сделал это за все то, что она совершила для меня. За то, чтобы стать
волшебником, я бы все отдал. И эти шелковые рубашки, и кость Кадзуё, и
свой голос. Хаси сам удивился, какая сильная ярость вскипела в нем. После
этого всплеска эмоций Хаси впал в задумчивость.
Нива заметила, что с Хаси что-то неладно, и заставила его выпить
воды. Хаси разлил стакан с водой, схватил Нива за руку и расплакался.
— Я ничего не могу для вас сделать, простите меня. Простите.
Хаси била дрожь, ему хотелось сорвать на ком-нибудь свою тоску.
Убедившись, что никого подходящего рядом нет, он взглянул на
продолжавшего тренькать пианиста. Хаси, сжимая руку Нива, повернулся к
пианисту и осыпал его негромкой бранью.
— Оттого, что ты так фальшиво бацаешь такую красивую мелодию,
руки этой женщины огрубели, а жизнь стала несчастной. Композитор
жизнь свою отдал, чтобы эту мелодию написать. Чтобы никому грустно не
было, чтобы боролись в одиночку, чтобы вспоминали о друзьях.
Хаси представил, как стреляет из сделанного Тацуо пистолета прямо в
голову пианисту. Ему показалось, что это единственное, что он может
сделать ради Нива. Вперед, я должен защитить мою прекрасную Нива!
Хаси шагнул к пианисту. Нива попыталась его остановить. Так резко, что и
сам не ожидал, Хаси отдернул руку от Нива, схватил бутылку виски и
замахнулся на пианиста. Тот обернулся и с криком увернулся от удара. Хаси
решительно опустил бутылку на клавиатуру, раздался страшный грохот.
Сначала звук разбитого стекла и диссонанс пианино, затем звук жидкости,
льющейся на пол. Хаси вырвало. На мгновение в баре воцарилась
абсолютная тишина, после чего все зашумели. Хаси, увидев, что Нива и
официант хотят поднять его, закричал так громко, что казалось, здание
лопнет пополам:
— Не прикасайтесь ко мне!
И перестал двигаться. Посетители с недовольными лицами собирались
уходить, официанты, извиняясь перед ними, вытирали пол, пианист
шептал, что за идиот такой попался, Нива возвышалась над ним. Нива
услышала первой. Потом прислушался пианист. Официанты перестали
вытирать пол, посетители остановились на месте. Все замерли. Хаси пел.
Хаси, стоя на четвереньках и не открывая глаз, пел. Сначала он просто
интонировал с закрытым ртом, и казалось, что поет птица, затем пение
приобрело мелодию, которая раздавалась тихо, возле самого уха. Этой
мелодии еще никому не приходилось слышать. Это была баллада
«танцующей болезни», которую сочинил сам Хаси.
Нива почувствовала, что кожу ее покрывают мурашки. Хаси издавал
такой звук, словно он доносится сквозь тонкую оболочку, сплетенную из
шерсти животного. Этот звук не лился, он заполнял собой бар. Звук
накатывался волнами и прилипал к коже. Словно бы проникал не через
уши, а через поры и смешивался с кровью. Воздух остановился и
постепенно стал густеть. Нива пыталась сопротивляться этому липкому, как повидло, воздуху бара, который заставлял ее о чем-то вспомнить. Она
пыталась уничтожить эту картину, но звук упорно появлялся в голове.
Картина не уходила из памяти, Нива казалось, что из нее наружу вытащили
клубок нервов, связанных с одним воспоминанием. Как будто ее втягивают
в кино, которое началось перед глазами. Картина вечернего города в
сумерках. Лишь на самом краю неба осталась оранжевая полоска, а все