Если поразмыслить, то не каждый из нас, участников боев, и тогда, сразу после выполнения задания, и потом, по прошествии времени, смог бы дать полный отчет о своих действиях, объяснить достаточно аргументированно, почему он вел бой так, а не иначе. Во-первых, не все мы обладали способностью анализировать боевые действия. Во-вторых, на фронте часто не было времени, пять-шесть вылетов ежедневно, и нет возможности по свежим следам осмыслить проведенный бой, объективно оценить свои действия, действия товарища, сделать необходимые выводы. Конечно, мы старались учиться и самостоятельно, и друг у друга, и у противника. Но целеустремленной, обстоятельной учебы ожидать было трудно.
Говорили мы и о нравственном праве критически анализировать те бои, в которых полк понес потери из-за нечеткой организации, слабого управления, неграмотных действий самих погибших. Да, они погибли, честно сражаясь в бою, сделали все, что могли, для победы. Но, если бы обладали большими знаниями, мастерством, тактической хитростью, умением взаимодействовать, в ряде случаев потерь могло и не быть.
Занятия по тактике поручили четверым летчикам, имевшим на боевом счету сбитые вражеские самолеты. Я, как руководитель, выбрал для занятий несколько наиболее характерных боев, в которых участвовал и как ведомый капитана Карнача, и уже как ведущий. Это позволяло мне рассказать молодежи об особенностях действий истребителя в разных условиях воздушного боя.
Командир полка подсказал, что для таких занятий нужно подготовить наглядные схемы возможных вариантов воздушных боев с использованием расчетов аэродинамики самолета, теории воздушной стрельбы. И по отчетам летчиков, своим наблюдениям мы составили такие достаточно подробные схемы. Внимательно восстановили моменты сближения с противником, построения маневра для атаки, наиболее оптимальные варианты действий в условиях сложившейся обстановки.
Думая об этом, я пришел к выводу, что сейчас, пока есть время, нужно обобщить опыт лучших летчиков, подробно изучить наиболее характерные бои. Поговорил со Степаном Карначом, с другими опытными летчиками, с комиссаром полка. Василий Афанасьевич Меркушев предложил обсудить этот вопрос на партийном собрании.
Разговор получился интересный. Кое-кто, правда, сомневался, нужно ли ворошить дела давно минувших дней. Учат, говорили, не по бумажкам и не на пальцах, а в воздухе, на самолетах, а еще лучше - в реальных воздушных боях.
С этим можно согласиться - практика несомненно лучший учитель. Но большинство коммунистов-летчиков поддержали нас: на одних силуэтах немецких самолетов тактикой воздушного боя не овладеешь, самолеты противника необходимо изучать более подробно, особенно броневую защиту, вооружение, маневренные возможности. Выступавшие молодые летчики были убеждены, что им гораздо больше пользы принесет не тот опыт, который они ищут сейчас на страницах военных газет и журналов, а живой, подробный рассказ участников боев.
Словом, необходимость глубокого обобщения и изучения фронтового летного опыта поняли все, даже те, кто поначалу сомневался.
Так, на занятиях мы разобрали ряд боев, проведенных Степаном Карначом, Виктором Шкилевым, Иваном Базаровым, Николаем Смагиным и другими летчиками полка. Большой интерес вызвал рассказ о не совсем обычном для истребителя задании, которое с успехом выполнил Николай Смагин со своим ведомым. А дело обстояло так. Командование поставило задачу: уничтожить Чонгарский железнодорожный мост, через который фашисты доставляют в Крым оружие, боеприпасы.
Наши бомбардировщики не раз совершали налет на мост, но все неудачно прицельному бомбометанию мешал сильный зенитный огонь.
Смагин прикрывал с воздуха бомбардировщики и пришел к выводу, что ему легче было бы выполнить задачу на таком скоростном и маневренном самолете, как истребитель. Но как на истребитель подвесить бомбу? Летчик высказал свою идею инженеру полка по вооружению старшему лейтенанту И. Ходосу. Вместе с ним укрепили бомбодержатель под фюзеляж истребителя, подвесили 250-килограммовую бомбу. И вот новый вылет. Вражеские зенитки ведут яростный огонь по бомбардировщикам, а Смагин тем временем спикировал и нанес прицельный бомбовый удар по мосту. Фермы моста рухнули в воду. Важная переправа противника надолго была выведена из строя. Смагин за выполнение ответственного задания был награжден орденом Ленина.
Этот полет для летчиков нашего полка был интересен еще и потому, что мы сравнительно мало штурмовали наземные войска противника. Мы прикрывали войска от ударов с воздуха, вели разведку, сопровождали штурмовиков и бомбардировщиков. В то же время было хорошо известно, что истребительная авиация на других фронтах успешно используется для штурмовых ударов по наземным целям противника. Значит, это вызывалось необходимостью. Хотя к концу сорок второго года в войска стали поступать все в больших количествах пикирующие бомбардировщики Петлякова, штурмовики Ильюшина (модифицированный вариант - с кабиной стрелка), истребители также могли решать задачу по уничтожению наземных объектов противника.
Поэтому в период вынужденного бездействия мы и обратили внимание на тактику нанесения огневых ударов по земле. Занятия проходили в форме свободной беседы. Каждый мог высказать свое мнение, предложить собственный вариант боевой работы на том или ином этапе боя. Много спорили, доказывая свою правоту, и это рождало новые приемы, совершенствовало уже знакомые. Хорошо известно: на основе двух имеющихся у тебя тактических приемов трудно изобрести третий, но если иметь в запасе сто, то сто первый рождается легко.
Большой интерес у молодежи вызывали те бои, в которых руководители занятий участвовали сами. Интересовало ребят все - начиная с замысла атаки, его претворения, до личных ощущений во время боя. "А как вы чувствовали себя, когда "мессер" зашел в хвост самолету?.. А что думали, когда попадали под зенитный огонь?.. А когда сбили вас?.."
И мы, "старички", вскоре сами поняли, что занятия приносят пользу не только молодым. Не менее полезны они были и для нас. Уже сама подготовка к занятиям заставляла осмыслить все детали проведенных боев.
"Как-то будем воевать, когда попадем на фронт?" - нередко задавал я себе вопрос и тут же поправлялся: "Как будут воевать мои товарищи?" Да, с моим медицинским заключением речи о полетах не может быть даже на легкомоторном У-2.
Позвоночник время от времени напоминал о себе. Утром с постели поднимался с трудом, одевал с помощью товарищей "жилет" мастера Вано и в гимнастерке - на физзарядку. В полку мало кто знал о "жилете", и мне неудобно было им "хвастаться".
Позвоночник за ночь деревенел. Первые, разминочные, упражнения выполнял, кусая до крови губы, потом уже легче. День проходил быстро, незаметно. Но к вечеру поясница, шея, вся спина словно немели...
Пока я отсутствовал, в полку произошли значительные перемены в личном составе. Как всегда, разные были люди: по характеру, образованию, уровню военной подготовки. Но одно роднило всех без исключения - желание быстрей получить самолеты и отправиться на фронт. Многие высказывали недовольство тем, что на фронте идут бои, а "мы тут прохлаждаемся". Но все настойчивее велись разговоры, что мы скоро поедем то ли в центр формирования авиационных частей, то ли сразу на авиационный завод за боевой техникой.
Слухи эти и радовали и огорчали меня. Полк, эскадрилья - в бой на самолетах, а военком Шевчук будет воевать "пешим по-летному". И хотя логикой мышления я давил в себе все мечты о полетах, однако видел себя только в кабине истребителя, снова и снова ловил в сетке прицела то хищный силуэт "мессера", то тяжело груженный бомбами "юнкерс". Что давало надежду? Трудно сказать. На аэродроме стояло несколько потрепанных У-2. У этой машины было много названий: "кукурузник", "огородник", "старшина в авиации". На самом же деле это был учебный самолет, на котором поднялось в воздух не одно поколение авиаторов. А с начала войны он стал и ночным бомбардировщиком. Любой летчик с уважением относился к нему. Но летать на У-2 после скоростного истребителя!..
И все же я все чаще и чаще приглядывался к этому аэроплану. После большого перерыва мне очень хотелось подняться в воздух хотя бы на таком самолете, и командир полка все понял. Мы сделали с ним несколько полетов. В кабине я чувствовал себя даже лучше, чем на земле. Когда сказал об этом Кутихину, тот с улыбкой, но серьезно ответил:
- Василий Михайлович, это же трехколесный велосипед в авиации. Сам знаешь, на "яке" и скорость, и перегрузки не те. А в бою из самолета и из себя нужно выжимать все.
Я верил в свои силы: пусть позвоночник еще не совсем в порядке побаливает, устаю быстро, но разве можно сравнить мое нынешнее самочувствие с прошлым? И дальше, значит, будет лучше!
А Кутихин, проявляя искреннюю заботу обо мне, предложил:
- Давай-ка, Шевчук, к Безбердому, в штаб. И при деле будешь, и с нами.
Вариант, конечно, неплохой. Но расставаться с мечтой о полетах не хотелось. Дело тут, конечно, не в упрямом фанатизме: просто я знал, что для подготовки летчика требуется время.
А мой боевой опыт, сбитые самолеты противника уже кое-чего стоят. Я был уверен, что на фронте сумею принести больше пользы в воздухе, чем на штабной работе, и, несомненно, быстрее войду в строй, чем те ребята, которых выпускали сейчас из летных училищ.
Кутихину понравились мои возражения.
- Хвалю, Василий Михайлович. Хвалю и верю. Но медицину мы с тобой не переспорим. Так что давай лучше подумаем, как и где тебя устраивать.
Но я попросил комполка подождать с решением. Обещал, что, как только полк получит самолеты, напишу рапорт о переводе из эскадрильи. Сам же втайне надеялся - когда полк получит истребители, я все-таки поднимусь в воздух и испытаю себя на прочность...
Буквально через несколько дней после нашего разговора с командиром, комиссар полка собрал военкомов эскадрилий и сообщил: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года упраздняется институт военных комиссаров и в армии вводится полное единоначалие. "Великая Отечественная война с немецкими захватчиками, - говорилось в Указе Президиума Верховного Совета СССР, - закалила наши командные кадры, выдвинула огромный слой новых талантливых командиров, испытанных в боях и до конца верных своему воинскому долгу и командирской чести. В суровых боях с врагом командиры Красной Армии доказали свою преданность нашей Родине, приобрели значительный опыт современной войны, выросли и окрепли в военном и политическом отношении.
С другой стороны, военные комиссары и политработники повысили свои военные знания, приобрели богатый опыт современной войны, часть из них уже переведена на командные должности и успешно руководит войсками, многие же другие могут быть использованы на командных должностях либо немедленно, либо после известной военной подготовки"{3}.
Это решение было очень своевременным. Партия всегда держала руку на пульсе жизни. И сейчас она точно оценила обстановку, способность командиров Красной Армии решать все вопросы руководства подчиненными, в том числе и организации партийно-политической работы. Заместители командиров по политической части были призваны помогать им в овладении искусством политического воспитания, методами руководства партийно-политической работой. Большая армия военных комиссаров, действительно овладевшая в ходе боев военным опытом, освобождалась для непосредственного руководства подразделениями и частями.
Решение партии было оправдано и тем, что с лета 1941 года партийные организации в армии намного возросли. С самого начала войны партия направляла в действующие войска свои лучшие кадры. Немало коммунистов, увлекая своим примером массы воинов, погибло в первых, самых ожесточенных схватках с врагом. Но на их место вставали те, кто в самые тяжелые для Родины дни подавали заявления о приеме в партию, уходя в смертельный бой, писали: "Прошу считать меня коммунистом". Всегда была велика сила партийного влияния, но во сто крат возросла она в трудное для страны время.
Так и в нашем полку партийная организация, несмотря на потери в боях под Керчью, в Севастополе, постоянно увеличивалась. Большинство летчиков были коммунистами. За последнее время немало техников и механиков подали заявления о приеме в партию. Понятно, что каждый человек, вступая в ряды партии, относился к своему воинскому долгу с еще большей ответственностью. Партийным словом, силой личного примера, активной помощью молодым воинам коммунисты укрепляли коллектив, делали его боеспособнее, дисциплинированнее, сплоченнее. И конечно, командир эскадрильи Степан Карнач, имея уже богатый опыт не только руководства боевыми действиями, но и воспитательной работы, умело опираясь на коммунистов, используя целый ряд преимуществ, предоставляемых ему единоначалием, смело мог вести свое подразделение в бой.
Размышляя над этим решением, я невольно подумал (в который уже раз), насколько глубоко и точно знает наша партия, ее Центральный Комитет положение дел, как умело и эффективно она использует резервы для повышения могучей силы своего влияния во имя главного - достижения победы над врагом.
Василий Афанасьевич Меркушев, теперь уже заместитель командира по политической части, долго беседовал в тот день с нами, бывшими военкомами эскадрилий. В заключение беседы подчеркнул:
- Вы сами понимаете, что сразу упразднить ваши комиссарские обязанности невозможно. Необходимо ввести командиров в курс дела, помочь им в организации партийно-политической работы. Собственно, я надеюсь, что вы всегда будете одними из лучших коммунистов и первыми помощниками командиров. Не сомневайтесь: каждому будет подобрана соответствующая должность.
Действительно, военкомам первой и третьей эскадрилий, в соответствии с уровнем летной подготовки и боевого опыта, быстро определили место в штатном расписании полка. Со мной дело обстояло сложней. Подполковник Кутихин опять долго беседовал, предлагал мне массу вариантов:
- Сам понимаешь, не могу я тебя, Василий, назначить на летную должность. Ну была бы хоть маленькая зацепка. У тебя ведь тут что написано: "не годен"!
Я понимал, но легче от этого не было. Занимая нелетную должность, я уже не поднимусь в воздух даже для проверки своих сил.
Кутихина тоже тяготило мое незавидное положение списанного пилота.
В конце концов он обещал подумать, хотя и напомнил:
- Кто-то мне недавно говорил, что сам напишет рапорт о переводе из эскадрильи, - но, разглядев в моих глазах отчаяние, добавил: - Все, что в моих силах, сделаю. Мне самому опытного бойца терять жалко. Молодежь еще учить летать надо, а особенно в бою "обкатка" потребуется.
В это время пришло распоряжение о подготовке полка к переводу на новое место: куда и когда - никто не знал, но никто не сомневался - дорога к фронту.
Полк давно был готов к этому. Личное имущество - у кого вещмешок, у кого небольшой чемоданчик. Техники нет. Самое большое хозяйство - в штабе полка. Майор Безбердый со своими помощниками, в числе которых оказался и я, собирал и упаковывал бумаги, сетуя, что часть важных документов до сих пор находится в штабе, в Тбилиси.
- Отправят теперь на другой фронт, потом не доищешься. А бумаги пригодиться могут, - огорченно рассуждал начальник штаба. - Как думаешь, Шевчук, куда нас отправят?
Я был уверен, что полк переводится под Сталинград. В те ноябрьские дни все мы были под впечатлением доклада Председателя Государственного Комитета Обороны Сталина, посвященного 25-й годовщине Октября, хотя в нем и говорилось о неминуемых трудностях. Так же внимательно вчитывались мы в строки приказа Народного комиссара обороны, изданного в честь славного юбилея.
Вселяли оптимизм слова этого важного документа о том, что Красная Армия, остановив немецко-фашистские войска под Москвой, взяла инициативу в свои руки, перешла в наступление, освободила целый ряд областей страны. "Красная Армия, - говорилось в приказе, - показала, таким образом, что при некоторых благоприятных условиях она может одолеть немецко-фашистские войска". Однако Нарком обороны подчеркивал, что, "воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, немцы и их союзники собрали все свои резервы под метелку, бросили их на наш советский фронт и прорвали его. Ценой огромных потерь немецко-фашистским войскам удалось продвинуться на юге и поставить под угрозу Сталинград, Черноморское побережье, Грозный, подступы к Закавказью".