И последнее. Когда пол подметен веточками, а мусор собран в фуражку, пол чистым не бывает. Поэтому русская смекалка всегда находится в конфликте с качеством выполненой работы. С другой стороны, если бы волшебники летали на Боинге, а не на ковре-самолете, то не было бы и чуда.
Протестанты уверены, что душа человека развивается лишь в процессе созидательной работы, то есть путь к духовному совершенству лежит через упорный, добросовестный, производительный труд. Яблоко, хранящее тепло рук крестьянина, есть проявление его души, которую крестьянин развил, приблизил к Богу трудом, затраченным на выращивание этого яблока. Конечно, духовное развитие проявляется не только в вещах, но и в отношении к людям, в словах и действиях. Но что лучше выражает отношение к людям, чем продукт твоего труда?
В Японии сделан следующий шаг на этом пути: там самурайский меч, выкованный кузнецом, важнее самого кузнеца, то есть кузнец выражает себя через свое изделие.
На Западе изделие все время стараются усовершенствовать: оно — зеркало души, того, кто его сделал. Поэтому вещи становятся все лучше и совершеннее. Они удобны в пользовании и сделаны не просто технически компетентно, а с любовью и добротой. Вещи не просто выполняют свою функцию: они красивы и вызывают восхищение.
Русские же уверены, что к духовному совершенству приводят не достижения и созидательный труд, а страдания, преодоление испытаний и трудностей.
Какая-то логика в таком подходе безусловно есть. Если ты альпинист, то ты не хочешь, чтобы на вершину горы тебя доставил вертолет. Иисус Христос показал свою божественную натуру не тем, что у него был самый большой Мерседес: он позволил простым смертным себя распять.
Если западный святой — это прежде всего человек добрый, русский святой — это мученик. Русские считают смешным, что душу можно развить, работая над какой-то финтифлюшкой. Если на Западе и дизайнер стульев может быть возвеличен и боготворим, у нас даже Мересьев не святой, потому что он все-таки выжил.
С точки зрения русских, если вещи, которыми человек владеет, облегчают ему жизнь и навевают благодушие, то когда же он будет страдать, какие же он будет преодолевать препятствия, как же он будет совершенствовать свою душу? Поэтому в России попытки улучшить благосостояние человека воспринимаются с подозрением.
Протестанты воспринимают материальное благополучие как благословение Божье: ведь это результат тяжелого и успешного труда. Человек, достигший материального благосостояния, не будет завистником и разрушителем. Он сможет помогать другим, передавать им свой трудовые навыки, станет достойным членом общества, отстаивающим свои права и умеющим их защитить.
В России духовным считался человек, не имеющий ничего. Мы уже отмечали, что русская земля выглядит так, как будто на ней никто не живет, а только бродят из конца в конец какие-то странники. В России считается, что только отсутствие собственности дает человеку свободу. Дескать, человек не привязан ни к чему и может думать только о Боге. И опять к человеку применяется стандарт, применимый только к Богу. Человеку нужно есть, и голодный человек будет думать не о Боге, а о куске хлеба. Где же ему этот хлеб вырастить? Ведь у него нет ни земли, ни плуга.
Материальное благосостояние предоставляет человеку возможность творить. Например, наличие ручки позволяет писать, а ее отсутствие не дает такой возможности. Бедность же — это только свобода убежать, да и то, если беглец скопил на кусок хлеба и на ботинки. Для русских материальный достаток создает опасность как для души, так и для свободы. Спасибо завистникам: они, увидев твой достаток, тебя не только свободы, но и самой жизни захотят лишить. Трагедия России в том, что здесь зависть принимается за доброту, за попытку спасения заблудшего.
В России считается, что бедный свят, потому что лишь только он не порождает у соседей зависти. А на Западе сказали бы: «Ничего себе, хороши соседи! Давайте лучше сделаем так, чтобы в каждой семье было изобилие, и таким образом уничтожим зависть раз и навсегда».
На Западе человека, обладающего некими материальными благами, не будут лишать свободы и жизни из-за того, что он ими обладает. Напротив, считается, что материальные блага обеспечивают и охраняют свободу, а иметь свободных и независимых сограждан — это хорошо. Таким образом, на Западе материальные блага не просто «есть»: ими еще и можно без страха пользоваться.
Утверждение, что обладание материальными благами отдаляет человека от Бога и поэтому аморально, что только их отсутствие может дать полную свободу, является идеальной идеологической подоплекой зависти и нежелания работать. Если человек избегает развращающего влияния материальных благ, что может быть более морально, чем безделье и лень? И как можно приблизить соседа к Богу быстрее, как можно быть к нему добрей, чем просто спалить его дом: много добра он не спасет и пойдет себе, босой и свободный, в поисках духовности.
Предположим, человек работает бесплатно. Интересно ему работать, вот он и работает — абсолютно бесплатно. Это вообще какое-то извращение: ему, видите ли, нравится работать, он ищет удовольствий именно там, где мог бы найти страданье. Не близок к Богу такой человек. А кто же близок? Тот, кому работа причиняет одни страдания, то есть, согласно русской теории, работая, он растет духовно. Он делает то, что ему в тягость, что он ненавидит. И делает он это бесплатно, чтобы нельзя было сказать, что страдание окупается деньгами. А кто это такой, чтобы и работал, и воротило бы его от этой работы, и денег бы не платили? А это и раб, и крепостной, и каторжник, и зек, и колхозник, и не получающий в «демократической» России годами зарплату шахтер и тот, кто заработал, да налоговая «наехала».
Хозяева живут в роскоши, а работники — в бедности. Но ведь благословляют не самих себя, а других. Хозяева благословляют простой народ на жизнь моральную, а сами готовы принять на себя гнев Господень. В России рабство дожило до двадцать первого века, потому что, исходя из этой логики, обращать людей в рабство и быть рабом оказалось морально. Россияне получили правительство воров и убийц, которые при этом очень заботятся о духовности простого народа.
С момента введения христианства на Руси ни на день не прерывалась традиция рабства. Но это и хорошо: рабы в России не хуже Симеона Столпника свою плоть истязали, а значит, были (хоть и насильно) устремлены к тому, что в России считается духовностью.
На Западе призыв Христа любить ближнего своего как самого себя. с воспринимается с готовностью. Люди научились любить и уважать себя (прежде всего надо научиться любить и уважать себя!), а потом с уважением и пониманием относиться к своему ближнему. В России себя надо не любить, а подвергать страданиям, а ближнего также не любить, как самого себя. Поэтому любовь к ближнему в западном понимании термина «любовь» проявляется подпольно, как грех или производственный брак. В XX веке нас крепче всех любил по-русски Сталин, а в ответ мы любили его. Лишь недавно мы поняли, что нас по-русски любил еще и Гитлер: изрядно дал он нам пострадать. Вот Русское Национальное Единство, патриоты русские наши, и любят Гитлера, так приблизившего нас к Богу.
Немцы считают хорошо сделанные изделия признаком духовного подвижничества. Действительно, если вещь сделана с любовью, пользование ею передает любовь, вложенную в нее создателем, и тем самым позволяет другим людям приблизиться к Богу. В России же такая вещь — восстание против Бога: ведь эта вещь упростит жизнь человека, навеет на него благодушие. А как же «Христос терпел и нам велел»? Поэтому немецкий «Мерседес» тебя везет, а под русскими «Жигулями» ты сам лежишь с гаечными ключами, весь в масле.
Более того, если вещь доделана до конца, доведена до ума, завершена — это грех. Ведь человек трудился, страдал, приносил себя в жертву ради своего духовного развития. А тут вдруг — работа закончена. Завершение работы, а вместе с ней и страданий означает отказ от продолжения духовного подвига. Не хочу я больше страдать — ведь теперь у меня есть эта финтифлюшка. Это чувство точно отражено Пушкиным: «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?»
Настоящий русский продукт должен быть каким-то образом не закончен и должен нести на себе очевидные следы страдания его создателя. Поэтому русские так любят громадные и неструктурированные проекты: они никогда не могут быть закончены и никогда не проходят безболезненно.
Возьмем, например, такую низкотехнологичную вещь, как забор. Русский покосившийся дырявый забор свидетельствует о том, что за ним живет человек высокодуховный. Во-первых, в таком заборе всегда есть дырочки, глядя в которые завистливые соседи могут убедиться, что во дворе нет ничего, кроме двух полуголодных куриц. Смешно предположить, что русский мужик не может поставить нормальный забор, ведь он даже Жигули чинит. Просто дырявый забор свидетельствует: не заборщик я презренный, и от соседей мне скрывать нечего, а уж как я страдал, забор свой строя!
То же можно сказать и о дорогах. Если дорога ровная и прямая, можно без приключений по ней ехать, и тебе уже не захочется петь: «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян». А как перевести на немецкий язык выражение «Эх, дороги»? «Спасибо тебе, дорога, за то, что ты так хорошо испытала мое терпение и умение переносить трудности»? В Германии такую песню не поймут.
В России важен не результат труда, а его процесс. Идет дядя Ваня мимо своего полуразвалившегося забора и думает: «Надо бы подновить забор, уж двадцать лет стоит разваленный…». Не починить раз и навсегда, а именно подновить, а то мечтать не о чем будет. А как объяснить немцу, что значит «подновить», то есть «начать, но ни в коем случае не доделать до конца»?
В протестантской этике абсолютно идеально сделанный продукт — это как бы воплощенная молитва. Человек показывает Богу совершенное творение и говорит: «Взгляни на то, что я создал, я достиг предела своих возможностей». Если Христос сойдет на землю, то немец, выйдя из своего блестящего «Мерседеса» (заработанного честным упорным трудом), покажет его Богу как венец своей трудовой деятельности. Русский же вылезет из-под своих полуразобранных «Жигулей» и, вытирая руки о фартук, скажет: «Видишь, страдаю, как Ты приказал. В трудах добываю хлеб свой и материальное ставлю ниже духовного. Кто ж это ржавое корыто, на котором мне приходится ездить, поставит выше духовного?»
Примеров этому очень много. Возьмем хотя бы знаменитое полотно Иванова «Явление Христа народу», хранящееся в Третьяковской галерее. Во-первых, это огромный холст. Во-вторых, на этом холсте есть явная ошибка: не того цвета тень от плаща. Перед нами истинно русская картина: и по масштабам, и по незавершенности, и по сюжету. Нарисовал бы Иванов тень от плаща правильно — и картина была бы завершена, обрела бы свои границы, а так она навсегда осталась бескрайней. Кто знает, что Иванов еще хотел бы пририсовать?
Другой пример — это идеально исполненные пасхальные яйца, сделанные в России Карлом Фаберже. Доказательство налицо: в России в тот момент были все необходимые технологии и возможности для производства, таких яиц, но создал их Карл Фаберже, человек не русский.
Отметим, до какой степени русским проектом было строительство коммунизма. Мне возразят: «Как же так, ведь коммунизм стали строить сразу, не лежа на лежанке 30 лет?». А это одно и то же. Или сто лет планировать, или делать сразу, без всякого плана. К необъятному заданию иначе не подойдешь.
Итак, труд научил немца производить все, что угодно, а русского — терпеть все, что угодно. С точки зрения бизнеса, это различие может быть использовано следующим образом. Теоретическая проблема любой сложности может быть успешно разрешена русским ученым. Рационализаторское решение тоже может быть с успехом найдено. Русским необходимо живое отношение к работе, наличие нестандартных ситуаций и какой-то увлекательной, желательно недостижимой, цели. Тупая работа (скажем, на конвейере) здесь не очень подходит. Русский рабочий всегда хочет оставить какую-то свою метку на изделии, а при массовом производстве это означает брак.
В русской культуре страдание — это ценность и цель, к которой мы стремимся, и которую всегда готовы щедро даровать друг другу. В этом между нами и Западом есть непроходимая пропасть непонимания. В апреле 1945-го американцы и англичане знали, что Берлин превращен в крепость, и поэтому они не хотели его брать. Мы тоже знали, что Берлин превращен в крепость и поэтому брали его без подготовки, к празднику 1-го Мая, ценой жизни сотен тысяч солдат, погибших за день до Победы. Взяли — и отдали половину Берлина западным союзникам.
Эта глава читается довольно трудно, но она является самой важной, и без нее книгу просто невозможно понять. Здесь нет никаких специальных терминов, но описан некий процесс, который надо проследить с начала и до конца, читать не отвлекаясь.
Коммунистическая революция не была революцией отдельных индивидуумов: это была революция объединенных масс, как подтверждает само ее название. Поэтому мы начнем обсуждение с коммунистического периода, рассматривая, как взгляд на мир одного человека отличается от взгляда на мир членов коллектива.
Есть два метода оценки ситуации, в которой находится человек:
• он может сравнить свою сегодняшнюю ситуацию со вчерашней,
или
• он может сравнить свою ситуацию с ситуацией, в которой находятся окружающие.
Этот метод имеет следующие характеристики:
1. Для того, чтобы произвести такое сравнение, необходим всего один человек.
2. Этот человек знает о существовании времени: о том, что такое «сегодня» и что такое «вчера».
3. Если человек понимает, что такое время, это означает, что он может видеть не только материальные объекты, но и объекты, которые с течением времени развиваются и меняются. Например, он может видеть живые существа не просто сиюсекундно, как их видит кошка, а в изменении и развитии. Кошка знает своего хозяина, но она не может подумать: «Сегодня он выглядит веселее, чем вчера. К чему бы это?» Она «мыслит» только в мгновенных категориях: веселый, злой.
4. Для того чтобы исследовать изменения, произошедшие со вчерашнего дня, нужно иметь память. Наличие памяти и понятия времени дает человеку возможность думать.
5. Человек помнит свою вчерашнюю ситуацию и сравнивает ее с сегодняшней или с воображаемой ситуацией. В результате этого сравнения он имеет возможность что-то изменить. Для этого человек нуждается как в свободе, так и в возможности определить, было ли это изменение хорошим или плохим. И тут мы говорим не только об очевидных изменениях типа «вчера была рыба, а сегодня нет рыбы», но и о внутреннем мире человека. Вчера у него была одна картина мира, а сегодня — другая. Выбирая между двумя картинами мира, он неизбежно приходит к некоей теории правильности, предпочтительности, допущения, применяет категории хорошего и плохого. Сравнения могут быть не только физические: «рыба лучше мяса». Если у человека есть память, он может сравнивать и абстрактные ситуации, приходя к заключениям типа: «Лучше нарисовать дерево зеленым, чем красным» или «Добрый лучше злого».
6. Анализируя изменение ситуации от вчерашнего дня к сегодняшнему, человек формирует некую систему предпочтений, а значит и метод достижения того, что он предпочитает, то есть определенный метод самоуправления и его движущие силы — характер и мораль. Если кошку бить, она будет злой или запуганной, а если относиться к ней по-доброму — она тоже ответит добротой. Кошка обучаема, но у нее механическая память, и она не может запомнить и проанализировать свое поведение и изменить его волевым действием. Она не может подумать: «Я была слишком доброй, а теперь буду злой». Человек же может сказать себе, что поступать одним образом лучше, чем другим. Он ведет с собой внутренний диалог. Этим он организует свои мысли в некую систему, которая управляет его поведением, то есть вырабатывает его характер. Этот диалог можно назвать моральным, потому что он стремится дать ответ на вопрос: «Как мне лучше?»
7. Если мы говорим, что человек ведет внутренний диалог, то язык, на котором он ведется, развивается под влиянием этого диалога, обеспечивает возможность ведения такого диалога. Это должен быть не просто язык команд и названий, типа «опасность!» или «иди сюда!», но язык, который может меняться, развиваться и выражать абстрактные идеи, то есть, язык, который живет. Язык — это средство общения группы людей, а мы обсуждаем отдельно взятого человека, но противоречия тут нет. Да, человек живет в обществе, но при этом помнит и анализирует свою жизнь, размышляет, что лучше для него. Язык не мог бы развиться если бы человек не вел на нем внутреннего диалога: слова «опасность» или «иди сюда» есть и у птиц, но сказать «красивая, добрая птичка» они не могут, так как отсутствие внутреннего диалога лишило их возможности выработать абстрактные понятия.
8. В процессе внутреннего диалога человек приходит к неким выводам и начинает искать возможность поделиться результатами своих размышлений с другими. Если можно вести диалог с самим собой, можно вести и разговор с другими. И слово «разговор» здесь очень важно: язык животных создает лишь «физическую реальность» которую, как камень, невозможно изменить. Если вожак стаи кричит «опасность», то члены стаи не думают «вот трус» или «наплевать»: никакая модификация этого сообщения невозможна. В результате разговора, обмена взаимоизменяющими мнениями, выясняется, что у каждого человека накапливается уникальный опыт, существует отличный от других взгляд на жизнь, вырабатываются собственные методы обобщения и осмысления жизненного опыта, и этот опыт может быть передан другим. В итоге, каждая личность оценивается как уникальный участник общечеловеческого процесса познания. Отсюда всего один шаг до утверждения: «Убивать или даже просто игнорировать, притеснять человека нельзя. Его опыт не повторит никто, наш совместный проект по осмыслению окружающего мира будет обеднен — все человечество пострадает, если какой-то один человек не примет участия в обсуждении». Уважать и принимать каждого таким, какой он есть — это большой шаг вперед. Еще более значительным шагом вперед является утверждение, что общество само должно создать условия для максимального развития талантов и способностей каждого. Человек чувствует себя нужным обществу, и он окончательно формулирует для себя уникальный и важнейший концепт — свое «я».
9. Вернемся к внутреннему диалогу, который человек ведет, оценивая свое меняющееся положение в мире и пытаясь понять, что хорошо, а что плохо. Безусловно, человек живет в обществе, которое само любит указывать, что хорошо или плохо, но ситуация каждого человек уникальна, и оценить ее человек может только сам. Для этого и существует внутренний диалог. Но для диалога нужны двое. Кто же они? Один участник — это, безусловно, «я» данного человека, а кто же второй? Второй — это нечто, под влиянием чего он может изменять свое мнение, модифицировать и оттачивать свои мысли, подвергать их критическому анализу, а также находить решения. Животное может «принять решение», но оно не может проанализировать свою «мысль», отнестись к ней критически. У человека внутри находится как бы посторонняя субстанция, некий анализатор, с которой он и ведет внутренний диалог. Если животное хочет есть, оно ест, а если человек хочет есть, он вспоминает про диету. Так как человек один, а эта субстанция находится либо внутри него, либо в постоянной связи с ним, то, безусловно, это не физическая, а духовная, то есть воображаемая, субстанция. Пытаясь понять, что это такое, человек приходит к таким понятиям как «Бог» и «душа». Диалог с этой нематериальной субстанцией происходит с помощью языка, и поэтому необходимо, чтобы язык был адекватен этому диалогу. Поэтому этот язык должен иметь возможность изменяться, развиваться и выражать абстрактные идеи. Так как этот язык рожден во внутреннем диалоге с тем, что человек никогда не видел и никогда не сможет описать, этот язык использует живые и метафизические термины даже для описания неживых объектов. Слова «травка» или «солнышко», не говоря уже о словах «правда» или «красота» — эти слова просто невозможно представить себе в языке животных. Уже человек каменного века понимал, что найденный им кусок корня может быть не только похож на быка, но и символизировать быка. Это могло случиться только потому, что человек привык к абстракциям, мысленно беседуя с кем-то, способным оценить его как бы со стороны. Появляется искусство: возможность художника передать другому человеку чувство и настроение. Искусство может быть и абстрактным, так как человек вполне способен вообразить то, чего в картине «нет». Таким образом по отношению к материальному миру воображаемый мир человека, мир его мыслей и чувств занимает более важное место. Через Бога и красоту человек приходит и к понятию «вечность», поклоняется жизни и пытается вдохнуть ее даже в неодушевленные предметы. Так, интерес к себе, стремление развить и осознать себя приходит к своему логическому завершению.
10. Внутренний диалог будет бессмысленным, если человек не возьмет на себя ответственность за выбор того, что для него хорошо и отвержение того, что плохо. Для того, чтобы отделить хорошее от плохого, а затем решительно и сознательно выбрать для себя хорошее, необходим внутренний контроль, который называется совесть. Так человек начинает жить по совести, стараясь выбирать хорошее и отвергать плохое. В этом случае уже можно говорить о появлении характера, то есть о предсказуемой и понятной линии поведения.
11. Все, о чем мы сейчас говорили, происходит внутри человека, и поэтому во всех этих процессах другие люди не нужны.
12. Выбор означает наличие альтернативы, и человеку, который выбирает свой путь, необходима свобода и независимость и человек начинает требовать их от общества. Но если общество дает человеку свободу и независимость, то решения, которые он принимает, являются его собственными, и человек уже не может обвинять в своих неудачах других, то есть вынужден взять на себя персональную ответственность за свои поступки и их результат.