Выскочив на крышу, я удостоился чести лицезреть ад. Я знаю, что такое обстрел, а что такое абзац, когда пули, кажется, можно ловить руками, как дождевые капли. Гремело отовсюду, на всю катушку, в три слоя, вдребезги, в душу мать. Треск автоматных и пулеметных очередей слился в сплошной рокот и отступил куда-то на задний план, превратившись просто в шумовой фон, подавленный и перекрытый адским грохотом рвущихся гранатометных боеприпасов всех типов -- подствольных ВОГ-25, автоматических ВОГ-17, противотанковых ПГ-7 и ПГ-9. Огонь чеченских гранатометчиков был так густ, что время от времени взрывы наседали один на другой, как пьяницы в давке за водкой, сливаясь в один громовой раскат. Сорвавшаяся с цепи смерть выла, хрипела, стонала и визжала, брызжа во все стороны ядовитой слюной и норовя распороть все живое своими грязными крючковатыми когтями.
Лирическое отступление 1
... Начальник столовой, сержант контрактной службы Игорь Набирухин, спал в своей каптерке и видел сны. Впоследствии, нервно прихлебывая водку, он так и не смог внятно объяснить, что за дикий кошмар подбросил его с койки и вышвырнул вон, под крылечко, за секунду до того, как в дверной проем влетела управляемая противотанковая ракета "фагот", превратив содержимое кладовой в творение сумасшедшего повара-сюрреалиста. Факт остается фактом: из каптерки он выпал до, а не после взрыва, иначе мешанина из квашеной капусты, печенья и макарон была бы обильно приправлена его собственными потрохами...
После первых же выстрелов бойцы заняли свои места на огневых или, по крайней мере, убрались с открытых пространств -- это было проконтролировано. Но никому (мне в том числе) не пришло в голову вспомнить о часовом у входа в караульное помещение. Часовой стоял за короткой Г-образной кирпичной стенкой в рост человека, примыкавшей к высокой, в два этажа, глухой стене гаража. В какой-то степени можно понять, почему не нюхавшие пороха офицеры считали эту стенку защитой, но я-то, старая полевая крыса, прекрасно знал, что осколки гранат ВОГ-25 и ВОГ-17 уверенно валят людей при разрыве и сзади, и сбоку, и сверху. В первые же секунды боя штук шесть гранат врезались в стену гаража, окатив часового потоком рваной стали; на крики о помощи бросился Паша, санинструктор-контрактник, прилетевший из Грозного буквально за пару часов до боя. Он не успел еще толком начать перевязку, как новой лавиной осколков его убило наповал...
Зенитные автоматы, в силу их специфического назначения, практически невозможно по-настоящему защитить от пуль и осколков. Как минимум два ключевых номера -- наводчик и прицельный -- торчат над бруствером, как тополь на Плющихе. И хотя железная логика боя требует, чтобы офицер как можно дольше оставался в живых, у меня язык не повернулся послать к орудию расчет, не попробовав предварительно уцелеть в этой свистопляске самому. В противном случае мне до конца дней моих пришлось бы ходить небритым: я просто не смог бы смотреть на себя в зеркало.
Дежурный наблюдатель, заряжающий Фазлиахметов, деловито постукивал из автомата. Так же деловито, негромко, скупо постукивал весь батальон. И это было гут, ибо беспорядочная пальба во что попало и во что ни попадя есть симптом клинический, начало конца. Хлопцы еще только примеривались, нужно было их слегка воодушевить. Ну-с, приступим!
Я в кресле наводчика, и шестикратный прицел скачком приближает дома, кусты и беспорядочно брошенную дорожно-строительную технику. Страху нет, один задор. Страх был до первого выстрела, страх придет после последнего. Происходящее вокруг воспринимается совершенно отстраненно, разум словно отодвинулся куда-то в глубь зрительного зала, с удобством устроившись на галерке. А бурлящий водоворот боевого азарта громыхал вокруг меня на полных оборотах, лязгая, как большегрузный состав; восторг и жажда убийства смешались в адскую реактивную струю, и мы ревели на пару с автоматом -- он сквозь жерла стволов, я -- сквозь оскаленные зубы.
Тут и там в прицельных линзах подрагивали белесые вспышки выстрелов. Первую очередь я влепил в окно низкого кирпичного дома, что-то вроде коровника с двускатной крышей. Спусковая педаль зенитной пушки, во избежание случайных выстрелов, сделана тугой и с большим свободным ходом; но в этот раз мне показалось, что я жал на нее целую минуту, прежде чем автомат заговорил.
Взревев, как разъяренный дракон, пушка извергла в противника струю взрывчатки и стали. Зенитный автомат, в отличие от пехотного оружия, не строчит, не стучит и не хлопает -- он именно ревет, ухо не в состоянии уловить паузы между выстрелами при суммарной скорострельности двух стволов в 2400 выстрелов в минуту. Соответственно вся отправленная получателю доза взрывается почти одновременно. Изо всех окон, дверей и щелей коровника выбило струю пыли и каких-то лохмотьев, словно я расстреливал гигантский мучной мешок. В считанные секунды я расколошматил фасад, смешав укрывшихся в нем боевиков с битым кирпичом. Держу пари, такой подлянки правоверные не ожидали.
Рывком перебрасываю стволы на 15-00 вправо. Автомат стал продолжением моих нервов; нас не интересует бандитская шпана -- мы играем по-крупному. В двухстах пятидесяти метрах, за неровным пустырем, -- длинный гараж-депо дорожно-строительной автоколонны. И что-то солидное гвоздит по нас именно оттуда, перекрывая гулким перестуком автоматно-пулеметную трескотню.
Вот он -- мерцание крупной бледной вспышки, басовитый грохот автоматического гранатомета. Мучачо засел в кирпичной надстройке на три окна, видимо, бывшей диспетчерской гаража. Мы с Фазой едва успели сменить коробки с лентами, когда артплощадка буквально заплясала под ногами, рубероидный навес рвануло клочьями и что-то где-то куда-то посыпалось. Я отметил это -- не более...
Лирическое отступление 2
... В "избушке", на крыше которой мы устраивали корриду, находилась пулеметная точка третьей роты, а за дощатой перегородкой -- батарейная каптерка, в которой помимо прочего барахла валялся и мой вещмешок с вещами "третьей" необходимости.
Среди множества приспособлений и устройств, разработанных человеком для отстрела ближнего своего, есть такая симпатичная штука -- станковый противотанковый гранатомет СПГ-9, или, по западной кличке, безоткатное орудие. Его осколочно-фугасная граната, как водится, дает фонтан осколков, а бронебойная -- струю раскаленных газов, прожигающих преграду и воспламеняющих все, что за ней находится. По-видимому, именно такой гостинец пожаловал в амбразуру пулеметчиков, поскольку, несмотря на мощный взрыв, ребята отделались только контузиями и царапинами из-за разнесенной в щепки переборки. А вот каптерка весело заполыхала, аннулировав десятка три противогазов, кое-какое тряпье и мое свидетельство о браке, расторгнутом Ленинским народным судом г. Владивостока в 93-м году и почему-то до сих пор мною не выброшенное. Таким образом, жирная точка в моей непутевой семейной жизни была поставлена ни более, ни менее, как волею Аллаха. Аллах акбар!
В военно-художественной литературе мне не раз попадался стилистический оборот "слился с оружием в единое целое". Не знаю, понимали ли авторы прочитанных мною книг смысл этой фразы, но я не раз пережил это непередаваемое ощущение лично и могу лишь повториться -- оно непередаваемо. Это когда цепочка прицел -- глаз -- мозг -- рука -- механизм наводки -ствол вдруг незаметно для вас сокращается всего до двух звеньев: глаз -ствол. Вам стоит только заметить цель, и прицельная марка магическим образом накладывается на нее, безо всяких видимых с вашей стороны усилий. Педаль! Бронебойно-фугасный коктейль гаснет в проеме вражеской амбразуры, вышвыривая наружу какие-то лоскутья и брызги малиновых искр. Буквально в сантиметрах от линии прицеливания, над окопом братков-пехотинцев из третьей геройской роты, возвышался железобетонный столб ЛЭП, и при малейшей моей ошибке снаряды, предназначенные бандитам, рванули бы над головой наших бойцов; при малейшем же моем промедлении чингачгук достал бы нас с Фазлиахметовым.
Позже Фаза рассказывал в батарее, что капитан Костылев, расстреливая бандитский АГС, улыбался блаженной улыбкой идиота, как дурачок на ярмарке. Не удивлюсь, если так оно и было -- Бог свидетель, такого наслаждения я не испытывал никогда.
Дуэль с бандитом длилась не более десяти секунд; одну заправку в сто снарядов автомат хрумкает за две с половиной секунды при непрерывной стрельбе, а я дал три-четыре коротких очереди с поправкой наводки. От басурмана осталась пригоршня стреляных гильз, растоптанная лужа крови и головная повязка цвета исламского знамени с какой-то абракадаброй по-арабски. Аллах акбар!
Вся моя личная война заняла минут десять -- двенадцать максимум, но результат сказался. Пока ревут пушки и ухают минометы, на душе пехотинцев спокойней, тем более что мастерство моих пушкарей в батальоне котировалось по самому высшему баллу. Ответный огонь батальона стал четким, уверенным и организованным. Ребята вспомнили все, чему их учили, и работали на подавление по системе "кучей на одного", что от них и требовалось. Первый отчаянный огневой натиск бандитов не увенчался успехом. Я стряхнул с себя остатки опасений за исход боя, сунул за пазуху бинокль, чтобы не болтался на шее, и сиганул с крыши.
-- Ну что, кто стрелять-то должен? -- тщательно изобразив недовольство (едино только из педагогических целей), спросил я командира зенитного расчета, сержанта Солдатова, выжидательно смотревшего на меня из-под каски. -- Я за вас по супостату пулять не буду!
Будучи с разведывательной миссией в Москве в 1940 году, британский журналист и агент военно-морской разведки Йен Флеминг, будущий литературный отец Джеймса Бонда, писал в отчете, оценивая боеспособность русских солдат: "... эти невысокие крутые ребята с бесстрастными лицами будут для противника крепким орешком... " Их немало прошло передо мной -- высоких и низкорослых, ярких и незаметных, колючих и безответных -- все они, видит Бог, были крутые ребята и чертовски крепкие орешки.
У сержанта Солдатова была парочка недостатков (как и у меня, грешного, допустим), но мужества и отваги ему было не занимать.
-- Короче! Ты -- на подаче, все остальные -- бейте ленты! -- командир расчета обезьяной взлетел на артплощадку. И восемь часов боя -- от звонка до звонка -- они с Фазой отработали на пушке вдвоем, так и не пустив под огонь ни одного из бойцов младшего призыва, хотя оба были матерыми "дедушками"*. Так что, неуважаемый Комитет солдатских матерей, дедовщина бывает разной, и дедушки -- тоже. Тот, который 13 августа дрался с бандитами на пушке No 1, мало походил на ангела -- невысокий малый с невыразительным лицом, острый на язык и не дурак подраться. Но он ОТВЕЧАЛ за своих ребят и ради их шкур подставлял под огонь свою. Крутой парень, крепкий орешек!
Я обернулся к "избушке" -- о, карамба! За те 12-- 15 минут, что прошли с начала боя, нашу площадку исковыряли гранатами вдоль и поперек; навскидку я оценил количество попаданий в 25-- 30, из них не менее десяти бронебойных, отметивших стены тонкими, в сигарету толщиной, сквозными пробоинами в кирпичных стенах. На выходе эта смешная дырочка дает такой газодинамический удар, что у людей вылетают глаза и лопаются нервы. Бруствер разворотило, станок пушки был пробит пулями, внутри избушки упало все, что стояло, но пушка и станковый пулемет в амбразуре гвоздили весело и зло, словно насмехаясь над шквальным огнем бандитов. Я не знаю, почему ни в пулеметчиков, ни в пушкарей так ни разу и не попали. Есть у меня одна гипотеза, да уж больно она ненаучна. Вы о берсерках что-нибудь слыхали? Ладно, проехали.
Так! Настало-таки время поработать главным калибром; "если кто и друг пехоты, это -- хлопцы с минометом". ВЗВО-О-ОД! К БОЮ!
В сорок первом дорогу инфантерии вермахта прокладывали не танки и не пикирующие бомбардировщики, а скромный работяга-миномет калибра 81,4мм. Так вот же они, голубчики, -- "длинная рука пехоты", три миномета БМ-37, точно такие же, как в вермахте, но калибра 82 мм. Пустячок, а приятно. Но к делу.
Для того, чтобы метко стрелять из миномета (гаубицы, полевой пушки), недостаточно уметь совместить цель и прицельную марку, тем более что цели-то сплошь и рядом вообще не видно. Это, кстати, хорошо, когда не видно -значит, и противник тебя не видит. Так вот, вертеть маховики наводки -- дело десятое, хотя и это не так просто. Чтобы довертеть их до правильной цифры, ее еще нужно рассчитать, а чтобы ее рассчитать, нужно, как минимум, дружить с математикой и всенепременно обладать отточенным пространственным воображением. Я не шучу -- людям, лишенным этих качеств, в артиллерии делать нечего; это -- работа для "головастиков".
Я сдавал данные для стрельбы со скоростью карточного шулера на банке и тем не менее не успел додиктовать установки для минометов No 2 и 3, когда миномет No 1 старшего сержанта Шкварчука уже поприветствовал Хаттаба, отправив в гости к правоверным десятифунтовый хвостатый подарок. А через несколько секунд разговорились и два сибиряка, два брата-акробата, Олег и Константин Сурановы, второй и третий расчеты.
Взвод завелся с пол-оборота; огневая словно взорвалась фонтаном огня -на волю вырвалась сжатая неделями тренировок и ожидания энергия лучших в мире солдат, сибиряков, дальневосточников и уральцев -- крутых парней, крепких орешков. Гвоздили мастерски, изощренно, с рассеиванием по фронту и в глубину, накрывая одну огневую точку за другой. Только что злобно плевавшуюся бандитскую амбразуру вдруг заволакивало мутной завесой тротиловой гари, и противник в мгновение ока исчезал под рухнувшей с неба лавиной взрывчатки.
-- Угол забора, влево пять, прицел два -- двенадцать! По пятерочке -очередь! -- И два миномета за десять секунд вываливали на вражеский огневой расчет сорок пять килограммов чугуна и тротила. А осколки от мин -- ох и рва-аные...
Я мог бы слушать бодрое уханье минометов бесконечно, смакуя смерть и разрушение, тщательно передвигая падающие с неба столбы мин к новым и новым целям. В эти минуты я ощущал себя почти что Богом -- колонка цифр, команда -- и эпицентр математического убийства послушно передвинулся вслед за крестообразной маркой моего бинокля, и еще один, два, несколько воинов Аллаха отправились по Алмазному Мосту в страну, где анаша всегда бесплатно. Но восторга на войне, как и в жизни вообще, -- минуты, а работы -- часы.
С минометной огневой отлично просматривалась артплощадка автомата No 2. Там что-то шло явно не в масть, ребята сидели, стояли и двигались не там и не так. Я собрал свои кости в кучу и побежал. Если кто-то считает войну романтическим предприятием, мой ему совет -- прислушайтесь к своему телу; оно не обманет! Я не считаю господина Солженицына ни великим писателем, ни историком, ни философом, ни тем более пророком -- но, тем не менее, на войне он был и кое-что все-таки видел. Так вот, "задыхающаяся рысца" (см. "Архипелаг ГУЛАГ") -- весьма верное определение пешего броска под огнем на расстояние от пятидесяти шагов и более. Неписаный (вернее, ненаписанный, к сожалению, до сих пор Боевой устав пехоты) категоричен: под плотным прямым огнем противника пехотинец делает пять-- десять шагов -- бегом, естественно, -- на ЕДИНОМ дыхании, под прикрытием огня напарника, и тут же плюхается в заранее выбранное укрытие -- в ямку, за кочку, под кустик, валун и т. д., в готовности прикрыть огнем перебежку напарника. В моем случае этот вариант никак не прокатывал: во-первых, попробуй-ка прикрой от огня со всех абсолютно сторон, даже если у тебя не один, а десять напарников, а во-вторых, все сто двадцать метров до автомата No 2 представляли собой гладкую, как стол, бетонированную площадку. Когда-то, до демократии, на ней упражнялись в вождении будущие операторы скреперов. Пришла демократия, исчезло вождение, исчезли к чертовой матери скреперы вместе с остатками дорог, а площадка осталась. Слов нет, полтораста метров можно пересечь молнией, если вы накануне, и не только накануне, хорошо спали ночью и беспечально трудились днем, если жена -- красавица, дети -- золото, начальник -- отец родной, а за щекой -- залог успеха в виде "дирола" с ксилитом без сахара.
Если вы меня поняли, то дальше объяснять нет смысла, а если нет -перечитайте еще раз эпиграф, ибо сказано: не мечите жемчуг перед свиньями-все равно потопчут его ногами. Не поймут.
Когда я влетел в свою крошечную палатку, расположенную в двадцати шагах от артплощадки, сердце норовило выскочить изо рта и ускакать куда-то в сторону Дагестана. Набрасывая разгрузочный жилет с магазинами и вешая на плечо автомат, я отнюдь не воображал, что мой личный огневой вклад в общее дело внесет глобальный перелом в ход и исход боя. Вообще, довольно забавно смотреть со стороны на определенную категорию офицеров, озабоченных демонстрацией собственной воинственности, как-то: крутыми нашивками, головными повязками и метанием ручных гранат в противника, которого нет (см. выше). Главным оружием офицера любого ранга в современном бою являются бинокль, радиостанция и мозги, причем отсутствие последних невозможно компенсировать даже бицепсами толщиной в слоновью ногу. Но без "калашникова" и полутора -- двух десятков магазинов к нему чувствуешь себя, как без штанов, -- что есть, то есть. Так что я привел себя в боевой порядок и змеей метнулся на артплощадку.
Лирическое отступление 3
Возился я с оружием и жилетом секунд пятнадцать-- двадцать, но за краткое это время успел получить пять или шесть сокрушительных ударов по ушам и по легким от разрывов гранат, воткнувшихся в стену гаража в двадцати шагах от меня. Вот теперь-то, не занятый непосредственно ведением боя, я прочувствовал, и то по касательной, каково под таким огнем "безработному", т. е. бойцу, которому никто не удосужился объяснить его обязанности в бою -ведь я-то свои обязанности знал, я всего лишь на секунду отвлекся от их выполнения!
На моем пути от палатки до огневой позиции зенитчиков находился похожий на строительный вагончик подвижной дизель-генератор. Поскольку матерая полевая крыса вроде меня под огнем бегает без лишнего фасона -- проще говоря, согнувшись в три погибели, -- мне не составило труда засечь двух бойцов, залегших под этим вагончиком и периодически пулявших из автоматов неизвестно куда. Неизвестно куда -- потому, что с этого места ни единой цели увидеть было физически невозможно.
Бог меня уберег -- я не психанул и не наорал на пацанов, первый раз в жизни попавших под огонь. Я ухмыльнулся на все двадцать девять наличных зубов и поинтересовался во всю мощь своих прокуренных легких (иначе не услышали бы):
-- Куда стреляем-то, хлопцы?
Описать их смущение и стыд я не берусь да и не хочу. Этот случай растерянности в бою был единственным на моей памяти в батальоне, устранен был в рабочем порядке, без дисциплинарных санкций, а посему ценен только в качестве контрастной иллюстрации ко всему предыдущему -- и дальнейшему! ... Площадка зенитного автомата No 2 представляла собой капитальное дерево-земляное сооружение в углу железобетонного забора, связанное из толстого березового кругляка и забутованное речной галькой. Наверх, к автомату, вел короткий мостик-пандус. Тут, под пандусом, я и увидел первого своего раненого в этом бою. Есть в зенитных расчетах такая должность (номер) -- мастер орудийного расчета, т. е. главный механик пушки. Вот механика-то у меня и подстрелили. Рядовой Дмитриев сидел на снарядном ящике, а кто-то, чьего лица я не видел, сноровисто бинтовал ему простреленную выше колена ногу. Я тронул парня за плечо:
-- Как оно?
На бледном, несколько напряженном лице солдата не отразилось ни страха, ни боли, ни каких-то других эмоций. На меня он тоже не смотрел -- только губы шевельнулись:
-- Ничего, нормально.
Эх, сколько раз я слышал это самое "ничего"! Извините, ребята, привал не здесь, а через десять километров -- ничего, командир! Ответный огонь открывать запрещено -- ничего, командир! Хлопцы, жратвы сегодня не будет -ничего, командир! В общем, так: ни враг, ни природа, ни какие-либо другие объективные обстоятельства не в состоянии победить Русского Солдата. Одолеть его может только предательство.
-- Промедолом ширнули?
-- Обижаете, товарищ капитан!
Голос, раздавшийся сзади, и впрямь выражал тихую, но обиду. Да, самый длинный в батальоне дядя, сержант контрактной службы Саша Филатов, имел основания обижаться. Если бы вы прошли школу срочной службы в частях ВДВ так называемого "застойного" периода и маленько повоевали в Карабахе, вы бы тоже обиделись. Бывший десантник, бывший водитель-дальнобойщик, бывший камский браконьер и бывший рыбинспектор, неподражаемый рассказчик, длинный и тощий, как складной метр, дядя Саша мог аккуратно сложить в штабель десяток накачанных бойцов разведвзвода, влепить с трехсот метров пулю в мишень размером не больше сковородки и прикурить сигарету от горящей тротиловой шашки.
Выдернув из-за пазухи бинокль, я уже карабкался на площадку, когда чьи-то железные пальцы вцепились мне в штанину.
-- Не надо, товарищ капитан! Там.........! Поберегитесь!
Я круто обернулся. Простой рядовой боец без малейших эмоций (и, добавим, усилий) держал меня за штанину, а дядя Саша неодобрительно помавал в воздухе пальцем.