, насколько ужасающе эффективным было это планирование.
У населения появились запросы, которых социалистическая экономика удовлетворить никак не могла. Возник все расширяющийся сектор теневой экономики. Если раньше на черном рынке люди просто перепродавали вещи, «спекулировали», то теперь появились так называемые цеховики, производившие товары для продажи на черном рынке.
Частное производство казалось советским людям бунтом против Системы, утверждением своего «я», отказом от выделяемого пайка. Частный предприниматель казался обывателю чем-то вроде преступника, а идея, что можно торговать с прибылью, казалась многим изощренным типом воровства. Этот бизнес сурово карался. Преступники, заметив, что выгоднее быть цеховиком, чем карманным вором, занялись пошивом джинсов. Таким образом, первыми опыт частного предпринимательства в России получили профессиональные преступники и люди, готовые оказаться в лагерях.
Существовал еще один аспект криминализации общества. Жизнь в тюрьме была невыносима, люди голодали, и профессиональные преступники, зная, что они в тюрьме еще окажутся, находясь на свободе, собирали деньги, чтобы поддержать тех, кто в тюрьме. Был создан так называемый воровской общак, горячая линия «тюрьма — бизнес».
Изначально идея воровского общака была гуманна и противостояла нечеловеческим условиям советской тюрьмы. Но идея воровского общака была ориентирована горизонтально. Хотя одна горизонтально ориентированная идеология всегда противопоставляет себя другой (как коммунизм и фашизм), по сути они одинаковы и взаимозаменяемы. И во имя сбора «пожертвований» в общак проводились ограбления, рэкет, предоставление воровских “крыш”.
Криминальная система так же, как и коммунистическая, спекулировала на горе тех, кто находился в тюрьме, и, прикрываясь заботой об их благе, собирала деньги, которые использовала в собственных целях. Общак собирается в значительной мере с помощью рэкета: преступные группировки требуют, чтобы предприниматели делились с ними доходами, грабеж с «благородной» целью.
Общак контролируют так называемые «воры в законе». Какое отличное выражение! Коммунисты были ворами в законе. Посткоммунисты — воры в законе, и криминальный мир также управляется ворами в законе. И это не совпадение: российский закон, уклад жизни неизбежно делает из человека вора, а закон в России написан ворами для удобства воров.
В эпоху расцвета Советского Союза, в разгар борьбы тоталитарной машины с народом, страной управляли три человека, каждый из которых имел псевдоним: это были Сталин, Молотов и Каменев. Судьба руководителя зависит от того, насколько хорошо он понимает текущую ситуацию. Интересно, не предскажет ли их судьбу их выбор псевдонима.
Сразу отметим: все трое избрали себе псевдонимом неживой объект. Ленин же выбрал себе псевдоним от названия реки, исходя из русской литературной традиции (например, Онегин, Печорин). А это означает, что Ленин не был еще человеком индустриального века.
Начнем с Каменева. Камень сделан природой без участия человека. Его неодушевленность и твердость ничем не обязаны индустриальной технике. Молот выражает сущность момента намного лучше, но и с этим псевдонимом есть проблемы. Во-первых, у молота ручка деревянная, а значит, что-то живое в нем есть или было. Но самое главное то, что молот — инструмент рабочего, а не наоборот. Активной стороной является все-таки рабочий. В этом есть большой элемент идеализма и непонимания тоталитарной идеологии. Качественно другим псевдонимом является Сталин. Сталь — это продукт металлургического завода, цель производства. В индустриальном веке сталь — вершина того, что человек может произвести. Это самый крепкий материал, он производится в страшных условиях: рождается в огне. И наконец, сталь — это то, что убивает человека, превращая его в часть Машины. Погибнув, человек безусловно становится «подходящим» для неодушевленной Машины.
«Сталин» — это идеальный псевдоним для вождя индустриальной эпохи. Отвлекитесь на несколько минут и постарайтесь придумать псевдоним лучше: мне это сделать не удалось. Не случайно Сталин был лидером: он намного лучше других осознал и мог олицетворять собой тоталитарную Машину.
А вот и историческое «совпадение». Выбранный Каменевым псевдоним показывает, что он чего-то не понимал и поэтому был превращен в неживой объект методом расстрела. Молотов был подручным Сталина, но чтобы Молотова было удобнее держать за “деревянную ручку”, Сталин посадил его жену. А Сталин — он и был Сталин.
Одним из главных технических методов, используемых идеологией, является метод упрощения. В индивидуальном октанте все очень сложно, непонятно, уникально, часто невыразимо в словах, так как жизнь отдельного человека —постоянное изменение и развитие. В социальном октанте мы видим не только остановку истории и язык, состоящий из нескольких клише, но и возможность упростить до предела любой феномен, свести все к черному и белому.
Рассмотрим, например, отношения Советского Союза с зарубежными странами. В дореволюционной России они были исключительно многообразны, особенно с Францией, Америкой, Германией; гармонично развивались связи с Китаем. Люди путешествовали. В советский период отношения со всеми странами стали совершенно одинаковы. Советский Союз был огорожен колючей проволокой, связи со всеми граничащими странами были до предела упрощены: по существу, они были прерваны, а весь мир делился на «они» и «мы».
Мы говорили, что мода — это идеология. Но мода еще и искусство, она дает простым людям возможность наслаждаться прекрасным и создавать его самим. Что же отличает моду-идеологию от искусства одеваться? Идеология — это массовость, насаждаемая в приказном порядке, деление мира на «мы» и «они», отказ от различий и нюансов, суждение о характере человека по его одежде, непоколебимая уверенность в своей правоте и полное отсутствие чувства юмора.
Посмотрите, какая пропасть отделяет слова МЫ и ОНИ от слов Я и ТЫ. Многое ясно и интересно в слове Я, но ничего не понятно в слове МЫ. Много родного в ТЕБЕ и так много чужого и страшного в НИХ. Сразу становится понятно, почему коммунисты хотели уничтожить МЕНЯ и ТЕБЯ, заставив НАС воевать с НИМИ.
В «Преступлении и наказании» Раскольников задает вопрос: тварь я дрожащая, или право имею? Очень русский вопрос. Начнем с первой половины. Каково должно было быть окружающее Раскольникова общество, если он мог предположить, что является тварью дрожащей? Именно потому, что русское общество не дает человеку абсолютно никаких прав, нет предела и тому, как низко он может пасть в собственных глазах.
Ну, а какое право хочет Раскольников иметь? Конечно, право убить старуху- процентщицу и взять ее деньги. Вот, оказывается, что общество, окружавшее Раскольникова, считало правом. Раскольников наверняка ощущал мертвящую тяжесть этого общества: иначе ему не пришло бы в голову выяснять, является ли он человеком или тварью дрожащей.
Но все-таки самой важной частью вопроса, который задал себе Раскольников, является слово «или». Здесь принимается за аксиому: если человек есть тварь дрожащая, то есть слабый, у него прав нет.
На Западе поняли, что человек слаб, и поэтому каждому человеку, кем бы он ни был, необходимы права, чтобы уравнять его возможности с возможностями других, открыть ему вертикальный путь развития, защитить его от зависти и недоброжелательства, а также и от превратностей судьбы, старости и болезней.
Что значит вопрос: «тварь ли я дрожащая, ИЛИ право имею»? Из него следует, что все недрожащие твари, все большие люди захватили права. Вот кто права имеет! Так давайте наконец отменим путающее слово «права». В России нет прав кроме права силы. Раскольникову Россия не дала ничего по праву рождения и гражданства. Но не это главное: человек, не обладающий правами, но знающий, что должен их иметь, — все равно и человек, и гражданин. Проблема России в том, что люди здесь сами считают: они недостойны никаких прав, они-то и есть дрожащие твари. Так как они сами себя считают недостойными человеческой жизни, общество тем более ничего им не дает, и речь сейчас идет не о «бомжах», а о громадном большинстве россиян.
На самом деле в сознании гражданина должно быть запечатлено следующее: «Ты и я стоим на фундаменте независимого от других ветвей власти честного и справедливого закона, защищающего нас обоих. Если у нас конфликт, то справедливый и гласный суд найдет виновного, назначит ему справедливое, но в то же время гуманное наказание, а возможно, и возместит некоторые потери потерпевшему за счет виновного». Причем суд работает не по субъективным сиюминутным критериям, так, как клиент выбирает девушку в борделе, а делает все, чтобы обеспечить объективность и преемственность.
Результатом существования такого правосудия является уважение к каждому человеку, осознание, что он наделен неотъемлемыми правами. В России же заслуживает «уважения» лишь тот, кто обладает временной благосклонностью царя, то есть «не порот», «не снят с поста». Слово «уважение» не случайно взято в кавычки, ведь настоящее уважение означает обладание неотъемлемыми правами, а в России «уважаемый человек» — тот, кто сегодня не в опале, но может оказаться в опале завтра. Поэтому в России так боятся отдавать власть: гражданской защиты нет, врагов множество — просто потому, что ты добился успеха, а вокруг одни хамы — это как выйти ночью без палки к стае голодных волков.
В России права, то есть возможности, передаются людям в зависимости от того, насколько эти люди сильны. Стоит ли удивляться, что в конце концов все права и возможности концентрируются у одного человека.
Попробуйте обсудить с Ельциным, почему он развязал войну в Чечне, уничтожил там десятки тысяч человек, разрушил тысячи зданий и после этого не нашел времени сказать народу об этой войне хотя бы десять слов. Ему не надо объяснять свои действия: у него есть на это право, он же не тварь дрожащая, он президент.
Если на Западе группировка осознает свою силу, она требует себе прав. В России это кажется противоречивым. Если ты сильный, зачем тебе права? Бери все, что хочешь. Если тебе нужна правовая защита общества, значит, ты слабак. Борьба ведется не за права каждого, а за привилегии.
Один из ельцинских генеральных прокуроров сказал: «Что плохого в том, что нарушаются права подозреваемых». А ведь права как раз и были созданы для защиты бесправных. Если человек подозревается в преступлении, к его правам требуется еще более трепетное отношение, чем к правам гражданина, которому в данный момент ничего не грозит.
В России человек до сих пор ничто по сравнению с обществом, а при демократии общество должно занимать подчиненное положение по отношению к каждому, даже самому слабому его члену. Любая, даже самая последняя из тварей, особенно если она дрожащая, должна иметь все права. Только тогда будут обеспечены права всех членов общества. Без этого не обеспечены ничьи права, даже тех, кто сегодня и от пушечного залпа не вздрогнет. Только общество, где никому не нужно дрожать можно назвать демократией.
Закон не имеет отношения к тому, что одни могут делать, а другие нет, а исключительно к тому, что могут делать все. Иначе был бы закон, обязывающий людей прыгать на шесть метров в высоту, а такое под силу только Сергею Бубке. Точно так же свобода не означает, что можно делать все, что хочешь, а только то, что не ущемляет свободы других.
В России — все не так.
Комментатор центрального телевидения назвал известного политика «подонком общества» за то, что тот предложил начать переговоры с Чечней. Почему комментатор употребил слово «подонок», и не в сердцах, а читая с листа? Потому что у нас есть закон о печати, который гарантирует свободу слова. А зачем слову свобода? Потому что уважая личность каждого человека, мы должны дать любому возможность высказаться. Однако когда свое мнение выражает комментатор — это свобода слова, а когда политик — он сразу «подонок общества». Ведь комментатор критиковал не мнение политика (что можно и нужно делать), а его самого, то есть затронул основу — безусловное уважение к личности, — которая и придает смысл закону о свободе слова. И ничего не случилось. Нет у нас ни закона о печати, ни каких-либо других законов. А в Америке свобода слова есть: там такого комментатора вывели бы со студии в тот же день, за ухо, а всех тех, кто когда-либо подавал ему руку, заставили бы эту руку мыть в восьми водах. Мнение можно критиковать, давая возможность критикуемому ответить, но определения о характере человека может выносить только суд, где обвиняемому должны быть созданы все условия для эффективной защиты.
Ага, говорят мои читатели, он защищает идею переговоров с террористами. Неправильно. Я защищаю закон. Закон — это фундамент социальных отношений, а не дышло, которое поворачивают в свою сторону чтобы ударить им оппонента по голове. Это Сталин использовал «закон» как оружие: настоящий закон это данность, а не средство. Закон надо выполнять, на нем стоять, ему подчиняться, считать его вечным и всеобъемлющим, а не использовать его как принадлежащую тебе лично дубину.
Существуют три типа взаимоотношений:
1. мне лучше, а тебе хуже (победитель — проигравший ).
2. тебе хуже, и мне хуже (проигравший — проигравший).
3. мне лучше, и тебе лучше (победитель — победитель).
Что это такое?
Была у Васи рубашка, но я ее отнял. Это первый тип отношений — мне лучше, а ему хуже.
Отнял я у Васи рубашку да оторвал рукав, но Вася выбил мне два зуба, а я ему нос разбил. Это второй тип отношений. Я — проигравший и он — проигравший, ему хуже и мне хуже.
Я одолжил у Васи рубашку в обмен на порцию пломбира, а сам надел рубашку и пошел на танцы. В результате я — победитель и он — победитель, мне лучше и ему лучше. Это третий тип отношений.
Рассмотрим эти отношения поподробнее.
Первый тип — наиболее простой. Была рубашка Васина, а стала моя. Что предпримет Вася — это вопрос, но пока я — победитель, а он — проигравший. С рубашкой же ничего не случилось: у нее теперь просто другой хозяин.
Второй тип отношений намного интереснее. Отличная была у Васи рубашка, не только Вася, но и я был от нее в восторге. Сошлись два фаната этой рубашки, и вот результат: рубашки нет, вокруг кровища.