Враги мои полагают, что я угнетен, подавлен… Пусть знают, время испытаний закончится и, как бы они ни ярились, я вернусь с гордо поднятой головой. Несчастные, они не видят, что тучи над их головой уже сгустились и скоро из них вырвется разящая молния…»8
Письмо не навлекло на головы недругов Калиостро ни грома, ни молнии, а лишь приумножило их число. Скорее даже не недругов, а насмешников и равнодушных, коих магистр страшился больше, чем Бастилии. Насмешники рисовали карикатуры, а равнодушные не намеревались вступать в египетские масоны и не просили обучить их изготовлению золота. Перед графом замаячил призрак Джузеппе Бальзамо — безвестного мошенника с книгой Пьемонтезе под мышкой, жившего под дамокловым мечом закона. Наверное, именно поэтому он и ненавидел Бальзамо, не хотел вновь оказаться на его месте. Увы, будь он трижды чародеем — на его месте он все равно бы не оказался, ибо во времена Бальзамо он был молод и впереди была цель: вырваться из когтей бедности и безвестности. Нынешний Калиостро привык швырять деньгами и с удовольствием нес бремя славы.
Пытаясь закрепиться в Лондоне, Калиостро заключил деловой союз с выдающимся театральным художником, уроженцем Страсбурга Филиппом Жаком де Лутербургом. Прославленный оформитель спектаклей в театре «Друри-Лейн», создатель «Эйдофузикона», театра изобразительных и звуковых эффектов, где благодаря изобретательной подсветке и использованию механических автоматов оживали не только герои пьесы, но и окружавшие их декорации природы, Лутербург числился членом масонской ложи и страстно увлекался алхимией. Обычно магистр сторонился людей искусства и даже позволял себе пренебрежительные высказывания в их адрес, но сейчас блюсти принципы времени не оставалось. К тому же предполагают, что их отношения начались уже в Страсбурге, где они познакомились на одном из собраний масонской ложи Объединенных друзей (Amis reunis). Возможно, Калиостро хотел использовать (использовал) таланты Лутербурга для создания оптических иллюзий во время сеансов духовидения, а художник надеялся узнать кое-какие секреты Великого делания. Секретов Лутербург не узнал, тем не менее по просьбе Калиостро создал восемь аллегорических картин на тему инициации кандидаток адоптивной ложи Египетского масонства9. Однако учредить в Лондоне Египетскую ложу не удалось, картины в конце концов заняли свое место в музее, а в начале апреля Калиостро тихо, никого не предупредив, бежал из Англии в Швейцарию.
Число адептов Калиостро везде и всюду стремительно сокращалось. Понимая, что теперь выиграть дело «Калиостро против Шенона и де Лонэ» невозможно, Тилорье и д’Эпремениль потеряли к нему интерес. Лаборд и его шурин де Вим, находившиеся во время разоблачений Моранда в английской столице и несколько раз встречавшиеся с Калиостро, удрученные, вернулись в Париж. Своими речами граф не убедил их, что история про Бальзамо — вымысел; более того, он совершил, по их мнению, непорядочный поступок: удрал из Лондона с драгоценностями жены, оставив ее без денег на растерзание кредиторам. Одним из последних покинул лагерь магистра Рейде Моранд, написавший из Лондона Рамону де Карбоньеру: «Дорогой друг, сомнения мои подтвердились. Наш любимый и почитаемый мэтр, граф Калиостро, оказался обманщиком и мошенником…» Жирный крест на сказочной биографии Калиостро поставил министр Бретейль (наконец-то он отыгрался за проигранное дело об ожерелье!), предложив вниманию читателей компактное изложение полицейских досье и писем свидетелей, подтверждавших идентичность Великого Кофты-Калиостро и проходимца Бальзамо. Одним из главных козырей в этой публикации явилось признание Серафины, сделанное в 1785 году на первом допросе в Бастилии: женщина сообщила, что ее зовут Лоренца Серафина Феличиани.
«Все собранные к сегодняшнему дню факты неоспоримо доказывают, что граф Калиостро, заключенный в Бастилию в 1785 году, является субъектом по имени Джузеппе Бальзамо, который в 1772 году прибыл из Англии вместе с женой своей, Лоренцей Феличиани.
Мадам Калиостро, также отправленная в Бастилию, является той самой Лоренцей Феличиани, с которой вышеуказанный Бальзамо в апреле месяце 1769 года обвенчался в церкви Сан-Сальваторе ин Кампо и которая в феврале месяце 1773 года на основании жалобы Джузеппе Бальзамо была заключена в исправительный дом Сент-Пелажи по причине ее любовной связи с неким Дюплесси.
Так можем ли мы считать, что Алессандро Калиостро и Джузеппе Бальзамо — одно и то же лицо? Является ли человек, заточивший свою супругу в 1773-м, тем же самым субъектом, который в 1786-м яро ратовал за освобождение жены?
Давайте попробуем проверить. Мадам Калиостро родилась в Риме, и жена Бальзамо тоже урожденная римлянка; первая именовала себя Феличиани, и вторая тоже.
Жена Бальзамо вышла замуж в четырнадцать лет, и мадам Калиостро также вступила в брак, едва выйдя из детского возраста.
В своем “Мемориале” господин Калиостро заявил, что жена его не умеет писать; на допросе жена Бальзамо также сообщила, что не умеет ни писать, ни ставить роспись.
Но муж ее писать умеет: вышеуказанный Бальзамо дважды поставил свою подпись на записках, сохранившихся в архивах полиции. Я сравнил эти две подписи с одним из писем, написанных господином Калиостро в Бастилии; согласно заключению экспертов, почерк субъекта по имени Бальзамо идентичен почерку господина Калиостро[65].
А если мы вспомним, что господин Бальзамо говорил только по-итальянски, а господин Калиостро вразумительно изъясняется и пишет только на этом языке, что и тот и другой уличен в шарлатанстве, то вряд ли столь схожие характеры и похождения могут принадлежать двум разным лицам»10.
Газетчики Англии и Франции похоронили былую славу Великого Кофты и целителя. В Европе сочинения бывшей его адептки Элизы фон дер Реке, брошюра графа Мошинского, рассказ Гёте о его поездке в Палермо, где он встретился с семьей Бальзамо, «Монолог одинокого мыслителя» Казановы, в котором отошедший от дел авантюрист разносил в пух и прах своего собрата, резко уменьшили число сторонников магистра. Закрадывается мысль, что люди, окружавшие графа, не могли относиться к нему равнодушно и либо обожествляли его, либо ненавидели. Великий любовник-авантюрист, встречавшийся с Калиостро и в скудные его дни, и в дни процветания, в «Монологе…» назвал графа невежественным и безграмотным шарлатаном, присвоившим себе фальшивый титул11, забыв при этом, что он сам без всякого на то основания присвоил себе титул шевалье де Сейнгальта. Что побудило Казанову, подвизавшегося на том же, что и Калиостро, поприще блистательного вымысла, спустя много лет обрушиться на своего собрата? Зависть к его славе?
«…Субъекта сего сторонники считают необычайно ученым именно потому, что стоит ему заговорить, как он предстает совершеннейшим невеждой. Сей субъект убеждает, хотя и не владеет ораторской речью ни на одном из языков. Его понимают, потому что он ничего не объясняет. Не давая возможности усомниться в его умении проделывать вещи невероятные, он обещает то, чего не может быть. Он не был бы столь богат, если бы ему не давали деньги все те, чьи недуги он временно облегчил при помощи экстракта Сатурна[66]. Персону его считают очень знатной, ибо он груб в речах и неотесан в манерах. Его считают искренним по причине его необычайного сходства с обманщиком. Говорят, никто не знает, что представляет из себя этот человек, ибо те, кто его знают, говорят лишь малую часть того, что рассказал я вам»12.
Сатирические пьесы русской императрицы Екатерины, высмеивавшие масонов и шарлатанов-целителей, выйдя за пределы Российской империи, внесли свою лепту в свержение Великого Кофты с пьедестала властителя дум значительной части населения, в том числе и его собственной жены Серафины. Мнения биографов разделились: одни утверждают, что Калиостро уехал из Англии раньше супруги, чтобы все подготовить к ее приезду; другие говорят, что он постыдно бежал, так как не мог заплатить кредиторам. Правы скорее последние, ибо, хотя графиня и распродала мебель и остатки имущества, чтобы расплатиться с кредиторами, ей пришлось занять изрядную сумму у четы Лутербург. Неудивительно, что, когда Тевено де Моранд на правах старого знакомого заходил к Серафине, она часами жаловалась ему на мужа: ей хотелось выговориться, а других слушателей у нее не было. Разумеется, она знала, как ненавидел газетчика Калиостро, но для себя решила, что не обязана разделять вкусы мужа. Тем более что Тевено ни разу не уязвил ее в своих статьях, а, напротив, всегда представлял ее жертвой необузданного и жестокого супруга. В сущности, она была согласна с Морандом. Она дважды сидела в тюрьме только за то, что она — жена Бальзамо-Калиостро. Конечно, когда супруг ее процветал, он не жалел для нее денег, но ведь она вполне могла бы стать женой кого-нибудь другого, кто тоже осыпал бы ее драгоценностями, но при этом не заставлял бы переезжать с места на место, подолгу жить в отвратительных гостиницах, а главное, торговать собой, соблазняя нужных людей… Так, может, пока она не утратила былой красоты (надо сказать спасибо супругу с его притираниями), ей стоит попытаться выйти замуж еще раз? Но как расстаться с Джузеппе, брачные узы с которым освящены церковью?
Незадолго до отъезда ее любовником стал Рей де Моранд: этот роман немного скрасил ее существование в опостылевшем Лондоне. Сырой холодный город, квакающий язык, суровые проповедники… Серафина рвалась в тепло, в буйство красок ранних весенних цветов, скучала по величественным, пышно убранным католическим соборам, где душа сама рвется к Богу… Она мечтала вернуться в Италию. Но Калиостро ждал ее в Швейцарии, куда, на ее счастье, к нему собирался отправиться Лутербург с женой. Значит, ей не придется ехать в одиночестве; Серафина никогда не путешествовала одна, рядом всегда был супруг, готовый распоряжаться и приказывать. В последнюю минуту в Лондон на помощь графине примчался друг Саразена Жерар Тейс: банкир направил его помочь Серафине разобраться с бумагами. Помощь была своевременной, ибо финансовые дела магистра оказались, мягко говоря, запутанными, и Тейсу пришлось задержаться в Лондоне.
А графиня Калиостро вместе с четой Лутербург в начале июня 1787 года отбыла на континент: путь лежал в швейцарский город Базель.
24 августа «Курье де л’Эроп» известила своих читателей, что изгнанный из Англии господин Калиостро проживает в Бьенне, в доме, построенном на средства банкира Якоба Саразена.
— Где господин Калиостро, господа? Имею предписание на его арест…
Швейцария оказалась единственной страной, готовой раскрыть свои объятия разоблаченному магистру, а Якоб Саразен — единственным другом, не пытавшимся выяснить, правы ли газетчики, утверждавшие, что Калиостро — авантюрист и мошенник Джузеппе Бальзамо. Так что, когда карета Калиостро въехала на вымощенный камнем двор Белого дома и из нее выскочил потолстевший, но по-прежнему энергичный магистр, банкир не стал спрашивать, отчего весь багаж его состоит из одного саквояжа, а расплатившись с возницей, повел дорогого гостя в комнаты, где их ожидала радостная Гертруда.
В своем большом доме Саразен отвел Калиостро просторные апартаменты и предоставил в полное его распоряжение одного из слуг. Окруженный любовью и почтением, магистр вновь расцвел и начал строить планы по созданию великой Египетской ложи. Отчего он решил, что избранной страной египетского масонства должна стать Франция? Давно надо было основать ложу здесь, в Швейцарии — либо в Базеле, либо в одном из городков неподалеку. Надо сказать, ряд источников сообщает, что, пребывая под крылом Саразена, Калиостро действительно создал в Базеле ложу египетского масонства и нарек ее Материнской ложей Гельвеции1; членами ложи стали не только сам Саразен, но и их общие друзья: негоциант Буркхардт, профессор Брейтингер, зять Саразена де Женжен и, кажется, даже пастор Тушон.
Понимая, что почтенных швейцарских бюргеров может отпугнуть ритуальная сторона масонских обрядов, магистр очистил египетский ритуал от всего, что напоминало, так сказать, о традиционном масонстве. Никаких черных комнат, черепов, шпаг и уж тем более подтягивания на веревках (как некогда подтягивали его самого). Только медитация и целительство. Протестанты, большинство из которых осели в благословенной Швейцарии, сбежав (в основном из Франции) от преследований со стороны католиков, не нуждались в страшилках. Убежденные кальвинисты, они верили в непознаваемое предопределение; зримым же знаком благословения Господа являлся личный успех в делах и всяческих предприятиях. Словом, они твердо стояли на земле, хотя, конечно, немножечко чуда еще никогда и никому не мешало…
Калиостро собирал своих швейцарских адептов в одной из просторных комнат Белого дома, откуда заранее вынесли всю мебель, кроме стульев. Посреди комнаты стоял бюст Великого Кофты, и члены ложи, чинно рассевшись по кругу, сосредоточенно взирали на изображение магистра и проникались важностью его учения. Когда подготовительная медитация завершалась, в комнату вплывал сам Великий Кофта и наставлял членов ложи. Величественное спокойствие, коим веяло от почтенного собрания, передавалось даже Калиостро, и он, против обыкновения, не размахивал руками и говорил довольно внятно. Чтобы придать себе больше величия, он снова встал на котурны. Их, как и египетскую хламиду, пришлось изготовлять заново, но Саразен взял на себя все материальные заботы магистра. В отличие от Франции здесь никто не пытался превратить высокое масонское собрание в великосветскую гостиную. Здесь умели ценить проповедь. Знаменитый Лафатер погиб от руки пьяного солдата, которого попытался наставить на путь истинный…
Едва ли не сразу после приезда Саразен заговорил о возможности обустройства Калиостро в Швейцарии. Сначала банкир полагал, что дорогому другу лучше устроиться в Нефшателе, поближе к Франции; да и говорят там по-французски, хотя кантон находится под протекторатом Пруссии. Но после того как в Лондоне его попытались выкрасть, Калиостро, опасаясь новых вылазок французской полиции, приближаться к Франции желанием не горел. Более того, дабы оградить себя от подобных случаев, ему захотелось заручиться поддержкой местных властей. Но прусский двор Калиостро в защите отказал, мотивируя тем, что если граф хочет жить как простой человек, в кругу друзей, то покровительство ему не нужно и он может селиться, где ему угодно. А если ему нужна защита, значит, это не тот человек, коего двор хотел бы видеть на вверенной ему территории.
Еще Саразен напомнил дорогому гостю, что, когда тот в свое время приезжал погостить к ним из Страсбурга, неподалеку от Базеля они начали строительство деревянного трехэтажного павильона, предназначенного для духовного и физического возрождения. Магистр, полагал Саразен, должен помнить, как он давал подробнейшие указания, каким должен быть этот павильон и как его оборудовать: ведь сложную процедуру физического перерождения требовалось проводить каждые 50 лет. Так вот, работы давно завершены, осталось привести все в порядок и подправить там, где успело обветшать. Обрадованный этим известием, Калиостро пообещал, что Якоб и Гертруда первыми пройдут курс омоложения.
В конце мая Саразен повез Калиостро в Ольтен на ежегодное собрание Гельветического общества, где магистр попытался завербовать новых адептов для своей ложи. Его благожелательно выслушали, однако никто не проявил желания ступить на стезю египетского масона. Кажется, в том же Ольтене после долгого перерыва Калиостро вновь встретился с очаровательной Марией Антонией Бранкони, бывшей возлюбленной наследного принца Карла Вильгельма Фердинанда Брауншвейгского. Красавица и умница, слывшая некоторое время подругой великого Гёте, Бранкони после разрыва с принцем много путешествовала и развлекалась тем, что соблазняла всех, кто встречался у нее на пути. Возмущенная клеветническими брошюрами, высмеивавшими Калиостро, она пожелала возобновить их знакомство, однако магистр, ожидавший со дня на день возвращения Серафины, не поддался ее чарам. Возмущенная красавица немедленно перешла на вражескую сторону и принялась твердить всюду, какое ничтожество этот шарлатан Калиостро. Почему магистр не воспользовался возможностью завязать интрижку в отсутствие Серзфины? Ведь если верить современникам, он заводил романы, отнюдь не интересуясь мнением супруги. Возможно, причиной стала усталость, навалившаяся на магистра после почти двухлетних гонений; а может, в отсутствие Серафины он вдруг почувствовал, что безумно по ней скучает, а потому иные женщины не привлекали более его взоры…
17 июня 1787 года на широком дворе Белого дома Калиостро наконец-то заключил в объятия «свою дорогую женушку», как он в минуты хорошего расположения духа называл Серафину. У графини отлегло от сердца. Она боялась встречи с мужем: ей всегда казалось, что своим цепким, буравящим взором он видит все, что творится у нее в душе, читает ее мысли. Но сегодня супруг, кажется, и в самом деле был рад их встрече. И она немедленно поведала ему, как в Лондоне к ней пришли агенты французской полиции и сказали, что, если она подпишет бумагу, удостоверяющую, что иск, предъявленный ее супругом де Лонэ и Шенону, заведомо ложный, она может рассчитывать на пожизненную пенсию от французского правительства. Но она не стала подписывать неправду против своего Алессандро! И никогда не подпишет! Похвалив жену и пообещав больше никогда с ней не расставаться, граф проводил ее к Гертруде, с которой Серафина успела подружиться еще в Страсбурге, а сам задумчиво отправился в лабораторию, которую по его просьбе оборудовал для него Саразен. Предстояло собрать вещи, ибо к приезду Серафины дом, купленный (или все же снятый?) Саразеном в городке Бьенн, что неподалеку от Базеля, был полностью отделан, обставлен и готов принять жильцов. Во главе городка стоял друг Саразена, баннерет Якоб Сигизмунд Вильдермет, а бургомистром являлся его брат Александр. Оба градоправителя гарантировали Калиостро полный покой: они втайне надеялись, что присутствие знаменитого целителя и масона приведет в город множество знатных путешественников, кои пополнят городскую казну и кошельки горожан. А Сарразен полагал, что на берегу озера, среди величественной природы Калиостро, не отягощенный ни финансовыми заботами, ни повседневными хлопотами, обретет наконец спокойствие и счастье и начнет на благо человечества производить свои настойки и эликсиры. Саразен даже договорился с аптекарем из Бьенна, чтобы тот по первому зову являлся к Калиостро и помогал ему в лаборатории. Возмещение убытков, понесенных аптекарем, которому наверняка придется часто закрывать собственную аптеку, Саразен брал на себя.
После сообщения Серафины Калиостро еще раз порадовался, что жить ему предстоит вдалеке от французской границы и под защитой властей. Однако демарши вокруг жены заставили его насторожиться. Что, если Серафина сказала ему не всю правду? Господи, зачем только он оставлял ее одну! Пришлось нехотя признаться самому себе, что он попросту струсил. Испугался кредиторов, полицейских ищеек, неизвестно откуда взявшихся субъектов, припомнивших ему долги многолетней давности… Вот он и бежал под покровом ночи, бежал, чтобы избавиться от всех проблем, сбросив их на жену и верного Саразена. Интересно, тот по-прежнему считает Александра своим сыном? Впрочем, малыш очень похож на мать, так что есть надежда, что тайна никогда не раскроется[67]. А Серафину он больше одну не оставит, иначе совсем от рук отобьется. Незадолго до его бегства из Англии их отношения окончательно испортились. Еще бы! Его обложили со всех сторон, словно загнанного зверя, а она продолжала развлекаться! Инстинкт собственника взбунтовался: любимая вещь поступала не так, как ему хотелось! Но что с ней делать, он тогда так и не придумал. И бежал, бросив все как есть…
Просторный дом, получивший название la Rocaille (или по-немецки Rockhalt), оказался на удивление удобен; столь же удачно спланировали и флигель, где поселилась чета Лутербург: Калиостро пригласил художника и его жену разделить с ним и Серафиной провинциальное уединение. Лутербург, одолживший Серафине в Лондоне крупную сумму, приглашение принял с радостью. Он видел, что денег у магистра нет (за все расплачивался Саразен), но надеялся получить долг алхимическим золотом, а заодно и научиться превращать неблагородные металлы в благородное золото или хотя бы серебро. Серафина же обрадовалась, что в глуши у нее появится подруга, с которой можно поболтать; жители Бьенна говорили в основном по-немецки, а этот язык был ей недоступен.
По случаю переезда в новом доме устроили торжественный обед, на котором Калиостро выступил с пространной речью. Он говорил о том, что истинному философу претит мирская суета, а счастье можно обрести только в кругу друзей. Но и в этой речи, как, впрочем, и во многих других, магистр лгал, и скорее всего не только гостям, но и самому себе. С его амбициями, с жаждой вечно быть в центре общества провинциальный швейцарский городок явно не мог удержать его надолго.
Поначалу в дом к Калиостро зачастили поклонники, среди которых был замечен даже Лафатер. А один знатный француз привел с собой девочку-подростка, будущую мадам де Ла Рошжаклен, автора мемуаров, на страницах которых нашлось место не только магистру, «человеку маленького роста, толстому, черноволосому и с красивым лицом», но и его супруге, женщине «маленького роста, немного полноватой, очень белокожей, не слишком молодой, но ласковой и любезной». Завсегдатаем дома долгое время являлся кальвинистский пастор Кристиан Готлиб Шмидт, оставивший для нас словесный портрет тогдашнего Калиостро: «Его взор подавлял вас, уничтожал и полностью ускользал от ваших глаз. Это был идеальный тип чародея. Одна только форма черепа свидетельствовала о человеке необыкновенном […] но он был слишком склонен к паясничанью и шутовству; ему недостает величия»2. Магистру недоставало не только величия, но и трудолюбия: он никак не мог взять себя в руки, дабы заняться масонскими и алхимическими трудами, коих от него все ждали с нетерпением. С сеансами духопризывания дела также обстояли не лучшим образом. Они были редки и шли как-то наперекосяк. Говорят, когда в качестве «голубка» Калиостро выбрал одного из сыновей Саразена, мальчик настолько перепугался, что между родителями и магистром произошла значительная размолвка.
Чудес не происходило, и поток посетителей постепенно иссяк. Собственно, это был даже не поток, а ручеек, несравнимый с прошлыми бурными реками: в основном приезжали те, кто проживал неподалеку. Тем временем сбежавшая из тюрьмы и благополучно прибывшая в Англию Ла Мотт начала издавать свои «Мемуары», в которых основное место отводилось делу об ожерелье и, как следствие, графу Калиостро и его махинациям. Публика, подготовленная разоблачительными сочинениями, направленными против магистра, принялась жадно поглощать борзые писания Ла Мотт. Дурная слава — тоже слава, и граф по-прежнему вызывал любопытство, однако уже не восторженное, а скептическое, чего Калиостро никак не мог стерпеть. Изготовление эликсиров и притираний ожидаемого дохода не приносило. Горные пейзажи магистра не вдохновляли, к прогулкам на природе ни он, ни Серафина пристрастия не имели, а Серафине здешний климат и вовсе по вкусу не пришелся: ветры с гор, снег, лед…
Непонятно, по какой причине (не исключено, что от скуки) чета Калиостро очень скоро рассорилась с четой Лутербург. Художник обвинил магистра в небрежении своими прямыми обязанностями: он не трудится в лаборатории, не просвещает учеников, а лишь ходит на званые обеды и ужины. Интересно, каким образом он собирается возвращать ему долг? Дамы же перессорились из-за своих мужей: Серафина заявила, что Люси Лутербург вешается на шею Калиостро, а Люси ответила, что Серафина только и ждет, чтобы прыгнуть в постель к художнику. А мужья… Как пишут современники, знаменитые мужья действительно обхаживали жен друг друга. Скандал разгорелся нешуточный. Вечерами художник плодил карикатуры на Калиостро и методы его лечения, а по утрам развешивал их на улицах Бьенна. Карикатуры были едкие, одни подписи чего стоили! Например, подпись под карикатурой «Завтрак с минеральной водой графа Калиостро», изображавшей больных, часть которых выстроилась на прием к магистру, а другая часть тут же мучилась от рвоты, гласила: «Расход на целебные травы — 0,10 ливра, доход от настоек и пилюль — 1 000 000 ливров». В городе образовались две партии: Калиостро поддерживали Саразены, баннерет и де Женжен, за Лутербурга стояли бургомистр и его взрослые дети. Серафина, научившаяся, по словам Мак-Колмана, в Бастилии писать3, неровным почерком написала Саразенам, что Лутербурги жаждут получить первое место в очереди на омоложение и поэтому не дают покоя магистру.
Лутербург не намеревался идти на мировую: он подал иск, дабы магистр вернул ему деньги (около двухсот фунтов). Калиостро подал ответный иск, только повод оказался каким-то странным, не внушавшим доверия… 11 декабря 1787 года Калиостро подал в магистрат жалобу, в которой сообщал, что слуга Лутербурга по имени Абрагам Риттер по приказу своего господина купил порох и пули, дабы зарядить пистолет и застрелить его, Калиостро. На этом основании граф потребовал выдворить Лутербурга из Бьенна. Жители городка потеряли покой и, недовольные склочными соседями, стали потихоньку роптать. Лутербурги переехали в дом бургомистра, откуда Филипп де Лутербург отправил Калиостро вызов на дуэль. Магистр расхохотался и (как обычно) предложил сразиться на ядах. Вмешавшийся в конфликт Саразен с трудом добился компромисса, уговорив Калиостро заплатить небольшую сумму и пообещав Лутербургу доплатить долг магистра. А чтобы стороны немного успокоились, он на три недели увез графа и графиню из Бьенна. Калиостро остался недоволен решением и все время брюзжал. В отвратительном расположении духа он вместе с Саразеном прибыл в Ольтен на очередное, 28-е собрание Гельветического общества, где здравомыслящие швейцарцы снова решили не связываться со столь непонятной и неприятной личностью, как граф Калиостро. Саразен сделал все возможное, чтобы поднять авторитет магистра, но дурная слава Калиостро уже распространилась по всей Европе. Поссорившись с Саразеном, Калиостро отбыл в Бьенн. К началу июля пришлось подводить плачевные итоги: Лутербург выиграл иск против Калиостро; магистр окончательно разругался со своим самым преданным учеником и другом Саразеном, обвинив его во всех смертных грехах, и с баннеретом, который, по его словам, все время тайно поддерживал художника; жители Бьенна обиделись на Калиостро, заявивившего, что все швейцарцы — ханжи, лицемеры и обманщики, и в ответ недвусмысленно намекнули, что, собственно, графа в кантоне никто не держит.
Подталкивала Калиостро к отъезду и Серафина. В последние недели июня она прониклась уверенностью, что муж ее сошел с ума, — как иначе объяснить его ссору с человеком, чей кошелек для него всегда открыт? Это непонятное безумие еще сильнее разжигало ее желание уехать в Италию, в Рим, домой… Где еще супруга авантюриста перекати-поле могла надеяться обрести покой? Ей донельзя надоели дороги, переезды, масонские кривлянья, едкая вонь из пробирок и тиглей, круговерть лиц и городов. Хотелось чего-то понятного, постоянного, а что может быть понятнее родительского дома? Тем более что недавно она получила письмо от отца, в котором тот сообщал, что они с матерью знают о ее мытарствах из газет и готовы принять блудную дочь под родительский кров. А еще у нее стали сильно болеть суставы… Под благовидным предлогом необходимости лечения супруги Калиостро решил покинуть Бьенн. 23 июля 1788 года, ровно в полночь, карета с графом и графиней Калиостро взяла курс на славившийся своими водами городок Экс-ле-Бен. Магистру, похоже, понравилось уезжать под покровом темноты: захлопнул дверь — и был таков.
Успела ли Серафина полечиться на водах, неизвестно, ибо пробыли они в Экс-ле-Бене недолго. Возможно, их оттуда выслали, а может, просто жизнь в курортном городе показалась им слишком дорогой… Ведь они лишились своего верного банкира. А может, Серафина сумела уговорить супруга направить стопы свои в Италию… Как бы то ни было, но 23 августа они въезжали в Турин. В те времена город входил в состав Сардинского королевства, а его король Виктор Амадей был связан тесными узами с Королевским домом Франции. Людовик XVI по-прежнему не собирался оставлять безнаказанным авантюриста, способствовавшего очернению образа королевы, и его не интересовало, виновен сей авантюрист или нет. Поэтому, как только в Париже стало известно, что Калиостро пересек границу Сардинского королевства, министр иностранных дел Франции Монморен направил в канцелярию Виктора Амадея депешу, где, в частности, говорилось: «Мы имели возможность собрать документы, относящиеся к господину Калиостро, и в них мы нашли доказательство того, что с юных лет он вел преступную жизнь; что медицину он специально не изучал, кроме нескольких месяцев, проведенных в монастыре Милосердных братьев; что всюду, где он появлялся, он использовал самые низменные и достойные порицания способы получения средств к существованию. С глубокой признательностью король узнал, что Их Величество король Сардинии, принимая во внимание поведение оного Калиостро во Франции, исполнен решимости запретить этому мошеннику пребывание на территории его государства»4. Так что не успел магистр обосноваться и, по обыкновению, начать прием страждущих, как ему вручили приказ, согласно которому ему предписывалось в 24 часа покинуть Турин и пределы Сардинского королевства.
Милан, Генуя, Парма, Верона… дорожная пыль, дешевые гостиницы, попытки заняться врачеванием, пресекаемые жандармом с приказом покинуть город… 24 сентября супруги Калиостро прибыли в принадлежавший тогда Австрии городок Роверето на берегу реки Адидже (современная По); там им удалось задержаться более чем на месяц. Вряд ли эта остановка стала бы примечательной, если бы не молодой клерк Клементино Ванетти. Узнав о прибытии знаменитого Калиостро, Ванетти, бросив все свои дела, стал ходить за ним буквально по пятам, день и ночь, и записывать все, что удавалось увидеть и услышать. Результат — хроника, написанная на латыни в стиле Евангелия, отчего ее традиционно именуют «Евангелием от Калиостро»: Liber memorialis de Caleostro cum esset Roboreti.
Автор «Евангелия…» называет себя беспристрастным наблюдателем: «Тот, кто написал эти строки, сам никогда не разговаривал с Калиостро, он лишь старательно заносил на бумагу рассказы других, не питая к герою сих рассказов ни любви, ни ненависти»5. Однако когда Ванетти предоставляет слово Калиостро, вряд ли можно говорить о беспристрастности, ибо он очевидно стоит на стороне своего героя. Ванетти, как никому иному, удалось передать атмосферу ожидания чуда, постоянно окружавшую Калиостро.
«1. На восьмом году правления императора Иосифа Калиостро с супругой прибыли в Роверето. И было это примерно семь часов вечера. И говорили одни, что прибыл Антихрист, а другие — что волшебник, и обе партии спорили друг с другом. Он же смеялся над обеими сторонами и говорил: “Не знаю, кто я есть, но я знаю, что я исцеляю страждущих, просветляю усомнившихся и даю деньги несчастным. Обо мне написано множество глупостей и лжи, но никто не знает истины. Однако когда я умру, все дела мои станут известны из записок, кои я оставлю после себя”[68].
И вот опустилась ночная мгла, и собралось множество людей, и стали они задавать ему вопросы. А утром он принимал больных и давал им советы. Но многие его очень боялись. Батист, брат Николя, Элуа и другие увели его к себе домой, но дома у них на окнах были решетки, и он закричал, что сие есть Бастилия, и убежал оттуда. И стал жить в гостинице.
2. К нему приходили страждущие, и он давал советы, лекарства и немного денег для приобретения нужных снадобий. Пошли слухи, что он пророк и прибыл даровать милосердие. Но многие сомневались и ждали результата.
3. И вот, недужный господин преклонных лет, имевший застарелую мочекаменную болезнь, получил от Калиостро желтый порошок, и у него начала отделяться светлая моча, и почувствовал он себя хорошо. Врачи же бросились листать книги, дабы найти тому объяснение. Из окрестностей Вероны привели женщину с раком груди. Тогда Калиостро созвал медицинский совет, и все врачи подтвердили, что спасти женщину может только операция. Калиостро же сказал: “Я никогда никого не уродовал ножом”. И он изготовил пластырь и дал женщине. И жена Калиостро перевязала ту женщину так, как требовалось. И женщина спросила: “Как долго надо пробыть мне в этом городе, дабы ты меня вылечил?” Калиостро ответил: “Некоторое время”. “Тогда как мне быть? — спросила она. — У меня нет денег, чтобы попасть в больницу”. Калиостро рассердился и сказал: “Иди к трактирщику, я все оплачу”. И трактирщик поселил ее и кормил обедом даром. А через день все увидели, что женщина весела и здорова.
4. Однажды Калиостро сказал врачу, лечившему тяжелобольного: “Ты делаешь все для того, чтобы больной платил тебе. Я же сделаю так, что в течение десяти лет смерть не посмеет приблизиться к этому больному. Ибо мне подчиняется Вселенная”. Узнав о словах Калиостровых, больной чрезвычайно приободрился.
Калиостро был знаком с одним важным чиновником, и оный чиновник встречал Калиостро за границей, и видел его часто, и был вхож к нему в любое время. И все этого чиновника спрашивали: “Ты близко знаком с Калиостро и можешь поведать нам истину”. — “Спрашивайте, и я скажу”. — “Правда ли, что Калиостро ужинал с Христом?”. “Правда ли, что он пил то вино, которое Христос сделал из воды?” “Об этом я не знаю, — отвечал чиновник, — но точно знаю, что родился он задолго до Христа”. И все смеялись. А потом заспорили: Калиостро — магометанин или иудей? А так как спорщики не унимались, Калиостро спросил: “Зачем вам знать об этом?”
5. Пришли письма из Милана, и говорилось в них, что Калиостро в настоящее время находится в этом городе. И люди спросили: “Как может он находиться одновременно в двух местах сразу?” И им ответили: “Должно быть, один из тех, о ком идет речь, не Калиостро”. Калиостро же был в Роверето и пользовал недужных, а когда в его лечении сомневались, он говорил: “Я вам прощаю, ибо вы не знаете меня”. А жена его говорила: “Муж мой лечит от всего, кроме смерти”.
У жены его не было ни служанок, ни горничных, но она каждый день употребляла пять капель эликсира красоты, очень известного в Англии, где Калиостро открыл секрет его изготовления двум дочерям некоего офицера; этот секрет стал приданым оных дочерей. Если смешать пять капель сего эликсира с хорошей туалетной водой и протереть полученным раствором лицо, то оно становится белоснежным и румяным.
И Калиостро вел разговоры с врачами, и говорил: “Любая болезнь имеет в основе своей одну из двух причин: загущение лимфы в нашем теле или порча гуморов в оном же[69]. И говорил он на итальянском и французском языках, а также на некоем языке, среднем между этими двумя.
И в словах его заключалась великая сила. Многие женщины приходили к нему и рассказывали о своих болезнях. Но никто не знал, сколько времени он пробудет в этом городе. В городе же была девушка-лунатичка, она кидалась на людей и кусалась, и ее никак не могли доставить к Калиостро. Тогда Клиостро сам пришел к ней и изгнал из нее дух болезни.
6. Каждый день возле дома, где он жил, толпились больные, которых приводили и приносили ему отовсюду. И врачи в этом городе стали просить магистратов запретить ему лечить. Ибо согласно закону запрещено лечить тому, кто не имеет специального диплома, выданного медицинскими властями, коих назначил Император. Магистраты собрались и решили запретить ему лечить и пригрозили ему. Но Калиостро не испугался и сказал: “Я всегда назначал всем лекарства только в присутствии врача. А те, кому я прописал лекарства, чувствуют себя лучше, и всем об этом известно. И я всегда предупреждал, какое действие может оказать мое лекарство. И никогда никого к себе не приглашал. Но если люди приходят ко мне, не прогонять же их? Я ни у кого ничего не просил и не принимал никаких подношений”. И народ стал выступать в его защиту, и собрание постановило оставить его в покое. Однако Калиостро решил перебраться на другой берег, в Виллафранка. Тамошние власти обрадовались ему и хотели устроить пир в его честь, но Калиостро отказался. И в ту же ночь к нему на прием пришел больной консул.