Полагаю, «Дома знаменитого толстобургера» уже нет, его заменил магазин «Л.Л. Бин экспресс», но точно сказать не могу — руки не дошли, чтобы проверить по Интернету. Знаю только одно: из своих странствий я вернулся в «Закусочную Эла». И в мир, который ее окружал.
Он ни в чем не изменился, во всяком случае, пока.
Я ничего не знаю о «Бин экспрессе», потому что день возвращения стал моим последним днем в Лисбон-Фоллс. Я поехал в мой дом в Сабаттусе, немного поспал, запаковал два чемодана, положил их в багажник и отправился на юг. Остановился, чтобы заправить бак, в маленьком массачусетском городке Уэстборо, и решил, что он вполне подходит для человека, который не ставит перед собой никаких целей и ничего не ждет от жизни.
Первую ночь в Уэстборо я провел в гостинице «Хамптон инн», оборудованной вай-фай. Зайдя в Интернет — сердце билось так сильно, что перед глазами мельтешили точки, — я набрал в адресной строке сайт далласской «Морнинг ньюс». Введя номер моей кредитной карточки (потребовалось несколько попыток, так дрожали руки), я получил доступ к архиву. Статью о неизвестном стрелке, покушавшемся на жизнь Эдвина Уокера, я нашел на положенном месте, в номере за 11 апреля 1963 года, однако в следующем номере о Сейди не написали ни слова. Как и неделей позже, как и двумя. Но я продолжал поиски.
Нужную мне статью я обнаружил в номере за тридцатое апреля.
(ДЖОДИ.) В воскресенье вечером 77-летний Дикон «Дек» Симмонс и директор Денхолмской объединенной средней школы Эллен Докерти пришли слишком поздно, чтобы спасти Сейди Данхилл от тяжелого ранения, но все могло закончиться гораздо хуже для 28-летней библиотекарши и всеобщей любимицы.
Согласно Дугласу Римсу, городскому констеблю Джоди: «Если бы Дек и Элли не пришли, мисс Данхилл наверняка бы убили».
Двое учителей принесли запеканку с тунцом и хлебный пудинг. Ни один не захотел говорить о своем героическом поступке. Симмонс лишь сказал: «Как жаль, что мы не пришли раньше».
По словам констебля Римса, Симмонс свалил с ног более молодого Джона Клейтона из Саванны, штат Джорджия, после того как мисс Докерти бросила в него кастрюльку с запеканкой, отвлекая его. Симмонс отнял у Клейтона маленький револьвер. Тогда Клейтон выхватил нож, которым нанес ранение своей бывшей жене и полоснул себя по горлу. Симмонс и мисс Докерти пытались остановить кровотечение, но безрезультатно. Клейтон умер на месте.
Мисс Докерти сказала констеблю Римсу, что Клейтон, возможно, выслеживал свою бывшую жену не один месяц. Администрацию Денхолмской объединенной средней школы предупреждали, что Клейтон может быть опасен, и мисс Данхилл предоставила фотографию Клейтона, но директор Докерти сказала, что он изменил внешность.
Мисс Данхилл «скорая» доставила в далласскую больницу «Паркленд мемориал». Врачи оценивают ее состояние как удовлетворительное.
Я не из плаксивых, никогда таким не был, но в тот вечер расплакался. Заснул в слезах — и впервые за очень долгое время спал крепко и без сновидений.
Жива.
Она осталась жива.
Со шрамом на всю жизнь — да, это неизбежно, — но живая.
Живая, живая, живая.
Мир по-прежнему здесь и по-прежнему в гармонии с собой… или, возможно, я обеспечил ему эту гармонию. Когда мы сами создаем гармонию, то, полагаю, называем это привычкой. Я получил место замещающего учителя в школьной системе Уэстборо, потом меня взяли в штат. И я нисколько не удивился, узнав, что директор местной средней школы — ярый футбольный болельщик по фамилии Борман… как один веселый тренер, которого я знал по другой школе. Какое-то время я оставался на связи с моими друзьями в Лисбон-Фоллс, а потом эта связь оборвалась. Се ля ви.
Я вновь заглянул в архив далласской «Морнинг ньюс» и нашел короткую заметку в номере от 29 мая 1963 года: «БИБЛИОТЕКАРЬ ДЖОДИ ВЫПИСЫВАЕТСЯ ИЗ БОЛЬНИЦЫ». Помимо краткости, заметка не содержала практически никакой информации. Ничего о состоянии Сейди, ничего о дальнейших планах. И никакой фотографии. Заметки, которые публикуются на двадцатой странице, между объявлениями о скидках при продаже мебели и торговле «от двери к двери», фотографиями не иллюстрируются. Одна из величайших истин жизни, равная столь же значимой: телефон всегда звонит, когда ты сидишь на горшке или моешься в душе.
В год моего возвращения в Страну настоящего я сторонился некоторых сайтов и не забивал в строку поисковика определенные темы. Хотелось ли мне узнать больше? Безусловно. Но на каждый запрос, приносящий радость — скажем, информирующий о том, что женщина, которую ты любил, выжила после встречи с обезумевшим бывшим мужем, — приходятся два, способные причинить боль. Человек, который интересуется кем-то, может выяснить, что этот кто-то погиб в результате несчастного случая. Или умер от рака легких, вызванного курением. Или покончил с собой, в данном конкретном случае — перебрав таблеток со спиртным.
Сейди осталась одна, и никто не разбудил бы ее, отвесив пару-тройку затрещин, и не поставил бы под холодный душ. Если такое случилось, я не хотел этого знать.
Я использовал Интернет для подготовки к занятиям, чтобы узнать, какие фильмы идут в тех или иных кинотеатрах, пару раз в неделю просматривал самые популярные видео. Чего я не делал, так это не искал новости о Сейди. Полагаю, если бы в Джоди выпускалась газета, я бы не устоял перед искушением, но она не выпускалась тогда и — я в этом не сомневался — не выпускается теперь, когда Интернет медленно душит печатную прессу. А кроме того, есть давняя поговорка: не подглядывай в замочную скважину — и не будет повода для огорчений. Самая большая замочная скважина в истории человечества — Интернет.
Она пережила Клейтона. И будет лучше, говорил я себе, если на этом мои сведения о Сейди оборвутся.
И так бы и вышло, да только в моем классе углубленного изучения английского появилась новая ученица. Она пришла в нашу школу в апреле 2012 года, может, даже 10 апреля, в сорок девятую годовщину попытки покушения на Эдвина Уокера. Звали ее Эрин Толливер, и ее семья переехала в Уэстборо из Кайлина.
Это название я знал хорошо. Именно в том городе я покупал презервативы у аптекаря, так многозначительно мне подмигнувшего. Только не делай ничего противозаконного, сынок, посоветовал он. Кайлин, где мы с Сейди провели столько сладких ночей в «Кэндлвуд бунгалос».
Кайлин, где издавался еженедельник «Уикли газет».
На второй неделе занятий — к тому времени у моей новой ученицы появились подружка, она привлекла внимание нескольких парней и уже неплохо освоилась в новой для себя обстановке — я спросил Эрин, продолжает ли издаваться «Уикли газет». Девушка просияла.
— Вы бывали в Кайлине, мистер Эппинг?
— Да, но довольно давно. — От этого моего утверждения стрелка детектора лжи не дрогнула бы.
— Да, издается. Правда, мама говорила, что она годится только для одного — заворачивать в нее рыбу.
— И в ней есть колонка «Жизнь Джоди»?
— В ней есть колонка о жизни каждого маленького городка, расположенного к югу от Далласа. — Эрин рассмеялась. — Готова спорить, вы могли бы найти все в Сети, если бы действительно хотели, мистер Эппинг. В Сети можно найти все.
Конечно же, она говорила чистую правду, и я продержался ровно неделю. Иногда замочная скважина очень уж притягательна.
Задачу я перед собой ставил простую: зайти в архив (если таковой имеется) и поискать сведения о Сейди. Я говорил себе, что делать этого не следует, но Эрин Толливер разбередила рану, которая уже начала заживать, и я знал, что мне не будет покоя, пока я все не узнаю. Однако, как выяснилось, копаться в архиве не пришлось. Все, что мне требовалось, я нашел даже не в колонке «Жизнь Джоди», а на первой полосе последнего номера.
Заголовок гласил: «ДЖОДИ ВЫБИРАЕТ ГОРОЖАНИНА ВЕКА ДЛЯ ИЮЛЬСКОГО ПРАЗДНОВАНИЯ СТОЛЕТИЯ ГОРОДА». А на фотоснимке под заголовком… она готовилась разменять девятый десяток, но некоторые лица не забываются. Фотограф наверняка предлагал ей чуть повернуть голову, чтобы скрыть левую щеку, но Сейди смотрела прямо в объектив. И почему нет? Старый шрам, оставшийся от раны, нанесенной человеком, который давно уже в могиле. Я подумал, что шрам придает значимости ее лицу, но, разумеется, мое мнение пристрастно. Для влюбленного и оспины прекрасны.
В конце июня, после окончания учебного года, я запаковал чемодан и вновь поехал в Техас.
Сумерки летнего вечера окутали Джоди. Городок прибавил в размерах в сравнении с 1963 годом, но ненамного. Тарная фабрика появилась в той его части, где Сейди Данхилл когда-то жила на аллее Ульев. Парикмахерской больше не существовало, на месте заправочной станции «Ситис сервис», где я покупал бензин для моего «санлайнера», построили магазин «С семи до одиннадцати». Ресторан быстрого обслуживания «Сабвэй» заменил закусочную, где Эл Стивенс продавал вилорог-бургеры и мескито-фрайс.
Речи в честь столетия Джоди уже произнесены. Одна — женщины, выбранной историческим обществом и Городским советом «Горожанином века» — получилась очаровательно короткой; вторая — мэра — долгой и познавательной. Я узнал, что Сейди один срок отработала мэром и четыре — в законодательном собрании Техаса, но этим дело не ограничилось. Она занималась благотворительностью, постоянно стремилась повысить качество образования, получаемого учениками ДОСШ, брала годовой отпуск без сохранения содержания, чтобы в составе отряда добровольцев налаживать жизнь в Новом Орлеане после урагана «Катрина». Она организовала библиотечную программу для слепых учеников в масштабах штата, инициировала программу улучшения медицинского обслуживания для ветеранов, прилагала немало усилий (даже в восемьдесят лет) для повышения уровня заботы о психически больных людях. В 1996 году ей предложили баллотироваться в палату представителей конгресса США, но она отказалась, сказав, что ей хватает дел и на местном уровне.
Она больше не вышла замуж. Больше не уезжала из Джоди. По-прежнему высокая, остеопороз не согнул ей спину. По-прежнему прекрасная, с длинными седыми волосами, достающими чуть ли не до талии.
После завершения речей Главную улицу перекрывают с двух сторон. С каждого конца делового центра, занимающего два квартала, висит транспарант:
Сейди окружена доброжелателями — некоторых, думаю, я могу узнать, — поэтому я иду к сцене для диджея, сооруженной перед бывшим магазином «Уэстерн авто», где теперь расположен «Уолгринс». Мужчине, который возится с пластинками и компакт-дисками, уже за шестьдесят, у него поредевшие седые волосы и приличных размеров живот, но эти квадратные очки в розовой оправе я бы узнал где угодно.
— Привет, Дональд, — здороваюсь я. — Вижу, вы по-прежнему с горой звука.
Дональд Беллингэм поднимает голову и улыбается.
— Я без нее никуда. Я вас знаю?
— Нет, — отвечаю я, — вы знали мою маму. В начале шестидесятых она приходила на танцы, где вы были диджеем. Говорила, что вы тайком от отца приносили пластинки больших оркестров из его коллекции.
Улыбка становится шире.
— Да, и мне за это крепко доставалось. Как звали вашу мать?
— Андреа Робертсон. — Имя и фамилия к Джоди отношения не имеют. Андреа — моя лучшая ученица по английской литературе, десятиклассница.
— Конечно, я ее помню. — Смущенная улыбка говорит об обратном.
— Наверное, этих старых пластинок у вас уже нет.
— Конечно же, нет. С давних пор. Все записи больших оркестров у меня теперь на компакт-дисках. Я чувствую, вы о чем-то хотите меня попросить?
— Если на то пошло, да. Но просьба будет необычная.
Он смеется:
— А разве бывают другие?
Я говорю ему, что мне нужно, и Дональд — всегда радующийся тому, что может помочь — соглашается. Когда я уже направляюсь к концу квартала, где мэр наливает стакан пунша женщине, ради которой я сюда приехал, окликает меня.
— А как вас зовут?
— Амберсон, — отвечаю я, оборачиваясь. — Джордж Амберсон.
— И вы хотите, чтобы эта мелодия зазвучала в четверть девятого?
— Тютелька в тютельку. Время — это главное, Дональд. Будем надеяться, оно пойдет нам навстречу.
Пятью минутами позже Дональд Беллингэм обрушивает на Джоди песню «На танцах», и танцоры начинают заполнять улицу под техасским закатным небом.
В десять минут девятого Дональд ставит медленную песню Алана Джексона, под которую могут танцевать даже взрослые. Сейди одна, впервые с того момента, как отзвучали речи, и я подхожу к ней. Сердце сильно бьется, кажется, сотрясает все тело.
— Миз Данхилл?
Она поворачивается, улыбаясь и чуть поднимая голову. Она высокая, но я выше. Как и всегда.
— Да?
— Меня зовут Джордж Амберсон. Я хотел сказать вам, что восхищен вами и вашей работой на благо общества.
В ее улыбке появляется замешательство.
— Благодарю вас, сэр. Я не узнаю вас, но фамилия определенно мне знакома. Вы из Джоди?
Я больше не могу путешествовать во времени, мне определенно не под силу читать чужие мысли, но я все равно знаю, о чем она думает. Я слышу эту фамилию в моих снах.
— Да и нет, — отвечаю я и, прежде чем она успевает продолжить, спрашиваю: — Позвольте полюбопытствовать, что пробудило ваш интерес к общественной деятельности?
Ее улыбка теперь совсем призрачная, чуть подрагивает в уголках рта.
— И вы хотите это знать, потому что?..
— Убийство? Убийство Кеннеди?
— А знаете… наверное, да, в какой-то степени. Я бы хотела думать, что стремилась принимать больше участия в делах своей страны, но, полагаю, началось с этого. Это убийство оставило шрам… — она непроизвольно поднимает левую руку к левой щеке, потом рука падает, — на этой части Техаса. Мистер Амберсон, откуда я вас знаю? Потому что знаю, я в этом уверена.
— Могу я задать еще вопрос?
Она смотрит на меня с все возрастающим недоумением. Я бросаю взгляд на часы. Четырнадцать минут. Почти время. Если только, разумеется, Дональд не забудет… но я так не думаю. Цитируя одну из песен пятидесятых, чему быть, того не миновать.
— «Танцы Сейди Хокинс» в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Кто помогал вам присматривать за молодежью, когда мать тренера Бормана сломала ногу? Вы помните?
Ее рот открывается. Потом медленно закрывается. Мэр и его жена подходят, видят, что мы увлечены разговором, и не мешают нам. Мы в нашей собственной маленькой капсуле, Джейк и Сейди. Как и прежде.
— Дон Хаггарти, — отвечает она. — С тем же успехом я могла приглядывать за танцами в паре с деревенским идиотом. Мистер Амберсон…
Но прежде чем она успевает закончить фразу, Дональд Беллингэм обращается ко всем через восемь больших динамиков:
— Итак, Джоди, привет из прошлого, золото, которое действительно блестит, лучшее для лучших!
Голос сменяет музыка, шедевр давно ушедшего оркестра:
Ба-да-да… ба-да-да-ди-дам…
— Господи. «В настроении», — вырывается у Сейди. — Я танцевала линди под эту мелодию.
Я протягиваю руку.
— Пойдемте. Потанцуем.
Она смеется, качает головой.
— Боюсь, мистер Амберсон, те дни, когда я танцевала свинг, остались в далеком прошлом.
— Но вы не так уж стары для вальса. Как говорил Дональд в те давние дни: «Все со стульев и на ноги!» И зовите меня Джордж, пожалуйста.
На улице пары энергично двигаются под быструю музыку. Некоторые даже пытаются танцевать линди-хоп, но никому не удается делать это так слаженно, как танцевали мы с Сейди в стародавние времена. Ничего похожего.
Она берет мою руку, как женщина, которая грезит. И она грезит, а я вместе с ней. Как и все сладкие грезы, эта будет короткой… но быстротечность прибавляет сладости, верно? Я, во всяком случае, в этом уверен. Потому что если время ушло, его уже не вернуть.
Разноцветные фонарики горят над улицей, желтые, и красные, и зеленые. Сейди спотыкается о чей-то стул, но я к этому готов и ловлю ее за руку.
— Извините, я такая неуклюжая, — говорит она.
— Вы были такой всегда, Сейди. Одна из ваших самых милых особенностей.
Прежде чем она успевает спросить, откуда мне это известно, я обнимаю ее за талию. Она обнимает меня, по-прежнему глядя снизу вверх. Свет катится по ее щекам и сверкает в глазах. Наши ладони соприкасаются, пальцы естественным образом переплетаются — и годы соскальзывают, как пальто, слишком тяжелое и узкое. В этот момент мне больше всего хочется одного: чтобы мои надежды оправдались и общественные дела не помешали ей найти хотя бы одного хорошего мужчину, который раз и навсегда избавил ее от гребаной швабры Джона Клейтона.
Она задает вопрос, тихим голосом, едва различимым сквозь музыку, но я ее слышу — всегда слышал:
— Кто ты, Джордж?
— Ты знала меня в другой жизни, милая.
Тут музыка подхватывает нас, музыка уносит годы, и мы танцуем.