Исправительному
центру
несовершеннолетних
преступников, во время учебного плавания спасло или, правильнее будет
сказать, «захватило» — экипаж тонущего таиландского судна, нелегально
промышлявшего в наших водах. Мы приехали сюда для того, чтобы
поговорить с курсантами, приходящими в себя после схватки с бурей и
отважной спасательной операции. Но предварительно мы должны
объяснить, что для сохранения инкогнито заключенных их лица будут
скрыты, а голоса изменены. Мы будем обращаться к ним, называя не имя, а
номер. Ну что ж, Номер Три, как вы сейчас себя чувствуете?
— Я устал, — ответил Номер Три, то есть Хаяси.
— Еще бы не устали! — восторженно воскликнул репортер. — А вы
как себя чувствуете, Номер Один?
— Представьте себе, я тоже подустал, — отвечал тот. — Во время
шторма меня поддерживал адреналин, но как только мы вошли в гавань, я
понял, насколько измотан.
— Вы говорите, как настоящий моряк! На берегу вам труднее, чем в
море! А теперь скажите, Номер Шесть, вы знали, что спасаемое вами судно
— браконьерское?
Шестым номером был Кику, который не стал отвечать. От бьющих в
спину ламп было жарко, а человек, державший перед ним отражающий
щиток, глазел на него и жевал резинку.
.. — Что ж, вполне объяснимо, что после всего пережитого трудно
найти слова. Номер Пять, что вы могли бы сказать по этому поводу?
— Что это, телевикторина? — пробормотал Номер Пять, в
замешательстве подавшись вперед.
В металлической пластине перед лицом Кику отражался Яманэ,
который, скорчившись и обхватив руками мешок с цементом, сидел на полу.
Еще до приезда телевизионщиков инспектор сказал, что не стоит везти
Яманэ в больницу, что ему станет лучше, если дать ему как следует
отоспаться. И действительно, после таблетки аспирина он уснул и спал до
тех пор, пока его голову не задел один из толстых, змееподобных
телевизионных кабелей. Яманэ судорожно дернул ногами и схватился за
голову. Из его горла вырвался тяжелый стон. Содрогаясь всем телом, он
приподнялся и, держа перед собой руку, как штык, с пронзительным
криком каратиста обрушился на мешок с цементом. В течение нескольких
секунд все окружающие — охрана, телевизионщики, заключенные —
смотрели, как Яманэ в ярком свете софитов молотит мешок с цементом.
— Что за черт? — сказал тот телевизионщик, что жевал резинку. —
Что ты себе позволяешь, мать твою! Передача в самом разгаре!
Но Яманэ, не обращая внимания ни на него, ни на окруживших его
охранников, продолжал разносить мешок в клочья. Наконец он затих, сел, сложив руки на груди, крепко зажмурившись и кусая губы, словно пытаясь
себя контролировать. Один только Кику знал, что он пытается вспомнить, как стучит сердце его сына.
— В чем дело, парень? — сказал немолодой полицейский, положив
руку на плечо Яманэ. Тот открыл глаза и, умоляюще сложив ладони, посмотрел на него снизу вверх.
— Прошу вас… ведите себя… тихо, — проговорил он сквозь
стиснутые зубы, и опять послышался тот самый стон.
— Он что, того? — спросил продюсер, покрутив пальцем у виска, а