Став, что называется, известным и влиятельным журналистом, Бёрджесс получил доступ во многие правительственные учреждения и, с учетом военного времени, в конторы, связанные с вопросами обороны и безопасности. Соответственно, его собеседниками и контактами становились весьма осведомленные люди, в том числе и в области военных и государственных секретов, а потому без особых проблем он получал многие совершенно секретные сведения. В числе контактов Гая был, например, Денис Проктор, личный секретарь Стэнли Болдуина, влиятельного политического деятеля и бывшего премьер-министра. От него Бёрджесс получал информацию о секретных переговорах между Рузвельтом и Черчиллем, проходивших в 1943 году сначала в Касабланке, а потом в Канаде, за спиной руководства сражающегося СССР. На этих переговорах, в частности, обсуждались сроки и планы открытия второго фронта в Европе, существенно отличавшиеся от обещанных советскому союзнику.
К тому же, используя свои связи в правительственных, военных и парламентских кругах, Бёрджесс способствовал служебной карьере других источников лондонской резидентуры. Как мы отмечали, он не страдал начальническими амбициями и потому охотно помогал другим.
Ничто, однако, не стоит на месте, а потому вскоре Бёрджессу вновь пришлось менять место своей работы, и опять-таки по просьбе Москвы. Весной 1944 года Дональд Маклин, успешно делавший дипломатическую карьеру, уехал в Вашингтон на должность первого секретаря английского посольства, в результате чего советская разведка лишилась своего самого важного — а может, и единственного, никто этого никогда точно не скажет — источника в британском МИД. В Центре было решено, что заменить Бланта способен будет только Бёрджесс.
Гай получил согласие руководства Би-би-си на переход в Форин оффис, как традиционно именуется английское министерство иностранных дел, и 3 июня приступил к работе в новом качестве.
Впрочем, «заменить» — сказано слишком громко, ибо кто бы мог сразу поставить Гая на такую же высокую должность? Начинать пришлось с пресс-отдела МИД, где официального допуска к реальным секретам, разумеется, не было. Более года лондонская резидентура получала от Бёрджесса минимальную информацию, но это особого беспокойства не вызывало — кураторы терпеливо ждали, пока Гай выйдет на необходимые позиции. Именно в то время, когда Бёрджесс начинал работу в министерстве, Центр принял решение о новых задачах в разведывательной работе в Англии — уже на послевоенное время. Хотя до Фултонской речи Черчилля было еще далеко, но то, что отношения между союзниками впоследствии станут совсем не безоблачными, стало уже очевидным. Поэтому, как указывалось в документе, «первейшей задачей резидентуры будет работа по добыванию информации, касавшейся внутренней и внешней политики Англии и США, в первую очередь политики этих стран в отношении к СССР».
В этом письме были и строки, непосредственно касавшиеся Бёрджесса, который был назван самым продуктивным источником лондонской резидентуры. Рекомендовалось «всячески оберегать его и направить на получение таких документов, которые бы характеризовали кардинальную линию англичан в тех или иных вопросах внешней политики как самой Англии, так и других главнейших стран».
Хотя в той своей занимаемой должности Гай и не имел «прямого выхода на секреты», но прежние его связи и контакты оставались, а потому разведывательная активность была весьма высока. Так, ему удалось раздобыть «памятную записку» секретаря британской делегации на Крымской конференции глав трех союзных держав, проводившейся в Ялте в феврале 1945 года. В ней четко определялась позиция англичан по основным вопросам послевоенного обустройства Европы. О документе было доложено Сталину, полученная информация серьезно помогла при подготовке советской стороны к участию в конференции.
Это были финальные аккорды Второй мировой войны, так что можно подвести и некоторые итоги в полном смысле «боевой деятельности» разведчика. С 1941 по 1945 год, то есть за время Великой Отечественной войны, Центр получил от Гая Бёрджесса 4605 документов. Можно сказать, что по количеству это второй результат в «Кембриджской пятерке»: Джон Кернкросс прислал приблизительно на 1200 документов больше, нежели он, а Дональд Маклин — на 12 меньше…
В числе ценных документальных материалов, переданных в резидентуру Бёрджессом, были, в частности, телеграфная переписка Форин оффис со своими загранпредставительствами, протоколы заседаний Кабинета министров, Комитета обороны и Комитета начальников штабов, секретные справки МИД по различным странам. Как уже отмечалось, особую ценность представляли сведения о позиции руководства западных стран по вопросам послевоенного урегулирования, военной стратегии Англии, о деятельности ее спецслужб.
После войны Энтони Блант был назначен хранителем королевских галерей картин Виндзорского и Букингемского дворцов, стал советником короля Генриха VI, закончив, таким образом, свою службу в британской контрразведке. Пожалуй, с этого времени именно Бёрджесс становится самым ценным источником советской разведки в Англии — после Филби. Поэтому, впоследствии вспоминая об этом времени, он с улыбкой говорил, что до войны он фактически ничего не делал. Такие заявления назовем легким кокетством: именно вербовочная работа Гая позволила во многом создать не только «Кембриджскую пятерку» — назовем ее этим устоявшимся термином, но и ту самую «Оксфордскую группу», о существовании которой известно только то, что она, может быть, существовала, а может, являлась плодом воображения охотников за «кротами».
Бёрджессу приходилось также выполнять обязанности связника — в общем, постоянно «ходить по лезвию». Известен, например, случай, когда после встречи Бёрджесса с советским резидентом чемодан чекиста вдруг раскрылся и по всему бару разлетелись совершенно секретные документы Форин оффис, переданные ему Гаем для перефотографирования! Что говорил при этом связник, уточнять не будем. По счастью, с помощью любезных английских джентльменов, которые традиционно не лезут в чужие дела и не заглядывают в чужие бумаги, он сумел собрать всё до последнего листочка… Глупейшего провала удалось избежать.
В то же время, когда по соображениям безопасности прямая связь Бёрджесса с резидентурой была приостановлена, обязанности связника выполнял Блант, передавая полученные от Гая материалы.
В конце концов, приход Бёрджесса в английский МИД принес желанные результаты: в 1946 году он стал личным помощником государственного министра в министерстве иностранных дел Гектора Макнейла (это был как бы второй министр, назначенный лейбористами в помощь Эрнсту Бевину, так называемому государственному секретарю по иностранным делам — то есть первому министру). Фактически это назначение открывало ему доступ ко всей секретной информации Форин оффис. О таких возможностях разведчику можно было только мечтать! Тем более что Макнейл по достоинству оценил способности своего секретаря и постарался максимально их использовать, поручая ему подготовку буквально всех наиболее важных документов. Признаем, что Гектор Макнейл был человеком не слишком трудолюбивым и упорной кабинетной работе предпочитал светское времяпрепровождение. Гай Бёрджесс безропотно и добросовестно выполнял все поручения шефа, однако не стоит удивляться, что подготовленные им бумаги оказывались в Москве несколько раньше, нежели ложились на стол министру иностранных дел или британскому премьеру. Поэтому советское руководство — и в первую очередь министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов — было в курсе всех проводимых совещаний. В том числе тех, на которые представителей СССР не приглашали, и даже тех, созыв которых вообще старались держать в тайне. В частности, по дальнейшему переустройству Европы и установлению межгосударственных отношений на новом уровне. А «уровень» Бёрджесса позволял ему не просто подбирать документы с грифом «секретно» для передачи в резидентуру, что мог бы сделать и просто завербованный секретарь, но четко определять значимость той или иной информации, а потому указывать своим кураторам как последовательность, так и категорию срочности передачи в Центр добытых им материалов. К тому же нередко он самолично делал аннотации на передаваемые документы, за что сотрудники резидентуры были ему очень и очень благодарны.
Так, им были переданы в Москву материалы закрытой конференции союзников, проходившей в Лондоне с 20 апреля по 7 июня 1948 года — в ней участвовали Великобритания, США, Франция и… страны Бенилюкса, на которой определялась будущая судьба Германии. Именно там было принято решение о создании из «западных» оккупационных зон отдельного самостоятельного германского государства — Федеративной Республики Германия, что и было осуществлено в сентябре 1949 года.
Но к этому времени, после того как Бёрджесс уже отработал два года в качестве личного помощника государственного министра, руководство Форин оффис предложило ему перейти в какой-либо иной департамент МИД. Такова была обычная практика, обеспечивавшая продвижение сотрудников по службе. Гай также понимал, что сейчас он пока что всецело зависит от своего шефа Макнейла и если и далее за него держаться, то с его вполне возможным уходом он, скорее всего, также был бы вынужден покинуть стены министерства.
Бёрджессу предложили перейти в Азиатский отдел, который в то время становился одним из важнейших подразделений Форин оффис — прежде всего в связи с событиями в Китае, где полыхала гражданская война. Понятно, что информация по этому региону представляла особую важность и для Советского Союза, который еще с 1930-х годов оказывал китайским коммунистам военную помощь. Интересно, что, как сообщал Бёрджесс, англичане предвидели возможность охлаждения в будущем советско-китайских отношений. Но к этому предупреждению у нас, очевидно, не слишком прислушались.
В 1950 году Гай Бёрджесс получил очередное повышение — занял должность первого секретаря посольства Англии в Вашингтоне. Назначение весьма престижное, однако всем было известно, что к Соединенным Штатам вообще и к американцам в частности Гай относился чуть ли не с ненавистью и постоянно критиковал американскую политику.
Буквально первым, с кем встретился Бёрджесс на американской земле, был Ким Филби, в доме которого он временно поселился. Пожалуй, это была серьезнейшая и единственная ошибка, допущенная и Филби, и Бёрджессом.
История и обстоятельства его бегства в Советский Союз подробно изложены в других главах нашего повествования. Уточним лишь, что «высылка» Бёрджесса из Вашингтона, талантливо им срежиссированная, в Форин оффис мало кого удивила: подобное поведение вполне соответствовало его «богемному образу».
О том, что Бёрджессу не понравилась Москва, он сказал еще после первой поездки в советскую столицу в 1934 году, а потому, когда в свое время обсуждался вариант «вывода» его туда в случае провала, Гай откровенно говорил сотрудникам резидентуры, что подобная перспектива его совсем не устраивает. Впрочем, как истый англичанин, он вообще не мыслил для себя жизни нигде, кроме как на своем острове.
По прибытии в СССР он вместе с Дональдом Маклином поначалу жил в Куйбышеве, как именовалась тогда Самара, и только затем перебрался в Москву. Дела для себя он здесь не нашел — разве что руководство советской внешней разведки периодически привлекало его для консультаций по различным вопросам. После активной жизни, которую он вел у себя на родине, этого было крайне мало…
Подобная неприкаянность, ностальгия и прогрессирующая болезнь очень быстро «сожгли» этого незаурядного и противоречивого человека — Гай Бёрджесс умер в Москве в 1963 году, когда ему был всего только 51 год. В соответствии с завещанием он был кремирован, а урна с его прахом, по просьбе родственников, отправлена в Англию. Хоть так, но он все-таки возвратился к себе на родину.
…Иной дотошный читатель может заявить, что этот рассказ — далеко не вся правда о Гае Бёрджессе. Мол, а как же с его пороками, пристрастиями и прегрешениями? Да, нельзя не согласиться: всё это было. Однако и портрет, помещенный в этой книге, при всем желании нельзя называть «иконой». Но автор не ставил перед собой задачу копаться в чужом белье. Цель иная — представить человека, соратника главного героя Кима Филби, который своей работой на советскую разведку принес очень большую пользу нашей родине и способствовал сохранению — пусть и весьма хрупкого — политического равновесия в Европе. За эти свои заслуги Гай Бёрджесс был награжден орденом Красного Знамени.
Думается, задачи Бёрджесса, а заодно и автора — выполнены.
Казалось, блистательная политическая карьера Дональду Дюарту Маклину была предопределена с детства. Его отец, шотландец, сэр Дональд Маклин-старший был членом парламента, лидером «независимых либералов», заместителем спикера палаты общин и министром образования — видным политическим деятелем, отличавшимся независимостью взглядов и высокими нравственными качествами. К тому же, в отличие от подавляющего большинства политиков, вопросы народного благосостояния беспокоили его не только на словах и на бумаге.
А вот к своим собственным детям он относился довольно-таки безразлично. Может быть, именно поэтому его сын рос достаточно необщительным и, что называется, ушедшим в себя ребенком, был не слишком любим сверстниками.
В такой ситуации сильную личность обычно спасает обратный вариант: показать, не что ты не нужен другим, а что другие тебе безразличны… Маклин надел на себя «маску» презрения и высокомерия и в этом образе пришел в Тринити-колледж Кембриджского университета, где в 1931 году поступил на отделение иностранных языков и литературы. За свой надменный вид он заработал от однокашников характеристику сноба, хотя на самом деле это было совершенно не так.
Недаром же он довольно скоро вошел в подпольную коммунистическую группу, одно время даже был ее секретарем, выступал на митингах, участвовал в антиправительственных демонстрациях рабочих.
Разумеется, свою политическую жизнь и новые увлечения юноша тщательно скрывал от высокопоставленного отца. Однако в 1932 году сэра Дональда, еще недавно занявшего министерский пост, не стало, и, значит, сыну его теперь во многом приходилось рассчитывать только на себя.
В числе ближайших друзей Маклина по университету был Гай Бёрджесс — постоянный собеседник в разговорах на политические темы, под влияние которого он попал и от которого, кстати, перенял нелюбовь и к капиталистическому мироустройству вообще, и к США как его символу…
Но если Бёрджесс, увлеченный коммунистической идеей, основательно запустил учебу, то Маклин занимался очень старательно. В перспективе он видел себя педагогом, мечтал о научной и преподавательской деятельности. Увы, в Англии — не сбылось. А вот в СССР мечта осуществилась. Но это я сильно забегаю вперед.
Кстати, Дональду не было чуждо чувство революционной романтики. Недаром говорят, и это доказано историей, что революции придумывают романтики, творят фанатики, а их результатами пользуются негодяи. Он говорил своим кембриджским друзьям, что мечтает обучать английскому языку русских детей. Свято веря в победу марксистско-ленинского мироустройства, Дональд считал, что «мировая революция завершится по-английски, и потому русские люди должны знать английский». Впрочем, мысль о необходимости изучения английского языка существует и сегодня, но подается она у нас под совсем иным соусом.
Легендарный Джордж Блейк, с которым Маклин познакомился и очень подружился уже в Советском Союзе, вспоминал о нем так:
— Начало и конец его жизни были отмечены жертвами. Первую жертву он принес, являясь студентом Кембриджа. Тогда он мечтал преподавать в этом университете. Но в 1930-е годы Дональд вступил в коммунистическую партию, вскоре был завербован советской внешней разведкой на работу в пользу СССР, по заданию которой он должен был постараться получить работу в английском Форин оффис. Ему не составило труда добиться этого, поскольку Маклин обладал блестящим умом и очень хорошими связями в английском высшем обществе.
Заметим, что Блейк назвал Маклина «одним из выдающихся разведчиков XX века». Кому-кому, а Георгию Ивановичу, некогда кадровому британскому разведчику, а ныне полковнику Службы внешней разведки России, отдавшему разведывательной службе всю свою жизнь, в этом вопросе верить просто необходимо.
Известно, что работать на советскую разведку Маклин начал в 1934 году, войдя в состав «Кембриджской пятерки». Существует несколько версий о том, кто именно привлек его к этой работе. По одной, это сделал Ким Филби, спросив своего друга, как, мол, он представляет свои занятия партийной работой в министерстве иностранных дел, куда якобы собирается после выпуска из Кембриджа. Подругой версии, вербовку осуществил Гай Бёрджесс. Есть третья версия, что это сделал один из соучеников Дональда по Три нити-колледжу, в «Кембриджскую группу» официально не входивший. Есть также предположение, что к работе с советской разведкой Маклина склонил все тот же Арнольд Дейч… Не внесу окончательной ясности, ибо и в архиве внешней разведки документов с подробностями этой вербовки не сохранилось. Конечно, было бы интересно узнать подробности в деталях, но важно иное: Дональд был привлечен к работе лондонской резидентуры и получил оперативный псевдоним «Уайз», а позднее был еще также «Стюартом», «Лириком» и «Гомером».
Как считал Джордж Блейк, «решение Маклина служить Советскому Союзу нельзя рассматривать иначе как на фоне великой экономической депрессии 1930-х годов и нарастающей угрозы нацизма, исходившей главным образом от гитлеровской Германии. Он принадлежал к высшему английскому обществу, и его ожидала блестящая карьера в государственных учреждениях Британской империи. Однако он, как и его товарищи по “Кембриджской пятерке”, глубоко переживал вопиющее экономическое и социальное неравенство, которое видел вокруг себя. Они были своего рода “английскими декабристами” и верили, что только учение Ленина и дисциплина Коминтерна смогут избавить Англию от этих бед, мобилизовать силы социализма на борьбу с нацистскими штурмовиками».
Кстати, одно из первых заданий, которое Дональду пришлось выполнять, это как раз выявлять профашистски настроенных лиц в правящих кругах и в высшем обществе — с ним Маклин справился тогда вполне успешно.
Изначально, как мы говорили, на службу в Форин оффис Дональд Маклин не собирался — он мечтал о научно-педагогической работе и в том же 1934 году закончил Кембридж с дипломом, который бы у нас назвали «красным». Однако представители резидентуры предложили ему избрать дипломатическую карьеру, в ходе которой он мог принести для разведки гораздо большую пользу. Это было объяснено и доказано Маклину, а потому, хотя такой вариант и не вызвал у него большого восторга, Дональд всерьез занялся подготовкой к экзаменам для зачисления в штат Форин оффис.
Конечно, экзамены он сдал блестяще, а когда принимающие заговорили о его недопустимых для правительственного чиновника «прокоммунистических» взглядах, Маклин преспокойно ответил, что это было «модное поветрие», от которого он сейчас уже отходит. Такой ответ посчитали очень достойным…
В октябре 1935 года Дональд Маклин, получивший дипломатический ранг третьего секретаря, был зачислен в Западный отдел МИД, курировавший такие страны, как Франция, Нидерланды, Бельгия и Испания, а также занимавшийся делами Лиги Наций, в состав которой тогда только что вступил Советский Союз. Объективно говоря, для Форин оффис он был весьма ценным приобретением — недаром же в «Белой книге» британского МИД, изданной в начале 1950-х годов, про Маклина говорилось: «Он оказался исключительно способным работником и получил ранг советника уже в 35 лет, то есть продвигался по службе очень быстро».
Как вскоре оказалось, Дональд имел доступ абсолютно ко всем поступающим в отдел документам. Можно согласиться, что в Форин оффис царило тогда удивительное благодушие. В спецслужбах, например, каждый сотрудник работает только с теми бумагами, которые поручены именно ему, и не имеет права заглядывать в дела своего товарища. А тут секретные мидовские документы можно даже было выносить за пределы ведомства и, соответственно, фотографировать.
К тому же дипломатические чиновники имели возможность знакомиться с материалами соседних, так сказать, подразделений, в результате чего уже в январе 1936 года в Москву было передано полученное от Маклина сообщение о секретных переговорах английского правительства с Гитлером о подготовке заключения «воздушного пакта» и о взаимообмене данными между Великобританией и Германией о состоянии своих военно-воздушных сил. Эта информация была представлена лично Иосифу Виссарионовичу Сталину и получила его высокую оценку. Отметим, что до начала «битвы за Англию» — воздушной борьбы между гитлеровскими люфтваффе и королевскими ВВС над Британскими островами — оставалось три с половиной года.
А в Северном отделе министерства, в ведении которого находился Советский Союз, трудился студенческий друг Дональда по фамилии Лебуше. Он охотно знакомил старого приятеля со всеми наиболее интересными материалами — тем более что это не возбранялось.
Так что в скором времени Маклин начал регулярно и интенсивно передавать в резидентуру пачки секретных мидовских документов, которые советские оперативные работники переснимали той же ночью и затем отсылали в Москву, наутро возвращая источнику оригиналы. Для срочной пересъемки особо важных материалов Дональду был передан специальный фотоаппарат.
Учитывая количество и ценность получаемых от Маклина материалов, а также для обеспечения его личной безопасности нелегальный резидент ИНО ГУГБ НКВД в Лондоне Теодор Малли даже потребовал выделить для их передачи «самостоятельную линию» связи. Что и было сделано, хотя не так уж скоро.
Вопрос безопасности был поднят не случайно: после разоблачения спецслужбами нескольких иностранных агентов в Форин оффис контрразведывательный режим здесь был все-таки усилен. Позволю себе маленькое отступление. Уже во время Второй мировой была арестована некая секретарша Эйрес, долгие годы трудившаяся в Форин оффис и все это время регулярно выносившая оттуда секретные материалы. Она передавала их своему любовнику Мэйку — корреспонденту издания «Пипл». Куда отправлялись все эти секреты — непонятно. За небрежность парочка получила по два года тюрьмы. До сих пор остается загадкой, на кого же все-таки работали или не работали опытная сотрудница Форин оффис и ее дружок. Или «контролер», быть может, заманивший ее в «медовую ловушку».
В вопросах обеспечения безопасности англичане на месте не стояли. Так, о чем стало известно по сообщениям Маклина, контрразведке удалось «расколоть» шифр Коминтерна, что позволило читать многие его телеграммы. Специалисты МИ-5 пытались дешифровывать не только немецкие, но даже и американские дипломатические шифротелеграммы. Упорно старались они подобраться к советским шифрам. Причем, как информировал агент, делалось это достаточно оригинально: в британском парламенте поднимался какой-либо вопрос, касавшийся СССР, делался соответствующий запрос в правительство, откуда, разумеется, следовал ответ. Так как шифропереписка велась по открытым каналам, то все телеграммы из советского посольства перехватывались соответствующей службой — и британские дешифровщики упорно старались понять, какая же из шифровок является сообщением по данному вопросу… Остроумно, оригинально, но, как оказалось, неэффективно: советские шифры им разгадать — тогда — не удалось. Относительно же ставших доступными для противника шифров Коминтерна в Москве были приняты соответствующие решения.
Информация от Дональда поступала самая разнообразная. Так, Маклин первым сообщил о том, что 14 декабря 1936 года в Средиземном море франкистскими мятежниками был потоплен направлявшийся в Испанию советский пароход «Комсомол». Благодаря сообщению Дональда был вычислен английский агент, обосновавшийся в Наркомате внешней торговли СССР, — он был разоблачен и арестован советской контрразведкой.