сильное тело на мгновение рассекло перекатывающиеся над пляжем волны
жара. Приветливо шуршали листья манговых деревьев, по телу Кику
струился пот. В тот момент, когда Анэмонэ почувствовала на себе его
дыхание — то самое горячее дыхание, которое она так часто ощущала ухом
или щекой, — она закрыла глаза. Холодный поток воздуха окатил ее кожу,
мгновенно высушил пот и вырвал из рук зонтик. Тот покатился по берегу, алый вихрь на белом песке, а потом заплясал на волнах. Анэмонэ долго
стояла и глядела на красную точку, вращающуюся над глубоким зеленым
морем.
Летучие мыши разволновались. Их черные тельца покрывали все
стены и потолок ангара, и когда они все разом замахали крыльями, показалось, что ангар пришел в движение. Двигатель вертолета загудел, возвращаясь к жизни, лопасти завертелись. Кику распахнул дверь ангара.
Яркий пыльный свет ворвался туда, и целая туча летучих мышей попадала
с потолка. Звук падения маленьких мягких телец на бетон смешался с
неприятным писком.
Вертолет, неторопливо наращивая скорость вращения лопастей,
покатил по ковру из летучих мышей, тучами разбрасывая их по стенам.
Уцелевшие устремились в темные углы ангара, туда, где еще оставалась
влажная тень. Выбравшись наружу, вертолет медленно поднялся в воздух, оставляя за собой ошметки черных крылышек.
— Держись, Хаси! — пробормотал Кику. Перед его глазами стоял
Хаси, которого терзали бесы. — Держись! Я лечу к тебе!
Хаси дрожал, опустив голову между коленей. Он пытался что-то
сказать, но не мог произнести ни слова. Вечно он оказывается козлом
отпущения. Он чувствовал запах лекарства и ждал, когда придет добрая
собака-ищейка и освободит его. Но ранним утром на этой большой улице
не было собак, если не считать раздавленных и утрамбованных в асфальт.
Кто-то положил ему руку на плечо:
— Вставай! Не лучшее место, чтобы здесь спать.
Хаси хотел убежать. От выхлопных газов у него слезились глаза и
першило в горле. Со всех сторон из-за стекол открытых автомобилей на
него смотрели удивленные лица. Кровь, сочащаяся с его запястья,
свертывалась на газонной траве. По обеим сторонам бульвара скопились
длинные пробки.
Хаси поднял голову. Полицейский теребил его за плечо:
— Слышишь меня? Здесь спать не положено! Да ты, кажется, ранен?
Вдали завыла сирена «скорой помощи». Какой-то водитель-
дальнобойщик выплюнул жевательную резинку:
— Это же певец, тот самый, сирота, что из телика не вылазит! Неужто
он превратился в бродягу?
Пошатываясь, Хаси попытался подняться, но не смог: от спекшейся
крови левая рука присохла к траве. Он мог бы сказать, что земля впитала
его кровь. Его тело превратилось в дерево. Хаси отодрал руку от земли, послышался звук разрываемой кожи. Стебельки травы приклеились к ране.
— Слушай, с каких это пор ты стал бродягой? — громко спросил
водитель.
— Давай-ка, пошли! — велел полицейский, тряхнув его за руку.
Из окна грузовика дальнобойщик протянул Хаси журнал и шариковую
ручку:
— Послушай, ты не мог бы расписаться вот здесь, на фотке этой
блондинки? Вот этой, с вытаращенными глазами и торчащими сиськами.
Водитель вылез из грузовика и сунул журнал Хаси. Тот покачал
головой и пробормотал: