- Глядите, глядите, у женщины клинок привязан и автомат. Определенно, партизаны! - восторженно закричал Вася, свистнул в пальцы и побежал вперед.
Сомнений не могло быть. Я тоже крикнул, но сразу понял, что ни крик наш, ни свист партизаны не услышат. Выхватил пистолет и выстрелил троекратно в воздух. Надя Белявская тоже вытащила из кармана кожанки браунинг, нажала курок; пистолет на отдаче вырвался у нее из руки; она, оказывается, впервые из него стреляла.
Не могли, конечно, всадники не услышать выстрелов. Но не откликнулись, и ни один не свернул к нам. Видимо, они заняты своим заданием, им не до нас.
Досадно, но что делать? Побрели мы дальше. Случай этот дал пищу для разговора. Мне показалось, что в одном из всадников я узнал Васю Коновалова, актера Черниговской драмы, а Надя клялась, что в группе был сам Попудренко.
Потом стали спорить, правильно ли партизаны поступили, что не обратили внимания на выстрелы.
- И хорошо, что так получилось, - буркнул Днепровский. - Когда б они обратили внимание, нам же было бы плохо. Кто стреляет? - ясно, немцы. Зачем же в воздух отвечать? И они так бы ответили, что будь здоров!
Да, и это могло быть. Но все же жаль было, что те не остановились. А вдруг они к нам навстречу высланы?
В Рейментаровку пришли поздно, затемно. Село показалось угрюмым. Ветер качал большие деревья, выла собака; людей не видно. Проходя мимо одной из хат, мы услышали монотонный старушечий голос. Старушка громко, старательно молилась. Я постучал в окно. Она смолкла. Постучал громче. Отворилась форточка, и я увидел протянутую руку.
- Возьми, - прошептала старушка.
Я взял. Это был большой кусок хлеба.
- Да нет, бабуся, нам бы переночевать, - сконфуженно сказал я.
- Це не можна.
Пошли дальше. Уже совсем стемнело.
- Посмотрите-ка направо, - оказал Шуплик.
В темноте, будто волчьи глаза, светились яркие точки.
- Так то ж курят мужики, - догадался Плевако.
Так и оказалось. Возле колхозной конюшни сидели старики, человек, верно, восемь, и курили. Они заслышали шум наших шагов и выжидающе замолчали.
Стали мы завязывать разговор. Спросили, когда были немцы, какие тут в селе дела. Отвечали нам из темноты уклончиво, советовали к старосте сходить. Один из стариков поднялся, выругался и пошел, а потом мы услышали, ускорил шаг и побежал.
Все это не предвещало ничего хорошего. Из-за леса поднялась луна. Я знал приблизительно, где расположена хата председателя колхоза имени Первого мая Наума Коробки.
Коробки дома не оказалось, а жена его открыть нам не пожелала. Тогда постучались в соседнюю хату. И так нас разморила к этому времени усталость, что голоса наши звучали просительно, неуверенно.
Хозяин вышел на крыльцо и довольно грубо предложил убираться.
- Много тут шляется!
В это время на улице затарахтела повозка. Ближе, ближе и остановилась возле нас.
- Картошку привезли, - ни к кому не обращаясь, сказал хозяин.
С повозки соскочили трое. Я и приглядеться к ним не успел, а они уже окружили меня, и один скомандовал:
- Руки вверх!
Но тут же, почти без паузы:
- Товарищ Федоров! Ребята, Федоров прибыл, Алексей Федорович!
И начались сразу объятия, Первым умудрился меня обнять и расцеловать хозяин хаты. У него, оказывается, была явочная квартира.
На повозке приехали из отряда актер Василий Хмурый, Василий Судак и Василий Мазур - три Василия. Тут, в Рейментаровке, колхозницы выпекали хлеб для областного отряда; повозка за ним и приехала.
- Готов, готов ваш хлеб, - сказал я и показал Хмурому еще теплый кусок, полученный от старушки.
И я не ошибся. Старушка действительно пекла для партизан. Все село было партизанским. Немцы сюда и нос-то сунуть боялись.
Партизаны стали нас уговаривать сейчас же ехать в отряд - тут всего пятнадцать километров.
Но мы предпочли сперва выспаться.
Утром, до света, уселись на повозку и потихоньку двинулись в лес.
*
На повозке лежали пышные, душистые караваи пшеничного хлеба. Их прикрывал брезент. Маленький мохнатый коняка тащил повозку по узкой лесной дороге, тащил не спеша и все время шевелил ушами, будто прислушиваясь к разговорам. А мы говорили без устали, говорили, захлебываясь, часто и весело смеялись, своими голосами будили птиц. Галки поднимались, недовольно кричали, ругали, верно, этих не в меру, совсем не по-лесному, шумных людей.
Из-за кустов и деревьев выходили строгие люди с автоматами, но как только узнавали, кто едет, кидались пожимать руки и норовили наспех что-то рассказать. Они ведь тоже из Чернигова.
- А помните, товарищ Федоров, как вы тогда в театре перед нашим выходом в лес давали напутствие?
- Помню, конечно же, помню.
- И один вас спросил, как быть с язвой желудка? Вы тогда сказали: "Оставьте язву здесь, а сами идите воевать"! Это я был, - рассказывает часовой заставы, - и вот воюю, язвы не чувствую...
Потом другая застава, и другой часовой спрашивает:
- Навсегда к нам, товарищ Федоров?
- До победы!
- Я с музыкальной фабрики, столяр, помните?
- Помню!
Только светало, когда повозка остановилась на лужайке, рядом с легковой машиной. Под густыми низкими ветвями елей видны холмики - крыши землянок. Возле одной из них возился с ящиком толстый маленький человек. Он поднял лицо, стал вглядываться.
- Капранов! - кричу я. - Василий Логвинович! Что ж, своих не признаешь?
Он кубарем подкатился к нам, взволнованно говоря: