Мильтон Вьорст сразу ставит основной вопрос: "Задумываешься, каким образом могла комиссия Уоррена настолько сбиться с пути, что ее усилия стали объектом многочисленных убедительных опровержений? Ответ вырисовывается, когда восстанавливаешь обстановку, в которой была создана комиссия, и вспоминаешь о психолохической атмосфере, в которой она приступила к своей работе".
Далее автор подчеркивает непосредственную роль Джонсона в подготовке этой "атмосферы": "Сейчас, оглядываясь назад, лучше понимаешь, почему Линдон Джонсон обратился к такому средству, как комиссия Уоррена...
Его концепция расследования убийства президента Кеннеди состояла не в том, чтобы прямо идти к обнаружению истины независимо от последствий. Она заключалась в назначении группы, политический авторитет которой был бы настолько безупречным, что, каков бы ни оказался результат, группа могла бы не опасаться критики... Джонсон выбрал своих кандидатов, исходя из их репутации как политических деятелей, а не как специалистов по проведению расследований [Это еще один намек, кроме Уоррена, слывшего раньше в Америке либералом, остальные члены комиссии были ярыми антисоветчиками и ультраправыми]. Ясно, что он не ожидал затруднительного расследования.
Джонсон убедил избранных им кандидатов, что согласие на назначение в комиссию - их патриотический долг. Он хотел иметь подходящих людей, но подходящих не как специалисты по выявлению истины, а как специалисты в области политики".
Что же практически представляли собой методы работы комиссии? Вьорст дает такой ответ: "Решив не создавать свою группу следователей, комиссия Уоррена поставила себя в зависимость от ФБР в отношении сбора главных фактов... Таким образом, комиссия Уоррена была следственным органом без надежных средств ведения следствия.
Решив положиться на ФБР, комиссия, возможно, могла бы добиться того, чтобы ФБР действовало удовлетворительным образом. В конце концов президент наделил комиссию чрезвычайными полномочиями. Однако на практике комиссия не осуществляла своих прав и функционировала под влиянием ФБР. Когда комиссия столкнулась с утверждением, что Освальд был агентом ФБР, она отбросила это утверждение просто потому, что его отрицал Эдгар Гувер". И дальше: "... Комиссия отбирала те факты, которые были нужны ей для того, чтобы подкрепить гипотезу. Ее критики показали, что она игнорировала свидетельства, противоречащие ей. Не будет преувеличением сказать, что отчет комиссии Уоррена не отвечает высшим нормам научной методологии.
Вполне естественно, что он постепенно утрачивал доверие общественности.
Отказавшись от создания собственной следственной группы, комиссия приняла и второе важное решение: она согласилась вести работу ограниченное время. Джонсои полагал, что если дело Освальда не будет быстро закопчено, то убийство может стать политическим вопросом в избирательной кампании 1964 года. Согласившись со ериком, установленным президентом, комиссия лишила себя возможности провести тщательное расследование.
Это значило, что комиссии надо было ограничить области расследования, а практически стремиться, по словам Верховного судьи Уоррена, "закрыть двери, а не открыть их". Это, конечно, означало, что у комиссии хватит времени только для того, чтобы подтвердить гипотезу, будто виновен один Ли Освальд. Именно этого и добивалась комиссия.
К тому времени, когда комиссия поняла, сколь сложными были обстоятельства, оказалось слишком поздно возвращаться назад. Уоррен не проявил никакой склонкости к переосмысливанию и перестройке расследования.
Стремясь поскорее покончить с делом, он все больше и больше торопил членов комиссии прийти к предопределенному выводу. Конечный результат оказался противоположным, его намерению. Отчет комиссии вместо того, чтобы убедить мир в виновности Освальда, сам оказался объектом огромного недоверия.
Согласно своему мандату, комиссия Уоррена была создала для того, чтобы установить истину в случае с убийством Кеннеди. Президент Джонсон поставил перед ней задачу - покончить раз и навсегда со всяческими догадками по поводу убийства. В результате комиссия была лишена возможности сказать, что было несколько правдоподобных теорий, что члены комиссии не могли договориться между собой по поводу объяснения, что загадка требовала дальнейшего расследования в течение неопределенно долгого времени".
Вьорст не скрывал своего скептицизма относительно возможности пересмотра "дела Кеннеди" - слишком крупные силы были заинтересованы в том, чтобы повторное расследование не состоялось. "Для президента Джонсона, - писал в феврале 1967 года Вьорст, - повторное расследование в настоящее время, конечно, явилось бы признанием провала. Престиж федеральных властей связан с решением комиссии Уоррена... ФБР считает своим долгом его защиту. Правильно оно или неправильно, однако в течение двух лет оно являлось официальной догмой. Сейчас оно имеет важнее значение для американской политической системы. Для критиков аннулировать решение комиссии было бы чрезвычайно трудной задачей".
И доклад комиссии Уоррена, и критика его компетентными американскими исследователями, и реакция на такую критику Белого дома и ФБР (другие правительственные ведомства предпочитали отмалчиваться) приведи к тому, что во всем мире люди стали задавать себе примерно такие вопросы: почему игнорируется мнение американского парода? Какой ущерб может усматривать Белый дом в попытках более полно разобраться с "до;. ом Кеннеди", если только в нем не замешан его тогдашний хозяин?
А новые .многозначительные факты, связанные с преступленном в Далласе, продолжали обнаруживаться, в том числе и за много тысяч миль от американских берегов.
Уже в Москве, вскоре после выхода в свет трудов комиссии, находившийся тут главный редактор одного из американских еженедельников уговаривал меня:
- Пожалуй, русским не стоит критиковать доклад Уоррена. Это невыгодно и вам, и нам - всем, кто хотел бы разрядки напряженности между Вашингтоном и Москвой...
На мое "почему?" американец вначале попробовал отделаться общими рассуждениями насчет "неизбежного в таком случае ухудшения советско-американских отношений, пусть не по вашей вине, но тем не менее ухудшения". Под конец он все-таки разозлился на мою "непонятливость" и добавил: "Эта тема сейчас для иных очень больших людей у нас похуже, чем красный цвет для быка".
- Но ведь то, что вы говорите, - чистейший шантаж! - не выдержал я.
- Может быть... Очень может быть... Но имсчло в виду, что это не мой шантаж, и я завел этот разговор только ради объяснения ситуации. Поверьте, лично я был бы очень рад, если все было бы иначе...
Другой мой коллега - англичанин, неплохо знавший Русский язык и русских классиков, когда зашел разговор о злополучном докладе, вдруг вспомнил "Горе от у ума" Грибоедова.
- Помните слова Фамусова? - проговорил он с тонкой улыбкой. - "Что за комиссия, создатель!" Так вот, создатель-то - Линдон Джонсон. С него и нужно спрашивать. Только ведь никто толком не спросит: американцы боятся все-таки президент! Да и зр страну им стыдно.
А мы не смеем - союзники! Зато вам, - как это по-русски будет? - все карты в руки.
6
ТРУДНЫЕ ДОРОГИ
ДЖИМА ГАРРИСОНА
Наверное, нет в мире человека, читающего газеты, который не слышал бы имени Джима Гаррисона, окружного прокурора Нового Орлеана (штат Луизиана).
Берусь утверждать, что известность его гораздо больше, чем у всех, вместе взятых, авторов книг, посвященных преступлению в Далласе. Почему? Потому, что Гаррисон был первым и пока что остается единственным должностным лицом в Соединенных Штатах, попытавшимся заново провести расследование загадочного преступления. Авторы книг могли лишь требовать такого расследовании.
Джим Гаррисон провел его.
Кто же он, этот Джим Гаррисон? Американский ДонКихот XX века, бесстрашно ринувшийся на борьбу с официальными вашингтонскими ветряными мельницами? Ловкий политикан, пытавшийся заработать на "горяченьком дельце" личный политический капитал?
Хитрый и расчетливый политик, действующий в интересах какой-то группировки, которая вознамерилась свести счеты со своими противниками, использовав для этого трагедию в Далласе? И, наконец, дало ли что-нибудь его расследование для раскрытия истины? Помогло ли добраться до истоков заговора?
Попробуем разобраться.
Осенью 1961 года в Новом Орлеане произошел небольшой политический скандал сугубо местного значения: помощник окружного прокурора, Джим Гаррисон, внезапно подал в отставку, обвинив при этом мэра города Виктора Г. Широ в коррупции и потворстве преступному миру.
На эту отставку не обратили бы внимания даже городские газеты, если бы не одно обстоятельство: "взбунтовавшийся" Гаррисон объявил себя кандидатом на пост новоорлеанского окружного прокурора на предстоявших в 1962 году выборах. Свою кампанию Гаррисон вел энергично и смело, разоблачая махинации городских властей.
Своего соперника - прокурора новый кандидат с издевкой назвал "великим освободителем", поскольку тот не только не боролся с организованной преступностью, но, напротив, помогал преступникам избегать наказаний.
Новоорлеанским гражданам Джим Гаррисон пришелся но праву. Молодой (ему еще не было и сорока), внешне симпатичный, острый на язык великан (рост 195 см, вес 110 кг) обещал избирателям навести порядок в Новом Орлеане. К тому же Гаррисон был ветераном войны.
В его послужном офицерском списке числилось немало разведывательных полетов над гитлеровскими позициями в Западной Европе - он был корректировщиком огня.
Этим делом на войне могут заниматься только очень храбрые и упорные люди: нужно часами "висеть" в безоружном самолете под обстрелом зениток над передовой. Дороги войны привели Джима Гаррисона к гитлеровскому концлагерю Дахау, в освобождении которого он участвовал.
Своими глазами видел он истинное лицо фашизма.
В конечном счете большинством голосов Гаррисона избрали прокурором.
У нового окружного прокурора слова не стали расходиться с делами. Во всяком случае, вскоре после избрания он действительно принялся очищать городские авгиевы конюшни - кварталы бурлесков, темных баров-притонов и просто откровенных публичных домов, которыми славился на всю страну Новый Орлеан. Здесь красотки раздевались перед публикой столь же грациозно и непристойно, сколь нагло и безжалостно обирали потом опоенных туристов. На местном жаргоне это называлось "стричь заблудших овечек". "Стригалям" и "стригухам" полиция не мешала.
Джим Гаррисон действовал решительно. Он сам участвовал в организованных им же внезапных облавах в увеселительных заведениях. А когда все восемь членов городского уголовного суда отказались утвердить ассигнования прокуратуре на расследование организованной преступности, новый прокурор в газетном интервью прямо заявил: "Это решение ставит любопытные вопросы о степени влияния рэкетиров в нашем городе-). Так в Новом Орлеане за Джимом Гаррисоном сразу укрепилась репутация человека, с которым лучше не связываться, потому что он умеет драться, а падая, всегда становится на ноги.
Конечно, смелость города берет. Но не в одиночку.
Не был одиночкой и Джим Гаррисон. В Америке второй половины XX века лихие ковбои-налетчики и ковбоишерифы, некогда сходившиеся в смертельных поединках, теперь существуют лишь на съемочных площадках Голливуда. В наши дни всякий раз, когда на горизонте появляется подобный окружному прокурору Нового Орлеана "рыцарь без страха и упрека", прагматичные американцы в первую очередь задаются такими вопросами: "Чей эта человек? Какая ему от этого может быть выгода?"
Я не думаю, что Гаррисон получил какую-нибудь личную выгоду от начатой им чистки городских притонов и даже не исключаю, что он делал это, заботясь о добром имени Нового Орлеана, спокойствии его жителей и стремясь уменьшить грабеж туристов. Но поддержка у Гаррисона, разумеется, была.
Некоторые финансовые тузы Нового Орлеана, чьи деловые интересы никак не страдали от его действий, сочли их даже полезными для борьбы с конкурентами - владельцами притонов за политическую власть в городе.
С другой стороны, даже в таком государстве, как Соединенные Штаты, где деньги - все, где все продается и покупается, где деньги значат в жизни человека куда больше, чем в любой другой капиталистической стране, такое "совпадение интересов" отнюдь не обязательно должно ставить под сомнение добрые и наивные намерения иных прокуроров, судей и даже шерифов. Чем меньше масштаб их полномочий, тем, пожалуй, чаще можно столкнуться с такими исключениями. Думаю, что к ним относится и Джим Гаррисон.
Кажется, в тридцатых годах, когда Голливуд снимал куда больше фильмов на острые социально-политические сюжеты из американской жизни, была выпущена кинокартина "Мистер Смит отправляется в Вашингтон". В Советском Союзе она демонстрировалась после войны под названием "Сенатор". В ней рассказывалось о смелом и наивном сенаторе-новичке, который честно и принципиально приступил к своим обязанностям, потерпел полное фиаско в попытке бороться за справедливость и тем самым бесповоротно убедил зрителей, что он - безоружный и беззащитный одиночка. Те, кто помнит этот фильм, могут лучше представить себе, что же это за явление новоорлеанский окружной прокурор, оказавшийся в конечном счете таким же безоружным, как и голливудский "мистер Смит".
Однако тем, кто любит получать ответы и представлять себе жизнь, так сказать, лишь в черно-белом варианте, пожалуй, придется разочароваться: такого четкого разделения (во всяком случае, в современной Америке) не бывает. Как говаривал один мой добрый вашингтонский приятель: "Все мы, Майк, немножко в крапинку. Но, ей-богу, главного это не меняет..."