Для ведения разведки мы начали довольно часто применять вылет смешанных групп. На задание выходила пара штурмовиков, ее прикрывала пара истребителей. Такой способ имел целый ряд преимуществ. Экипажи "илов", а летчиками в них были самые опытные - Герои Советского Союза М. Одинцов, Т. Бегельдинов, Ю. Балабин, - все внимание уделяли поиску объектов разведки, земле. Наша пара по всему маршруту прикрывала полет "илов" от вражеских истребителей.
Запомнился один из таких вылетов, закончившийся весьма печально. Поступил приказ: моей паре прикрыть полет пары штурмовиков во главе с Талгатом Бегельдиновым. Мы с Александром Коняевым сидим в кабинах "яков", ждем пару Бегельдинова. Когда истребители и штурмовики базировались на разных аэродромах, сбор группы, как правило, происходил над нашим. Мы - в полной готовности, при подлете штурмовиков взлетаем, занимаем место в боевых порядках.
Так было и в том вылете. Слышу в наушниках характерный акцент Талгата:
- "Шевченко", подхожу к вам. Взлетай.
Выруливаем на полосу. Даже на рулежке самолет водит - скользко. По радио предупреждаю ведомого: "Внимательно, не торопись!" Командир дает добро на взлет. И вот сектор газа - плавно вперед, так же плавно отпускаю тормоза. Самолет по мере роста скорости идет ровнее. Сейчас ни одного резкого движения ни рулем поворота, ни тем более тормозами: может выбросить с полосы. Перед самым отрывом слышу по радио тревожный голос командира:
- Коняев, спокойней! Не дергай! Брось тормоза!
Что там? Оглянуться во время отрыва от полосы, тем более в таких условиях, ни на мгновение нельзя. Наконец прекратился шум под фюзеляжем. Самолет легко идет вверх, и я убираю шасси. В десяти - двенадцати метрах от земли делаю крен, чтобы увидеть взлетную полосу. Командир с той же тревогой в голосе:
- "Шевченко"! Куда заваливаешь?!
Я выровнял самолет, спросил:
- Что там?
На этот раз голос Кутихина прозвучал неуверенно в тихо:
- Все нормально, на задание иди один. Справишься?
- Справлюсь. Что случилось?
- Вернешься, расскажу. Иди. Задание важное... "Горбатый" слева выше двести...
Ищу Бегельдинова. Вот он, идет по кругу нашего аэродрома от второго разворота. Судя по тому что Коняев не догнал меня до первого разворота, что-то произошло на взлете. Видимость плохая, но со 150-метровой высоты полосу можно разглядеть. Примерно посередине ее, в стороне, - самолет в каком-то неестественном положении, вокруг люди... Запрашиваю по радио:
- Что с Коняевым? Жив?
- Жив, жив. Иди спокойно.
Только сейчас обратил внимание, что штурмовик Бегельдинова тоже в гордом одиночестве.
- Почему один? - спрашиваю его.
Талгат, как всегда, спокойно:
- Второй тоже "раздумал".
Он еще шутит. Но тут же серьезно:
- Твой, похоже, скапотировал. Ну, раз жив - все в норме.
Беспокойство за Сашу Коняева долго не оставляло меня. Видимо, на скользкой полосе не справился с управлением. Невольно вспоминается злополучный вылет со Степаном Карначом первого мая сорок второго года на Керченском полуострове. Тогда мы тоже оба остались без ведомых.
Чем ближе подлетаем к линии фронта, тем больше техники: автомашины, артиллерийские прицепы и танки, танки, танки. Они идут вдоль дорог, по обочине, обгоняя обозы, заторы автомобилей, извивающиеся бесконечно длинной серой лентой колонны пехоты. Талгат тоже видит, сколько у нас теперь боевых машин, коротко резюмирует:
- Сила!
Я не отвечаю. Все понятно и так. А у линии фронта разговоры по радио нужно вести как можно меньше. Вот, пожалуй, и она, но точно сказать сразу трудно. Если раньше, особенно на Курской дуге, и с нашей стороны, и со стороны противника на переднем крае была отрыта масса земляных сооружений, то сейчас немцы не успевают как следует закопаться в землю, а у наших войск необходимость в этом возникает нечасто - они идут вперед. Так что привычное понятие "передовые позиции" сейчас уже не существует. Есть так называемая линия соприкосновения. Она изменяется каждый день, каждый час, меняет свою конфигурацию то быстрее, то медленнее. Постоянную характеристику имеет только одну - упорно продвигается на запад к Польше и на юг - к Румынии.
...Штурмовик Талгата то ползет над самой землей, то набирает высоту. Я слежу за ним и внимательно осматриваю воздух. Самолетов не видно. Авиация противника никак не может оправиться после поражения на Курской дуге, над Днепром, в небе Кубани. И хотя бывают ожесточенные бомбежки, воздушные бои, но в воздухе мы уже хозяева.
Даже над чужой территорией я полностью уверен в победе, только когда веду восемь - десять самолетов. А сейчас?.. Во всяком случае, встретиться даже с двумя парами "мессеров" или "фоккеров" не хочется. Одну-то пару я свяжу боем, но вторая может атаковать Бегельдинова.
Только подумал о противнике, о том, что его пока нет, а он тут как тут. С востока, со стороны фронта, под самыми облаками - комариная точка. Напрягаю до предела зрение: сколько их и кто? Пока вижу одного. Но остальная группа, может быть, прячется в нижней кромке облаков? Немецкие летчики на всякого рода хитрости горазды. Их истребители поодиночке не летают даже в крайних случаях. Комариная точка становится все больше и больше "Фокке-Вульф-190". Это не страшно. Но я по-прежнему кручу головой во все стороны, предупреждаю Талгата, чтобы был повнимательней. Нет, "фоккер" один. Значит, или потерял где-то своего напарника, или его сбили наши.
За это время я набрал максимально возможную высоту, под самые облака. Их нижний край не больше пятисот - шестисот метров. "Фоккер" приближается. Под ракурсом три четверти сбоку захожу на него в атаку. Заметил, отвернул от трассы моих пушек и вошел в вираж. Мне не оставалось ничего другого, как сделать то же самое. И тут все повторяется, опять на виражах - навязчиво вспоминается керченский бой.
Продолжая наблюдать за воздухом - не появится ли где напарник фашистского летчика, - делаю вираж как можно круче. У "фоккера" на этой высоте в горизонтальном полете скорость побольше, чем у "яка". У него значительно хуже характеристики вертикального маневра. Но в таких условиях на вертикаль бой не переведешь. Внизу, совсем рядом, земля, над головой облака.
Долго ходим друг за другом в левом вираже, меня беспокоит штурмовик Бегельдинова. Как он там? Не напал ли на него кто внезапно? Нет, нормально. Словно над его головой все спокойно, Талгат невозмутимо рассматривает что-то в выжженном лесу. А у меня от длительной перегрузки, вдавливающей тело в чашу сиденья, начинает побаливать спина. Давно в полете я этого не чувствовал. Надо что-то предпринимать - этак мы можем до полной выработки горючего виражить. Вот если бы Бегельдинов... Нажимаю кнопку передатчика:
- Талгат!
- На приеме.
- Помог бы, что ли...
- Не могу, "Шевченко". Засек тут одну штуку. Надо проверить. Ты его подержи еще малость.
Что ж, все правильно. У него задача - разведка, а я должен обеспечить безопасность. Хотя так все просто: Талгат подводит свой штурмовик к "фоккеру" и снизу одним залпом из всех своих стволов...
Начало боя по часам не засек, но крутимся в одном вираже, кажется, уже вечность. Если бы со мной был Саша Коняев! Давно бы разделались с этим "фоккером". Правда, если бы и у фашиста был ведомый, они бы меня тоже быстро зажали.
А Бегельдинов упрямо продолжает рыскать над землей и смеется:
- Подержи, подержи еще! Или он тебя держит? Горючего у меня остается уже меньше половины.
Сколько же у немца? Тоже, видимо, с бензином туго. "Фоккер" выходит из виража и одновременно почти пикирует к земле - выходит из боя. Я бросаюсь за ним. Уходит. ФВ-190 значительно тяжелее, на пикировании скорость набирает быстрее, да и мотор у него более мощный. После вывода в горизонт я все-таки ловлю его в перекрестие и выпускаю несколько очередей. Но силуэт вражеского самолета сквозь кольцо прицела все уменьшается, а в хвост "фоккер" сбить трудно. У летчика мощная бронированная спинка сиденья, до мотора не достанешь, тем более с такой большой дистанции... Ушел.
Возвращаемся домой и мы. Над своей территорией подхожу вплотную к самому Бегельдинову. Показываю кулак. У того от смеха высоко взлетают черные смоляные брови, ослепительно белеют зубы. Талгат поднимает вверх большой палец: "Все нормально", а я укоризненно качаю головой: "Упустили!" Талгат машет на прощание рукой - пришли на его аэродром. Подождав, пока штурмовик зарулит на стоянку, я отправился к себе.
Горючего оставалось в обрез. Не делая традиционного круга, сразу пошел на посадку. Во второй половине пробега справа от полосы вижу изуродованный самолет Александра Коняева.
Неудавшийся воздушный бой с "фокке-вульфом" почти заставил забыть о неудаче ведомого на взлете. Помнил, конечно, слова Командира о том, что он жив. Сейчас на взлетной полосе беспокойство вспыхнуло с новой силой. И не без основания.
Саша, как я предположил, упустил направление в первой половине разбега. Самолет повело - и он переборщил с тормозом. Нужно бы прекратить взлет, но лейтенант спешил, не хотел отрываться от ведущего. Истребитель снесло с расчищенной полосы и, как на грех, в незасыпанную воронку от бомбы. Самолет скапотировал - перевернулся на спину, да еще загорелся. Пока подбежали, погасили огонь, перевернули - Коняеву обожгло сломанные ноги.
Два дня мучился Саша - началась гангрена, ноги ампутировали, но поздно. На земле Украины осталась еще одна могила летчика 247-го истребительного авиационного полка.
Вскоре мы прокладывали новые маршруты на своих полетных картах. Наземные войска, успешно форсировав Южный Буг, шли к Днестру, в Молдавию.
Война по-прежнему неутомимо пишет свою суровую летопись. В ней все больше и больше отводится места героическим победам советского оружия. Поздней осенью прошлого, 1943 года Красная Армия начала освобождение Белоруссии. Зимой и весной сорок четвертого наши войска провели успешные наступательные операции на многих фронтах. В январе враг был отброшен от Ленинграда и изгнан из древнего Новгорода, четыре Украинских фронта вели упорные бои за полное освобождение Украины и Крыма.