Если бы к Николаю Некрасову, автору национальной формулы о поэте и гражданине, обратились бы в Английском клубе, в редакции ли «Современника», на петербургской улице: «Гражданин поэт!» — он бы не заметил подвоха. Не уловил бы ни издёвки, ни угрозы. Разве что выдохшийся намек…
Зато большинство авторов, угодивших под стилизацию после того, как «Поэт и Гражданин» стал, перебравшись с «Дождя» на «Эхо», «Гражданином Поэтом», контекст такого обращения просекли бы мгновенно и безошибочно.
Даже Игорь Северянин, успевший умереть в 1940 году в Эстонии. Родной язык и отечественные страхи легко проникают через ближние госграницы, и ты следишь за их экспансией, даже если не замечаешь оккупации.
Не говоря об Александре Вертинском, вернувшемся в Союз в 1943-м, чтобы быстро восстановить и пополнить знания о родной стране. За каких-то пару тяжелых гастрольных лет.
К Есенину в милициях, может, именно так и обращались, но всей меры зловещести государственной вежливости он оценить, конечно, не успел. В отличие от Осипа Эмильевича.
Константин Симонов и Александр Твардовский реагировали бы с мрачным достоинством, попутно пытаясь выяснить, кто из них достойнее. И мрачнее.
Сергей Михалков, заикаясь, передразнил бы государство, подумав, что это оно, по обыкновению, с ним шутит. Впрочем, у него имелся хороший учитель — Корней Иванович…
За Агнию Барто и Михаила Исаковского просто боязно, ибо специальности песенника и детского поэта предполагают повышенную возбудимость.
А вот Евтушенко с Высоцким скорее были бы исполнены радости. Евгений Александрович — потому, что как раз арестантского пиара ему и не хватало для полного счастья. Владимир Семенович — оттого, что назвали наконец поэтом. Да и гражданином тоже…
Немного статистики. На момент написания этих заметок, выпусков «ньюзикла» (как предпочли назвать новооткрытый жанр сами создатели — литератор Дмитрий Быков, продюсер Андрей Васильев и актер Михаил Ефремов) «Гражданин Поэт» вместе с «Поэтом и Гражданином» насчитывается 25.
В рамках проекта «Поэт и Гражданин» было написано и показано 7 произведений. Литературная их первооснова — Александр Пушкин (2), Николай Некрасов, Михаил Лермонтов, Александр Грибоедов, Иван Крылов и Евгений Евтушенко.
В эфир телеканала «Дождь» попало 6 выпусков. Седьмой — «Тандем в России больше, чем тандем» (стилизация стихотворения Евгения Евтушенко «Со мною вот что происходит») — сначала подвергся административной правке, а потом и вовсе угодил в самый знаменитый цензурный скандал года — во многом благодаря саморазоблачающим оправданиям руководства «Дождя». Проект был перенесен на «Эхо Москвы», сменил название на вызывающее «Гражданин Поэт» и, как полагают многие наблюдатели, сделался еще острей и радикальнее.
На мой взгляд, это не совсем так. Скажем, «О рыбаке и рыбке» по уровню сатирического обобщения куда радикальней ситуативного «Тандема», да и «Ворона и лисица» вышла далеко за флажки басенных аллегорий.
(Кстати, поющего Путина — одного из персонажей басни, пережившей удачный апгрейд, — Быков предсказал задолго до фонда «Федерация»:
«Представьте, что на одной концертной площадке в России поет чудесно воскресший Карузо, а на другой — Владимир Владимирович Путин, и угадайте, где будет лом». Пелевин своего генерала Шмыгу описал уже постфактум:
«…Шмыга распорядился принести в тесную комнатку еще два стула.
— Ну что, мужики, — сказал он, когда мы сели. — Споем.
И сразу же затянул любимую песню разведчиков:
— С чего-о начинается Ро-оодина…»).
Разбираться в тонкостях цензурной ориентации «Дождя» сегодня вряд ли имеет смысл. Умеренно-конспирологическая версия гласит, что канал-де «медведевский» и потому шутки в сторону премьера негласно даже поощрялись, а вот когда дошло до президента… Во всяком случае, Дмитрий Анатольевич после закрытия «ПиГ» побывал на «Дожде», где поделился скромными планами на неясное будущее. И таким образом, снабдил авторов «ГП» новой порцией сатирического сырья.
Итак, продолжим подсчеты. «Гражданин Поэт» — 18 выпусков, стилизованных авторов — 17, из них только трое — представители золотого, девятнадцатого века — те же Пушкин, Лермонтов, и еще Евгений Баратыский.
Остальные 14 — поэты советского времени и отчасти Серебряного века, то есть тоже в известном смысле советского времени, поскольку происхождение революции 1917 года, равно как и советского проекта общеизвестны.
«Русские поэты советской эпохи» — как одно время принято было говорить с некоторой застенчивостью.
Я их уже перечислил, за исключением, кажется, Владимира Маяковского, чья реакция на обращение «Гражданин Поэт!» мне представляется малопредсказуемой.
В единственном пока экземпляре наличествует стилизация под блатной фольклор («Постой, паровоз» — первое появление, так сказать, в эфире — 1965 год, фильм Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика», исполнение Юрия Никулина. Следует добавить, что широкое распространение блатного фольклора — явление, безусловно, советских и даже постгулаговских лет).
Таким образом, можно констатировать не полемическое заострение и не повышение сатирического градуса. Всё это было и осталось. «Гражданин Поэт» несколько сменил концептуальный вектор. Проект стал куда более четко конструировать себя относительно определенной исторической оси координат. Выстраивать контекст путинской эпохи, отталкиваясь от памятных образов и образцов. Не столько даже исторических, сколько мифологических, поскольку сегодня главным источником общественной энергии является не советская история, но одноименный миф.
«Гражданин Поэт» — проект в известном смысле просветительский. Воспитывающий гражданское чувство по принципу «из какого сора». Формирующий если не вкус, то избирательность памяти. Иногда от противного. Часто по образцу и подобию. С четкими замерами глубины падения не от нуля, а от высшего плюса.
Ну, скажем… Бессмысленно сейчас гадать, мог ли Александр Трифонович Твардовский написать стихотворение о Юрии Буданове. Важно знать, что в русской поэзии есть стихи «Я убит подо Ржевом». И быковская стилизация, посвященная Буданову, не нарушает ни строя, ни интонации знаменитого солдатского некролога. Бережно и нервно принимает на себя все неписанные законы (не побоюсь сказать — «понятия») национальной поэзии.
Или «Летят перелетные птицы» Михаила Исаковского. Патриотический фокстрот написан в 1948 году, в разгар борьбы с космополитизмом, и, естественно, пафос его — центростремительный. У Быкова в «Улетной», напротив, отражены всеобщие центробежные настроения:
Но пафос остался и даже усилился — собственно, при нынешних нравах сатира — единственное место, где за пафос не стыдно.
«Модернизацию», эту виртуальную футурологию Дмитрия Медведева, оказывается, есть откуда и с чем сравнивать:
Стилизация блоковской «Незнакомки» названа площадно — «Шизорванкой», и дело, понятно, не только в зафиксированной на площадях акции «Порву за…». Без труда угадывается еще более вульгарная «…рванка». А содержание непристойность контекста (которая присутствовала и у Блока, волшебно преломляясь во «влаге терпкой и таинственной») только сгущает.
Меня могут упрекнуть, что в разговоре о явлении почти эстрадном (протест ныне вообще в формате и гламуре) я взял слишком высокую планку. Шоу, дескать, и шоу, маст гоу, и слава богу.
Действительно, в «ГП» ощущаются кавээновские корешки — с традиционным в КВН культом пародии. Пародии, замечу, не в литературном смысле, а как понимала ее советская эстрада: в снижении через подражательство. Когда высмеивается манера поведения, походка, тембр голоса, но не суть явления. К искусству это не имеет отношения — скорее к быту закрытых коллективов казарменного типа.
КВН не создает, а травестирует смыслы, причем смыслы заведомо невысокого порядка. Работает не со словом, а с клише. Не создает контекст, а размывает его.
«Гражданин Поэт» — прежде всего слово, поэзия. Я как-то во время последнего экономического кризиса родил афоризм о том, что глотка одного поэта гораздо более чуткий инструмент, чем задницы миллионов обывателей. На силовых линиях эпох всегда возрождается поэзия не просто социальная, но — социальной драмы. Рассчитанная не на кружок, а на круги по воде. Таким был русский рок восьмидесятых — с его приматом текста, далеко не всегда рассчитанного на прямое восприятие масс. Считается, что социальный рок (и Владимир Высоцкий — пророк его) у нас имеет питерские корни и восходит не столько к БГ, сколько к Майку Науменко. Задним числом это выглядит забавно — проблематика Майка в основном экзистенциальна, в то время как весь такой метафизический, не от мира сего БГ — был и в тот период, и позже глубоко не чужд социальности…
Интересно, попадет ли кто-нибудь из отечественных рокеров в проект Быкова — Ефремова? Или придется заводить отдельного «Гражданина Поэта»? Во всяком случае, на фестивале «Нашествие-2011» Михаил Ефремов «сейшенил» на зависть многим рокерам.
А рок здесь вот при чем: в знаменитом диалоге «Путин vs Шевчук» мы наблюдали «огромный, неуклюжий, скрипучий» поворот вечного русского сюжета «Поэт и царь». Продолжившийся, совсем неожиданно и отрадно, просто русской поэзией, практически даже без царя. Это действительно был некий рубеж: из газетно-сетевой поэзии на злобу дня (Быков, Емелин, Иртеньев) вдруг стала вымываться застенчивая ирония, сменяясь повсеместным стебом, поэты по-прежнему играли в смену масок — вот только маски эти стремительно обрастали социальным мясом, а декорации — историческим лесом…
Если же пытаться подыскать проекту ближайшую мистериальную аналогию, то это будет не театр и даже не эстрада, но — ролевая игра. Самая адекватная модель при работе с мифом и пиаром.
Ролевая игра «преемник», ролевая игра в нацлида, ролевая игра «тандем»…
«Гражданин Поэт» — сложно сконструированная цепочка звуковых (на самом деле смысловых) усилителей. Первое звено — первоисточники: поэт и стихотворение, часто, хоть и не всегда, акцент смещен на историю и дату создания шедевра. Второе — событие, инфоповод для написания стилизации, ньюсмейкеры, за ними стоящие. Третье звено — герой, от лица которого произносится стихотворный монолог (Путин, Медведев, Нургалиев и т. д.), иногда эта роль отводится протоавтору (Маяковский, Барто, Михалков и др.), иногда просто автору, подчас трансформации случаются внутри произведения, всё это усилено исполнительским мастерством и темпераментом Михаила Ефремова. В итоге образуется полифония смыслов: чрезвычайно полнокровный контекст.
Оставим социальным психологам разбор феномена ролевой игры.
Важна его сегодняшняя востребованность — прежде всего при осмыслении недавней истории, поскольку ролевые игры у нас первым делом ассоциируются с «Властелином колец» Толкиена, наиболее чуткие художники двинулись в направлении Среднеземья.
Первой ласточкой, размером с птеродактиля, стал второй фильм Никиты Михалкова из цикла «Утомленные солнцем-2». Кстати, Никита Сергеевич как выдающийся персонаж нашего времени не мог не угодить в обойму «Гражданина Поэта», и он в нее угодил:
Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные фишки — сапоги-скороходы, живая-мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя крепостями». Получается, что «Предстояние» — это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня — маленькая Надя, — «Хоббит, или Туда и обратно»? Ну а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче что финал «Цитадели» с дорогой на Берлин-Мордор и Котовым на танке о продолжении прямо-таки вопиет… Вы скажете, что Михалков, по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Питера Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было — выше Минас Тирита…
Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи — верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат-снайпер на дереве — эльф Леголас, а жена Маруся — наместник Гондора с его своенравием и рефлексиями.
Однако, если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно с самого первого кадра — пулемет с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя почему безымянная? Теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы (прорерихи?) и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.
Показательно также, что Федор Бондарчук, снимающий кино «Сталинград», в интервью Дмитрию Быкову излагает схожую концепцию:
«В самом общем виде — это кино мифологическое. И даже, я бы сказал, метафизическое. По-моему, эпоха военного реализма кончилась. Для сегодняшних людей, особенно молодых, на которых как на большинство аудитории я обязан ориентироваться, — это уже миф. (…) Они для нас боги и герои».
В пространстве ролевой игры, а следовательно, мифа, впечатляюще реализуются две основные философские идеи Дмитрия Быкова.
Первая — о возвращении смыслов в текущую жизнь, о новом обращении к культуре. Поэзия, по Быкову, — нефть культуры, литература — одна из немногих альтернатив сырьевой экономики и порожденной ею политики потребления материальных благ и употребления собственных граждан. При подборе первоисточников Быков реализует свой тезис о цветущей сложности через многообразие поэтов и поэтик, моделей высказывания — от сказок, басен, детских стихов до поэз, агиток, фронтовой и блатной лирики.
Вторая известная идея Дмитрия Львовича — о кармическом принципе отечественной истории, русской сансаре, четырехактной пьесе: реформаторство — зажим — оттепель — застой. Если прислушаться к большинству стихов проекта «Гражданин Поэт», легко угадывается при всем разнообразии ритмических схем некий общий над-ритм, единая динамика, стихия, движение. Эмоциональный фон путинизма — усталость, отвращение, уныние, — который Быков вслед за Виктором Пелевиным показывает в предельно концентрированном виде, летит и бьется, как кремлевская звезда по кочкам.
Клячу историю загоним, мы ждем перемен…
Быков словно пытается разогнать колесо до точки невозврата, спрыгнуть, с него, ржавого, в новизну и неизвестность, поскольку в прежних координатах временное торжество добра локально и двусмысленно:
И, конечно, в разговоре о ролевой игре нельзя не сказать о главных исполнителях.
«Гражданин Поэт» — первый и пока единственный проект в отечественной литературе, где Дмитрий Медведев — полноценный художественный персонаж (Путина-то в избытке — см. мое эссе «Поэма без Медведа»).
Более того, в пространстве проекта «ГП» Медведев убедительней, тоньше, органичней Путина. Это традиционный тип маленького человека, Акакий Акакиевич, которому шили шинель на вырост, и он, не осмелившись вырасти, утонул в ее фельдмаршальских складках:
При этом Быков, не скрывающий брезгливой симпатии к своему персонажу, создает не человеческий (тоже нам, бином Ньютона), а именно руководящий тип, с проговорами и рефлексиями, дотошно фиксируя в местоблюстителе дискретные вспышки либерализма:
А еще быковский Медведев — живая иллюстрация банальной поэтической эмоции о бренности сущего, недостижимости знака равенства между «быть» и «казаться», слезной ностальгии по себе самому… А высота положения, откуда герой заранее тоскует о недовоплотившемся идеале, парадоксально уравнивает сатиру с элегией, и уже неясно — где выше градус.
Собственно, и другие говорящие головы, высказываясь по бренному медведевскому поводу, поневоле сползают на элегическую ноту, прорывающуюся сквозь энергичную лексику: («Нанодимина наносвобода накрывается нанозвездой» — Платон Лебедев, «Баллада об удодах»).
«Гражданин Поэт» — одно из точнейших зеркал путинской эпохи, и едва ли случайно, что сам Владимир Путин, предсказуемо центральная фигура проекта, предстает типом скорее социальным, нежели художественным — и в этом его принципиальное романтическое отличие от реалистических черт главного героя. И напротив, его окопная правда оппонирует медведевской наноманиловщине…
Он, безусловно, не Творец и демиург, а криейтор поневоле, социальный дизайнер (эпоха, по Быкову, создает, вернее, разрушает себя сама — действие рождается из бездействия). Однако к финалу околонулевых даже дизайн уже не востребован, остается игра на удержание статус-кво и на публику — образ руководителя паханского, рулёжного типа, пресловутого альфа-самца. Никаких лирических отступлений нет и не может быть, но есть стихотворение, приоткрывающее подсознанку нацлидера — «Не надо грязи», стилизация под «немытую Россию».
Публичная актуализация распространенных интеллигентских баек о том, как Путин приватно высказывается о неисправимости России и невозможности любых перемен:
Еще одна важная история — общественные страхи вокруг возвращения Путина, вложенные Быковым в уста Михаила Ходорковского и Платона Лебедева — точка и угол зрения тех, кому бояться уже по сути нечего:
Пока страхи не становятся констатацией, для которой уже на надобен вещий зэковский взгляд:
Хорошо, что культурная роль «Гражданина Поэта», сколько бы еще ни просуществовал проект, будет противоположна этой констатации.