несчастного дохлого пса?» Издав дикий вопль, он швырнул труп собаки на
землю и бросился прочь, мучимый ужасной головной болью. Он не
открывал глаз и был уверен только в одном, да и то смутно: в том, что
асфальт горел у него под ногами. Он ощупывал голову, ища то отверстие, куда льют горячее масло… Или это бараний жир? Неважно, что это было,
но оно гнало по жилам кровь, прилегало к мускулам, вызывало
конвульсивные спазмы и делало твердым все тело. Хаси почувствовал, какими горячими, невыносимо горячими стали бедра, и побежал, не
открывая глаз и натыкаясь то на один предмет, то на другой: на ствол
тополя, на бампер машины, на мусорный бачок, на телефонную будку, на
электрический столб. Кровь заливала ему лицо, и он понял, что ранил
голову, хотя боли не ощущал. Всякий раз, когда он обо что-то ударялся, его
мышцы еще больше деревенели. Он свалился в сточную канаву с затхлой,
вонючей водой. Приоткрыв глаза, увидел человеческую ступню. И тут его
охватило чувство, которое он только что испытал с дохлой собакой. Хаси
открыл глаза. Он находился на улице, по обе стороны которой росли
деревья. Утомившаяся от жары женщина сидела, опустив ногу в воду. На
губах у нее виднелась зеленоватая пена. Хаси вообразил себя великаном, способным благодаря растекающемуся по жилам бараньему жиру одним
пальцем раздавить эту женщину. Он приблизился к ней. На ней было
платье в крапинку. Женщина оказалась беременной, а на левом ее плече
была рана. Болтая ногой в сточной канаве, она посмотрела на Хаси, захихикала и обратилась к нему:
— Доктор, меня больше не тошнит, я уже могу пить пиво, и знаете, доктор, тошнота была не слишком сильной, но я выполняла все ваши
указания и пива не пила даже глоточка.
Хаси медленно приблизился к ней, ощущая, как с каждым шагом
напрягается его лицо. Он возбуждался, представляя, как разорвет сейчас
лицо этой женщины пополам. «Растерзай ее, разорви на куски!» Женщина
сглотнула, ее горло дрогнуло. Хаси громко расхохотался каким-то урчащим
смехом и сунул руку себе между ног. Его захлестнула волна наслаждения, словно бы поднимающаяся к его паху от горячего асфальта. Оргазм
оказался невероятно долгим. Мощный поток спермы хлынул как бы из всех
пор его кожи. Хаси схватил женщину за волосы и рывком вытащил из
канавы. Не успела она закричать, как он засунул ей в рот правую руку.
Кислая синяя желчь потекла из ее горла, а когда он отпустил волосы и
левой рукой сжал челюсть, ее язык превратился в жесткий комок. Только
теперь его оргазм достиг предела, и он почувствовал, как его ласкает
мягкий, прохладный ветерок. Но это был не просто ветерок, а чувство
бесконечного блаженства. У женщины были потрескавшиеся губы. И в этот
момент Хаси содрогнулся, услышав звук сердца, его барабанный бой, доносящийся откуда-то издалека. «Да, — подумал он, — если я убью эту
беременную женщину, испытав чувство полного удовлетворения, чувство
беспредельного счастья, этот звук окутает меня… Конечно! Это стучит
сердце. Но чье? Мое? Или ее?» Он заглянул в горло женщины и где-то в
самой его глубине, позади переплетения вен и нервных узлов, различил
тонкую прозрачную пленку, усыпанную белыми пятнами. На ее
поверхности вырисовывалось знакомое изображение, памятное с давних
времен: птица с распущенным хвостом под падающим снегом. Павлин,
которого он видел в канун Рождества, когда Кику убил ту женщину. А в
тени его серебристо-зеленых крыльев стояла, жалко улыбаясь, больная
старуха. Потом на него нахлынула волна безумия, и он стал сдирать со
старухи кожу, надеясь отыскать под ней другую, внутреннюю женщину, которой никогда раньше не видел. И вдруг все понял. «Это же ты! Та, которая оставила меня в камере хранения!» — прошептал он, стараясь
разорвать грудь женщины, произведшей его на свет. Он вгрызался в ее
тело, расталкивая разные внутренние органы, пока наконец не добрался до
теплого, скользкого, дрожащего комочка — до ее сердца.