Вскоре позвонил командир дивизии. По тяжелому дыханию, доносившемуся с того конца провода, я уже понял - что-то неладно.
- Шевчук, ты забыл, что я тебе говорил?
- Когда, товарищ генерал? - не понял я.
- Когда, когда, - передразнил Баранчук. - Когда назначение командиром полка получал!
Я лихорадочно перебираю в памяти слова комдива. Говорил он тогда об ответственности, о предстоящих серьезных боях, о том, что Луганский был настоящим командиром... Еще запомнились слова генерала о том, что командир всегда атакует первым... Именно на этой лаконичной фразе его вызвали в штаб корпуса. Баранчук крепко пожал мне руку, пожелал успехов на должности командира полка и разрешил лететь в полк. Но что имеет в виду комдив сейчас?
Он напомнил сам:
- Я тебе говорил, что хороший командир всегда атакует первым?
- Так точно, товарищ генерал!
- А ты что делаешь?!
Да, нелегким бывает разговор с нашим комдивом:
- Молчишь?!
- Так точно, товарищ генерал. Не понял вопроса.
- Объясню. Я тебе говорил о том, что даже когда командир посылает в бой своих подчиненных и не поднимается в воздух сам, он все равно атакует противника первым! - И, не дав мне ответить, буквально прорычал в трубку: А ты, кроме того что послал молодых, не подумал даже о том, как они будут выполнять задание... Короче: аэростат не уничтожен. У него сильнейшее зенитное прикрытие. Нахрапом, как полезли было твои, его не собьешь. Нужно думать, кому и как лететь!
- Понял, товарищ генерал! Сейчас пойду сам. Возьму Кузьмичева или Шутта.
- Ни черта ты, Василий Михайлович, не понял! Я тебе еще раз повторяю: командиру не обязательно бросаться впереди своих подчиненных, но, посылая их в атаку, ты должен первым атаковать противника своей мыслью. Мыслью! Должен подумать о том, как они, твои подчиненные, должны выполнить задачу... Что молчишь?
- Товарищ генерал...
- А то "я сам, я сам". Если исходить из этого принципа, то когда мне Рязанов двадцать минут назад приказал уничтожить аэростат, я сам, что ли, должен лететь? Нет, брат, суть не в этом. Вот втык командир обязан получать сам. Я сейчас от Рязанова получил, ты - от меня.
Что, обиделся? - Баранчук уже говорил спокойно. - Подготовить новую пару. И крепко подумай, как можно обмануть зенитчиков и сковырнуть этот шарик. Сели там твои ребятишки?
- Как сели? - не понял я. Мне уже представилось, что пару Бабкина сбили.
- Как летчики садятся? Или у вас вверх колесами принято? - начал уже свои обычные шуточки комдив.
В это время на аэродром действительно заходила пара "яков".
- Садятся, товарищ генерал, - обрадовался я.
- Ну вот и хорошо. Порасспроси их как следует и подумай, - повторил Баранчук и закончил разговор: - Чтобы через пятнадцать минут я об этом аэростате не слышал...
"Командир атакует первым..." До меня дошел глубокий смысл этой крылатой аксиомы. Это не значит, что первым бросается в атаку, увлекая за собой подчиненных, во всяком случае, не только это. Командир, где бы он ни находился, атакует первым противника своим замыслом, используя боевой опыт, тактическую подготовку... И это еще не все. Посылая своих подчиненных в бой, командир должен быть уверенным, что они сумеют выполнить задачу так же, как он сам, а может быть, даже лучше. И это "как сам или даже лучше" должен обеспечить опять же командир.
Простая, казалось бы, истина. Но сколь трудно дается она молодому командиру на практике. Вместе с ростом командирского опыта будет все время пополняться и расширяться содержание этой формулировки. В нес войдет и такое понятие, как воспитание. Да, командир, чтобы иметь право сказать "За мной!" и первым атаковать противника или приказать "Вперед!" и послать группу в бой, должен быть уверен, что не только научил подчиненных воевать, но и воспитал настоящих бойцов...
Самолеты, севшие после неудачной атаки аэростата, представляли собой печальное зрелище. Рваные пробоины на крыльях, изрешеченные осколками рули. По чистой случайности, которая, к сожалению, на фронте бывает редко, летчики остались живы.
Да, настроение не из лучших. Вчера молодые летчика совершили глупость, отправившись в самоволку, сегодня я сам, их командир, допустил глупость еще большую, непростительную. По своим возможным результатам...
Но пара вернулась. Ее вернул генерал Рязанов, наблюдавший с командного пункта на переднем крае, каким огнем встретили "яки" вражеские зенитки.
Я подробно расспросил летчиков о полете. Они, не подозревая моих командирских терзаний, виновато рассказали о том, как вышли от линии фронта на аэростат, висящий над второй линией окопов противника, как с ходу открыли огонь.
- Далековато, правда, товарищ майор, - оправдывался Бабкин, - но уж очень там сильное зенитное заграждение. Развернулись мы, хотели опять идти. Да тут командир корпуса по радио приказал лететь... - лейтенант замялся, далеко, короче говоря, послал... И вам, товарищ командир, приказал... привет передать.
Но меня сейчас меньше всего беспокоил "привет" командира корпуса. Нужно было выполнить поставленную задачу. Я пригласил Гари Александровича Мерквиладзе. Несмотря на горячую грузинскую кровь, Герой Советского Союза Мерквиладзе отличался в воздухе абсолютной выдержкой. Еще раз оценили обстановку: ясно одно - в лоб аэростат не взять. Если и можно сбить, то ценой потерь или большой группой самолетов, предварительно отштурмовав зенитные позиции. Первое не хотелось допускать по вполне понятным причинам. Второе было запрещено. Еще получив приказ, я попросил у комдива разрешения послать группу побольше. Баранчук с обычной насмешливостью ответил: "А тебе штурмовую дивизию для поддержки не попросить у командира корпуса? Был приказ - минимум самолетов? Был. Зачем сомневаться? Да и не стыдно, на какой-то шарик больше пары истребителей посылать?"
Приказ ясен - бережем горючее, боезапас, самолетный ресурс для скорого наступления. Да и прав комдив: пара истребителей, способных сражаться с двумя, тремя парами "мессеров" или "фоккеров", не справится с неподвижно висящим аэростатом? Что бы ни говорили, а самолюбие в боевой обстановке тоже играет свою роль.
- Ну, что ж, Гари Александрович, давай думать о вариантах, - предложил я Мерквиладзе.
Мы начертили схему расположения аэростата, передовых позиций, выявленных зенитных средств. Нужно отдать должное Владимиру Бабкину, он сумел довольно точно их засечь. Обсудили несколько вариантов и остановились на следующем: лучше всего пролететь линию фронта в другом месте, уйти в тыл противника и выйти на аэростат оттуда. Если там и есть зенитки, то их меньше, чем с фронтальной стороны.
- Еще лучше, - предложил я Мерквиладзе, - пройти на бреющем. Метров за пятьсот - четыреста до аэростата делаете горку - и огонь.
На том и порешили. С Гари Александровичем пошел в паре лейтенант Кондратьев.
Немцы не ожидали нападения истребителей с тыла. Мерквиладзе первой же очередью попал в гондолу аэростата... Летчики получили от командира дивизии благодарность, а в моем командирском сознании появилась зарубка, оставшаяся на всю жизнь: какое бы, пусть самое простое, задание ты ни давал подчиненным, подумай и подготовь как следует его выполнение.
Именно этому - подготовке к новым боям было посвящено все наше время в первой половине апреля 1945 года. Мы часто встречались со штурмовиками Одинцова, Бегельдинова, Балабина. Вместе изучали по аэрофотоснимкам, схемам, макетам объекты предстоящих штурмовок, отрабатывали вопросы взаимодействия с наземными войсками, в основном танковыми и механизированными корпусами.
В первой декаде месяца штабы корпуса и дивизии провели военные игры, летно-тактические конференции. На них мы досконально изучили свои задачи. Штурмовикам и истребителям корпуса Рязанова предписывалось прикрывать с воздуха сосредоточение войск ударной группировки на правом крыле фронта, массированными ударами содействовать войскам при форсировании реки Нейсе и прорыве обороны противника на всю тактическую глубину. Особое внимание уделялось авиационной разведке подходящих резервов противника и воспрепятствию их подхода к полю боя со стороны Берлина и Дрездена. В последующие дни наступления - задача сопровождать действия танковых армий на всю глубину их продвижения в направлении Котбуса, южнее Берлина.
Большое внимание наше авиационное командование обратило на тщательность подготовки первых массированных ударов по вражеской обороне, ее опорным пунктам, узлам управления, штабам и аэродромам.
На оборону Берлина гитлеровское командование стянуло все свои воздушные силы. Авиации нашего и соседнего 1-го Белорусского фронта противостояли 6-й германский воздушный флот и воздушный флот "Рейх". В эти фашистские авиационные соединения вошла истребительная авиация противовоздушных сил обороны Берлина и остатки других, когда-то считавшихся непобедимыми воздушных флотов, разбитых советскими летчиками в небе Москвы, Ленинграда, Сталинграда, Кубани, Курска, Украины и Белоруссии. В этих двух флотах много летчиков, выпущенных ускоренными темпами по принципу "взлет - посадка". Собраны сюда и инструкторы летных школ. Это хорошие пилотажники, но они не имеют боевого опыта. На реактивных истребителях летают отменные пилоты, в основном летчики-испытатели.
Наше командование считало возможным прибытие под Берлин и авиации с Западного фронта, из 3-го воздушного флота. Во всяком случае, уже было известно, что немецкое командование бросает против нас не только все резервы, но и часть сил с запада.
Однако лучшие кадры Геринга были уже перемолоты в сражениях на советско-германском фронте. Под Москвой еще в сорок первом году был разгромлен 2-й воздушный флот - "краса и гордость" люфтваффе. Командовал им любимец Гитлера и Геринга Кессельринг. Уже к концу ноября этот флот, предназначавшийся для уничтожения нашей столицы, практически перестал существовать. При налетах на Москву он потерял подавляющую часть своего самолетного парка и основные кадры опытного летного состава, уничтоженные фронтовыми истребителями, авиацией и зенитчиками противовоздушной обороны столицы.
Геринг, чтобы оправдаться перед Гитлером за поражение в воздушной войне, сделал козлом отпущения на восточном фронте одного из известных асов первой мировой войны генерала Удета, который в то время был ответственным за обеспечение авиации материальной частью и не сумел быстро пополнить 2-й флот самолетами. Генерал Удет застрелился, и в его честь, с лицемерием, возможным только среди гитлеровской верхушки, была тут же названа авиационная эскадра. Эскадра "Удет" воевала под Сталинградом, остатки ее добиты на Кубани.
Чтобы скрыть от немецкого народа факт разгрома 2-го воздушного флота, фашистская клика объявила о его переброске с Восточного фронта на Средиземноморский театр военных действий. Но в Италию фактически отправился только штаб во главе с битым фельдмаршалом Кессельрингом.
Советской авиацией таким же образом были разбиты 4-й воздушный флот, знаменитый 6-й авиационный корпус Рихтгофена и прочие соединения люфтваффе.
Ясно, что тогда, в сорок пятом, мы не могли знать таких деталей, и можно было бы не подчеркивать в воспоминаниях о той далекой поре вышеизложенных подробностей. Но удержаться от этого трудно, потому что тот же фельдмаршал Кессельринг в послевоенных мемуарах без зазрения совести утверждает, что люфтваффе фашистской Германии были разбиты только усилиями авиации наших союзников - Великобритании и США.
Но, по достаточно авторитетным данным, подтвержденным послевоенными исследователями, даже весной сорок пятого года перед битвой за Берлин советской авиации противостояло 3300 самолетов, 72 процента их составляли истребители, среди которых было 120 реактивных. На Западном фронте в это время было не более 600 самолетов, и на те не хватало летных экипажей.
И конечно, нам, советским летчикам, смешно и досадно читать заведомо лживые откровения Кессельринга, с какими он выступил в статье "Немецкая авиация". А в ней он ни больше ни меньше заявлял: "Первый сокрушительный удар по русской авиации способствовал тому, что она смогла оправиться только к концу войны"{9}.