- Товарищ Шевчук, можете убедиться сами. - Она протянула мне снимки. Обычно о таких переломах мы своим пациентам сразу не сообщаем. Положено подготовить больного. Но вам, летчикам, я сама убедилась, лучше говорить все начистоту. Многого я не обещаю. Сами, наверное, знаете, что в скелете человека самое важное и сложное - позвоночник.
Мы, хирурги, научились "ремонтировать" практически все суставы и кости скелета. А пот позвоночник... Во всяком случае пока нет управляемого, если хотите, научно обоснованного процесса лечения даже легких травм позвоночника. Хотя в практике имеются случаи если не полного, то вполне достаточного излечения. Человек начинает вставать, ходить, выполнять нетяжелую работу. Так что, дорогой друг, крепитесь, мужайтесь. Главное наберитесь терпения. Сейчас вас положат на жесткое ложе. Держитесь молодцом и верьте, верьте в то, что на ноги вы встанете, и обязательно встанете!.. Ну, а летать... тут уж не обессудьте.
Вера Павловна еще раз дружески похлопала меня по плечу маленькой крепкой ладошкой и вышла. Я проводил взглядом ее белоснежный халат. Вчера, когда меня привезли в госпиталь, в приемный покой из срочной операционной вышла хирург. Халат был в крови. Не глядя на меня, устало спросила сестру: "Тоже срочный?" Услышав, что нет, облегченно вздохнула, закурила и только тогда подошла к носилкам. Вспомнил ее извиняющийся усталый голос: "С ног падаю. Вторые сутки. Операция за операцией..."
Ни разу я не кричал от боли, а от этих слов хотелось закричать: "Вера Павловна! Мне не только на ноги встать! Мне летать, летать нужно!"
За дверью, в коридоре, застучали костыли, послышался смех. После кино возвращаются соседи по палате. Первым врывается, понятно, Степан... Да, Степан Карнач - командир мой и товарищ. Вчера, когда меня привезли и положили к нему в палату, Степан прямо-таки обалдел от радости и удивления.
Я-то знал, что Карнач в Краснодарском госпитале. Поэтому еще в приемном покое попросил место в его палате. К счастью, там оказалось свободное.
Для Степана же мое появление не только в палате, но, как он выразился, "на этом свете", было неожиданным. У самого Карнача осколок снаряда попал в ногу, раздробил щиколотку.
Недаром, видно, земля круглая, Как бы судьба ни разбрасывала людей рано или поздно они находят друг друга. Особенно много таких неожиданных встреч у летчиков. У нас всегда много однокашников: с одним учился когда-то в летной школе, с другим был на переучивании, с третьим коротал время в ожидании погоды на каком-нибудь заштатном аэродроме. В любом авиационном городке практически можно увидеть знакомого. Ну, а фронтовики нередко встречаются и так - в санбатах, санчастях, госпиталях.
В палате оказались еще два летчика из нашего полка - капитан Иван Базаров и старший лейтенант Павел Шупик. Пятым был Дмитрий Глинка, с которым мы в Свое время учились в Качинской летной школе, потом вместе служили в авиационном полку И. М. Дзусова. Короче говоря, коллектив достаточно сплоченный, чтобы сообща бороться с ранами, травмами, ожогами, полученными в боях...
Все пилоты, кроме меня, ходячие - с костылями, с палками, но ходячие. А я, основательно закованный в гипсовый панцирь, лежал на жестком щите из досок, покрытом простыней, без права изменять свое положение. У меня даже изъяли мягкую подушку и подложили другую, состоящую, по-моему, из одной наволочки. Такова воля Веры Павловны Авроровой. И хотя она предсказала уже мое "нелетное" будущее, хотелось верить в более благополучный исход, и я скрупулезно выполнял все предписания.
Ребята поначалу относились ко мне как к настоящему тяжелобольному: "Вася, тебе что-нибудь принести?.. Василий Михайлович, вот тут от обеда пирожки остались, пожуй... Шевчук, свежие газетки принес..." Не обходилось, конечно, без обязательных госпитальных шуток, связанных с суднами и "утками".
И благодарен я был за эту трогательную заботу. И расстраивала она меня: тяжело чувствовать себя беспомощным. Соседи-летчики быстро все поняли и старались делать вид, что я такой же раненый, как и они. Придет время, встану на ноги, получу документы - и в часть...
У них дело шло на поправку. Все чаще и чаще днем они уходили из палаты - размяться, побыть на воздухе. Вечерами, после отбоя, все больше разговоров о фронте, о воздушных боях, о самолетах. Спорили о преимуществе одних и недостатках других истребителей, о тактических приемах, о боевых порядках.
Жаль, не вел я тогда записей, да и запрещено это было фронтовикам. А такие вечерние, а подчас и ночные беседы (смотря, какой врач дежурил) могли бы составить неплохое пособие по тактике ведения воздушного боя. Во всяком случае, в них немало ценного боевого опыта. На фронте для тщательного разбора полетов, глубоко осмысленного анализа действий летчиков просто не хватало времени. Несколько вылетов в день изматывали людей. Командиры старались дать возможность пилотам хоть немного отдохнуть. Если и шел разговор о проведенном бое, то очень короткий, конкретный. Такой-то летчик действовал правильно, такой-то запоздал с разворотом, третий начал стрельбу с дальней дистанции а длинными очередями... Итог воздушного боя определяли результаты: сбили противника - хорошо, нет - плохо, потеряли своего - в полку траур.
А здесь, в хирургическом отделении госпиталя, мы вели разговор о своих боевых делах отвлеченно, абстрактно. Чаще и основательнее вспоминали теорию воздушного боя, стрельбы, тактики, обдуманно аргументировали свои заключения. Более глубокому, профессиональному разговору способствовало и то, что все пятеро - уже обстрелянные бойцы.
О Степане Карначе говорить не приходится - с первого дня войны в боевом полку.
Капитан Иван Базаров тоже имел личный счет сбитых самолетов, отличался большой смелостью и решительностью.
О Павле Шупике, его мастерстве можно сказать многое. Стоит вспомнить лишь один бой, который он провел на глазах у всего полка весной этого года.
Павел облетывал только что отремонтированный истребитель в зоне. Над нашим аэродромом появилась четверка Ме-109. Они выискивали жертву взлетающие или заходящие на посадку самолеты. Павел из зоны заметил противника. Соотношение сил не в его пользу. Больше того, он имел полное право не вступать в бой. Неизвестно, как поведет себя самолет после ремонта. Но Шупик принял одно решение - атаковать!
Все мы, кто был в это время на аэродроме, в бессильной злобе смотрели на самоуверенные маневры гитлеровце". И вдруг...
К четверке фашистских истребителей на огромной скорости со стороны солнца приближается остроносый "як". Короткая очередь из всех пулеметов - и самолет ведомого одной из пар, клюнув, словно наскочил на препятствие, пошел к земле. А краснозвездная машина делает небольшой разворот. Томительно проходят несколько секунд сближения - и новая очередь советского истребителя. Второй вражеский самолет валится на крыло, пуская клубы дыма, переворачивается в воздухе - и вниз. Оставшаяся пара "мессеров", явно ошарашенная дерзкой атакой, не пытаясь даже разобраться в воздушной обстановке, уходит к линии фронта. Наш истребитель пытается их догнать, но те уже далеко.
"Як" разворачивается и с ходу садится. По бортовому номеру узнаем самолет нашего полка. В кабине - Павел Шупик. Его подхватывают десятки рук, подбрасывают в воздух.
Трудно переоценить значение этой победы. Во-первых, наши техники, мотористы, механики своими глазами увидели результаты нелегкого труда. Во-вторых, бой поучителен для нас, летчиков, видевших его с земли во всех деталях. Это пример решительности, боевой активности, тактического и огневого мастерства. Стремительными, умелыми действиями Павел Шупик показал, что внезапность, скорость, точный маневр и меткий огонь позволяют даже при невыгодном соотношении сил не просто бороться с противником, но и добиваться блестящей победы. Два самолета в одном бою ни один летчик полка еще не сбивал.
Важным результатом этого боя можно считать неизмеримо возросшую уверенность летного состава в скоростных, маневренных и огневых возможностях истребителя Як-1.
Сам Павел Шупик здесь, в госпитале, признался, что он не рассчитывал на вторую победу и, честно говоря, сомневался в конечном исходе боя. Надеялся, что отвлечет внимание гитлеровцев от аэродрома, и тогда на помощь смогут взлететь товарищи. Если же этого не произойдет, то... Но. когда он увидел, что первая очередь поразила цель, не теряя скорости, сразу же выбрал для атаки самолет ведущего...
Шупик весьма критически оценивал свои действия. По его словам, второй самолет он сбил не потому, что рассчитал это заранее, а "так уж получилось". Ведь во время атаки он очень невнимательно следил за действиями второй пары. И если бы немецкие летчики не растерялись, быстро оценили обстановку, то могли бы его атаковать.
Я, пришлось к слову, рассказал о своих действиях в последнем бою, окончившемся и победой над врагом, и потерей моей боевой машины. Единогласно пришли к выводу: в бою ни на мгновение, даже в самые напряженные моменты атаки, нельзя забывать о воздушной обстановке в целом, о действиях всей группы противника.
Дмитрий Глинка, продолжая разговор, начал рассуждать о ведомых летчиках, о взаимоотношениях ведомого и ведущего, о сколоченности пары, звена.
- Вспомни, Василий Михайлович, ты до войны в полку Дзусова был моим командиром звена, как у нас ребята летали! А? Без радиосвязи понимали друг друга.
- Кто же спорит, - вступил в разговор Иван Базаров, - не успеваем сейчас парой слетаться. Ведомых-то, особенно молодежь, погонять бы надо как следует в зоне, парой попилотировать, потом показать, как другие немцев бьют, и только тогда уже брать в бой...
Была в этих словах горькая правда. Не хватало тогда времени для ввода молодежи в боевую обстановку, сразу приходилось брать неопытных ребят в бой. И нередко молодые летчики не только не могли прикрывать ведущего, но и становились жертвой вражеских истребителей. Гибли, конечно, и опытные бойцы, но молодежь попадала под огонь чаще...
Немало поучительного рассказал нам Степан Карнач. Я, хотя и воевал с ним бок о бок, сейчас прямо-таки удивлялся его знаниям летной тактики противника, аргументированно критической оценке собственной работы. Он подробно мог анализировать каждый свой воздушный бой. Как и почему выбрал именно такой маневр для атаки, почему в одном случае подошел почти вплотную к "юнкерсу" и бил короткими очередями по двигателям, а в другом - открыл огонь с дальней дистанции по стрелку вражеского самолета. "Дело в том, пояснял Карнач, - что, если я захожу на него со стороны хвоста и буду стараться подойти как можно ближе, стрелок может сбить меня раньше. А мои короткие очереди с дальней дистанции не позволяют ему вести прицельный огонь... Понятно, что, если мы наваливаемся на него внезапно или под другим ракурсом, когда стрелку неудобно вести огонь, тут уж ты король. Подходи ближе и бей наверняка".
Очень дельные суждения были и у Дмитрия Глинки. К примеру, о том, что в бою каждую секунду нужно думать и за себя, и за противника: "Видеть не только самолет с крестами, но и человека, который его пилотирует, ведь дерешься ты не с самолетом, а с летчиком..." В этих словах звучала незабываемая аксиома И. М. Дзусова: "Летает не самолет, а летчик на самолете".
Чувствовалось, что за несколько месяцев войны летчик Дмитрий Глинка очень повзрослел, возмужал. На его счету уже несколько самолетов противника. Вспомнили мы с немногословным Дмитрием, как однажды чуть не попали в беду весной сорокового года, когда служили в полку майора Дзусова.
Как командир звена, я проверяя у Дмитрия Глинки технику пилотирования на спарке УТИ-4. Кто летал на этом самолете, созданном для подготовки летчиков к полетам на истребителе И-16, знает, что управление шасси на нем выполняется из второй кабины системой тросовых проводок.
Взлетели, Глинка повел самолет с набором высоты в зону, а я во второй кабине посматриваю на "капот-горизонт", на приборы и кручу катушку (чтобы убрать шасси, нужно сделать шестьдесят оборотов). И вдруг - стоп, обратного хода тоже нет.
В инструкции по эксплуатации УТИ-4 на этот случай даны четкие рекомендации: "Кусачками, которые находятся на правом борту второй кабины, перекусить силовой трос уборки шасси. Шасси выйдет и встанет на замки под тяжестью собственного веса".
Однако в брезентовом кармане на правом борту кусачек не оказалось. Положение складывалось незавидное. На полуубранное шасси садиться опасно. Тут можно сделать и "капот", и вообще поломать не только самолет, но и собственную голову. С земли неполадку заметили: следом за нами взлетел на И-15бис командир. На борту его самолета крупно написано: "Перекуси". Манипулируя руками, объяснили ему, что перекусить нечем.
Пошли в зону пилотажа. Создавали перегрузки до потемнения в главах. Такой способ выпуска застрявшего шасси тоже был. Но он не дал результата. Я приказал Глинке держаться руками за борт и повел самолет на посадку. Садился - как никогда в жизни. Плавным движением руки "выбирал" аккуратно каждый сантиметр высоты после выравнивания. Но как ни мягко было касание колес о землю, шасси сложилось. Дмитрия выручило то, что он держался за борт, а меня при резком торможении бросило вперед, и лицом я ударился о борт...
Ожоги у меня почти прошли. Только кожа еще кое-где не успела огрубеть.
Глинка заметил, что я трогаю рукой лицо.
- Что, Василий Михайлович, вспоминаешь синяки и шишки от той посадки?
- Не только их. Вообще не везет моей физиономии: то разбил, когда приземлялся, то подгорел.
- Брось, Вася, с лица воду не пить, - и, явно стараясь отвлечь меня от мыслей о ранении, Глинка перешел к более приятным воспоминаниям. Начал рассказывать присутствующим, как мы, придя в полк, отрабатывали точную посадку и устроили соревнования: посадить самолет так, чтобы его костыль попал точно на фуражку, брошенную возле посадочного знака. - И кто, вы думаете, с первого захода сподобился сесть? Шевчук. Пришлось, правда, ему новую фуражку хозяину покупать...
Так вот, в разговорах, спорах, воспоминаниях о серьезных вещах и анекдотичных случаях, коротали время обитатели нашей палаты. Степан Карнач часто присаживался ко мне, и мы подолгу говорили о семьях, о боевых делах полка, о живых и погибших товарищах. Но вот однажды Степан спросил, написал ли я обо всем жене.
Нет, о повреждении позвоночника я ей не писал. Сообщил, что лежу в госпитале. Небольшая рана. Скоро заживет.
- Понимаешь, Степан, не хочется расстраивать. Она же какая у меня... Бросит все и примчится сюда, да о дочкой! А я не хочу, чтобы она меня таким видела, чтобы поняла, как мне сейчас плохо... А главное, намучается в дороге.
Степан с улыбкой перебил:
- Василий, извини меня, но ты это не от великого ума придумал. Во-первых, она не верит, что лежишь ты с "небольшой раной". Понимает, наверное, что сейчас с царапинами в тыловой госпиталь не отправляют. И только больше расстраивается. Напиши все как есть. Или боишься?..