Его забрали и отвезли в одну из башен Нижегородской тюрьмы.
— За что?
Этот вопрос легче было задать, чем на него ответить.
Он сидел и терялся в догадках. На допросы не вызывали, ни в чем не обвиняли. Казалось, арестовав его, люди отвлеклись другими делами и напрочь забыли о нем.
В действительности же все шло своим испокон века заведенным чередом. Привычное дело. Раз навсегда установленный порядок. Опыт. Рутина. Поначалу взять измором. Расслабить неизвестностью, обезволить. А там, смотришь, мягонького можно голыми руками брать.
Так прошли пять дней. В неведении, томлении, тревоге. На шестой его вызвали в контору,
Здесь уже ожидали два жандарма. Хмурые, с безучастными лицами, от всего отрешенные и ко всему привыкшие. Ни слова не говоря, они вывели его из тюремных ворот, усадили в пролетку — он посредине, они с боков — и привезли на вокзал.
Путь-дорога неведомо куда, неведомо зачем. Жандармы молчат. Даже не переговариваются меж собой. Один дремлет, другой бодрствует. Сторожат.
По вагонному проходу снуют пассажиры. Будто невзначай задержатся. Торопливо глянут — и мимо.
Взгляды, взгляды, взгляды. Пугливые, жалостливые, осуждающие, сочувственные, изничтожительные. «Такой молоденький — и уже арестант!»
Но вот и конец пути. Это видно по тому, как все заспешили к выходу, с чемоданами, сумками, мешками.
Жандармы встали. Один широкой спиной заслонил и без того зашторенное окно, другой прикрыл выход. Глупо, ведь так или иначе на платформе все выяснится.
И правда, как только вышли из вагона, он понял — прибыли в Москву.
Хотя жандармы подняли верх извозчичьей пролетки, он все же урывками ловил лик города, по-весеннему улыбчивого, ласкового, оживленного.
40
В лазури небес воссияла золотом труба архангела.
Красные ворота. Каланчевка осталась в стороне, позади. Значит, пересылки не будет. Стало быть, Москва.
Почему же именно она?
Чем связан арест именно с нею?
Дрожки, завернув налево, остановились.
Тихий переулок.
Жандармское управление.
Его тотчас отвели к начальству. Длинная комната, унылая и запущенная, с лепным, давно не беленным потолком, обставленная кое-как, что называется, с бору по сосенке.
Зашторенный канцелярский шкаф, несколько венских стульев у стен, оклеенных грязноватыми обоями, письменный стол с зеленым сукном, изрядно запятнанный чернилами, перед ним — два непарных кожаных кресла, одно напротив другого.
На шкафу и на стульях — груды пухлых папок.
Стол пуст.
Из-за стола поднялся низенький тучноватый человек, указал на кресло, представился: «Полковник Иванов», — и не спеша зашагал по кабинету. В отличие от большинства низеньких людей, энергичных, напористых и моторных, он был медлителен и вял.
— Смотрите, как бы не надуло, — полковник кивнул на раскрытое окно за спиной Красина. — А то прикрою.
Но окна не закрыл, а, остановившись, стал шарить в кармане брюк.
«Сейчас, конечно, по канонам жандармского политеса вынет портсигар, щелкнет крышкой и предложит классическую папиросу», — подумал Красин.
Но Иванов вытащил табакерку, повертел в руках, отправил понюшку в нос, часто заморгал заслезившимися глазами и с присвистом высморкался.
— И сам не курю и других не поощряю, — как бы в ответ на мысли Красина строго проговорил он.
И сел. Не за стол, а в кресло напротив Красина. С минуту молчали, разглядывая один другого. Красин испытующе, нервно, Иванов равнодушно и без всякого интереса.
— Ну что ж, как поется в опере, начнем, пожалуй, — полковник вздохнул, как человек, которого ждет давно прискучившее занятие. — Знаете ли вы Бруснева Михаила Ивановича?
Красин молчал.
— Кашинского Петра?
41
«Так вот оно что… что же с ними могло стрястись?..»
— Епифанова?.
«Неужели провалилась вся организация?.. А может, только
щупает?..»
— Молчите? Понимаю, не возбранено. Но прошу заметить, можете лишь усугубить… Тем более что, — он привстал, перегнулся через стол и пошарил в ящик», — эта штука, думаю, вам знакома?
То была фотография, подаренная в свое время Брусневу. С надписью «Оглянемся на Запад и встретимся на Востоке». И все тан же вяло, нехотя:
— Как прикажете сию географию понимать?
«Дольше играть в молчанку бессмысленно. Говорить, но не проговориться».
Да, он с Брусневым знаком. Вместе учились. Однокашники. И Кашинского тоже знает. Славный парень. Из хорошей семьи. Довольно состоятельный. Будучи стесненным материально, по-приятельски пользовался его помощью. Иногда. Давно не виделся ни с тем, ни с другим. Чем они занимаются в Москве, не ведает. О каком приезде в Москву говорит полковник? Шил безвыездно в Нижнем. За все последнее время посетил Моек- ] ву впервые нынче. Если бы не любезное содействие властей, и j этой поездки бы не было….
«Врешь, жандармская образина, ничего-то ты толком не вна- | ешь. Жульничаешь, пыжишься, делаешь вид, что всеведущ. 1 В Москве-то я взаправду все это время не бывал».
А надпись, что ж, надпись нак надпись. Обычное, банальное 1 студенческое пророчество. Оглянемся на Питер, где вместе учились, и встретимся на фабриках Москвы, Орехово-Зуева, Шуи, ; Иваново-Вознесенска, там, где инженеру самое место. Эти-то города расположены к востоку от Петербурга. Сие даже жандармским полковникам должно быть известно.
Дерзковато, но Иванов не возмутился, не обиделся, просто никак не среагировал, а продолжал все так же, как прежде, глядеть своими невыразительными, вялыми глазами.