— Почему со свиньей? — пробормотала девица, едва ворочая языком.
— Потому! — заорал Тору, пнув ее сильней прежнего. — Хаси, ты
даже не представляешь, сколько вокруг тебя жоп, готовых подставиться, стоит только чуть-чуть позолотить ручку. Но они тут же забывают, откуда
явились, и воображают, будто родились в лимузине. Мы не хотим, чтобы
это произошло и с тобой, ты понял? Неважно, какая у тебя сейчас жратва,
какие хоромы, неважно, кто сегодня лижет твою задницу, главное, не
забывай: ты — сирота, педик и шлюха. Мы бы никогда тебе этого не
сказали, но сейчас мы все за тебя. У нас классная группа, нечасто
получается так сыграться, верно, Мацуяма? Никогда этого не забывай: ты
— сирота, педик и шлюха!
Хаси хотел возразить, что это неправда, то есть неправда насчет него и
пожилых женщин. Он не знал, как объяснить им, что в их мягких телах
было что-то успокаивающее, напоминающее ему о той убаюкивающей
комнате. Он хотел, чтобы они поняли, что это никак не связано с тем, что
он сирота, и даже с тем, что он проститутка. Все дело в звуке, в том самом
звуке, который они с Кику слышали много лет назад в резиновой комнате.
Хаси начал петь, чтобы отыскать этот звук, песни стали для него способом
к нему приблизиться. Но услышать его можно было только в той мягкой
резиновой комнате — в комнате, образованной голым телом женщины,
внутренней поверхностью ее полных бедер, в комнате со стенами, полом и
мебелью,
в
комнате,
мягко
сокращающейся
и
расширяющейся,
пульсирующей и дышащей, в комнате, бесконечно поглощающей… Только
там и можно было услышать этот звук.
Из окна его номера был виден весь город, па противоположной
стороне улицы заметны были следы банкета: ледяные птицы превратились
в бесформенные кучи, а на одном из столов спал тот самый худощавый
парень, причем совершенно голый. Хаси смотрел в окно. Начало моросить,
вокруг фонарей засверкали серебряные иголочки, но за толстыми стеклами
он ничего не слышал и не чувствовал. Он вспомнил, как в школе смотрел в
окно, когда Кику прыгал с шестом. Вдруг ему показалось, что пахнет чем-
то очень знакомым. Он закрыл глаза, порылся в памяти, вспомнил и
усмехнулся: конечно же, запах талька. После удачного прыжка Кику
обычно улыбался и махал ему рукой. «Это мой брат», — говорил он
одноклассникам, указывая на Хаси. Далекий шахтерский островок и море
поплыли за окном, и вдруг голый парень на той стороне присел и издал
беззвучный крик. Хаси вздрогнул. Его лицо было прижато к стеклу, а
взгляд устремлен на тело молодого человека. Ему показалось, что все стало
прозрачным, взаимозаменимым. Голое тело, огни ночного города, море, островок его памяти… — все слилось, и на какое-то мгновение он перестал
понимать, где находится. Лицо его стало проваливаться между этими
смутными образами, он начал падать. Он не мог дышать. Невероятно
толстое, покрытое каплями дождя оконное стекло не давало доступа
воздуху, закрывало от него все. Он изо всех сил ударил по нему. Без
результата. И тогда Хаси заметил, что парень на той стороне улицы, жуя