обернулся к Кику и сказал:
— Ты что, всерьез? А я нет. Денег за победу все равно не дадут, бежать
всерьез резону нет. Так что, если обгонишь меня, не задавайся. Я вообще
здесь от скуки.
Первым побежал физкультурник, за ним ремонтник и, наконец, Кику.
Ремонтник мощно стартовал и быстро сократил расстояние до лидера. Кику
пытался не отставать, но действие лекарства еще не прошло, руки и ноги
казались ему свинцовыми, он был далеко не в лучшей форме. Кику
отчаянно надеялся на то, что уловит нужный поток воздуха и будет
подхвачен ветром. Если он найдет верную точку, он сможет проскользнуть
между воздушными потоками. Главное заключалось в том, чтобы стать
крепче, заткнуть все поры, упразднить все перегородки между клетками и
позволить ветру не толкать тебя, а нести вперед. Или, по крайней мере, так
себя чувствовать.
На втором вираже Кику резко свернул налево. При этом он чуть не
потерял равновесие, замахал руками, у него подвернулась левая нога. Но
когда уже начал падать, он так сильно ударился о землю правой ногой, что
мгновенно пришел в себя. Голова его прояснилась, и он ощутил себя в
потоке прохладного воздуха, о котором так давно мечтал. Выйдя на
прямую, он бросился за лидерами. Резкий спурт позволил ему
приблизиться к ним. Казалось, все вокруг уменьшилось в размерах, мир
стал бледным, матовым, двухмерным и на какое-то мгновение очень
умиротворенным. Скорость смешала все краски пейзажа и каким-то
образом слила их с его внутренним "я". Словно в темной комнате внезапно
зажглась лампа, и тьма исчезла так быстро, что глаз не успел заметить, как
она сгустилась в собственную тень, стала чем-то оформившимся. Песок, два бегуна впереди, орущие болельщики, тюремные здания, деревья с
мягкими листьями, высокая серая стена вокруг, а за ней столбик
маслянистого дыма, уходящий в небо… и даже сам Кику — все, казалось,
разом сжалось, сократилось оттого, что так накалилось у него в голове. Так
яркая лампочка пожирает окружающую темноту. Ему казалось, что перед
ним странное, скользкое темно-красное животное, покрытое шерстью,
сверкающей на кончиках. Стадион казался кишками животного, его
селезенкой, дорожка с клубами пыли — кровеносным сосудом. Бегуны
были белыми кровяными тельцами… И Кику вспомнил. Все до
мельчайших подробностей… Что говорила ему та женщина? Быть может, она хотела остановить его, хотела, чтобы он опять стал тем, кем был за пять
секунд до этого. Назад. Превратившись в комок красной плоти, устранив с
лица все черты, быть может, она хотела что-то сказать ему? Идти вверх по
ручью, плыть против течения, вернуться обратно в матку, в ее матку. И
вспомнить. Да, точно! Вот что она хотела сказать. Вспомнить… тот звук, который они с Хаси слышали в комнате с резиновыми стенами. Нет, Хаси,
это был не шум дождя. Но ты прав, звук был приглушен, доносился как бы
издалека, сквозь преграды. И всякий его услышавший обретал покой. Это
был звук бьющегося человеческого сердца. Вот что мы слышали в
больнице: биение сердца. Это стучало сердце женщины, которую однажды
застрелит выброшенный ею когда-то ребенок. Сердце моей матери.
Женщины, которая оставила меня летом в коробке, оставила умирать. Но
попыталась научить меня чему-то, умерев сама, превратившись в нечто
сырое, резиновое. В это мгновение она научила меня всему, что я обязан
знать, чтобы жить дальше, оставшись совсем один. Я понял: ничто другое
ее не волновало. Она встала и подошла ко мне, она обращалась только ко