конины, ни курятины. Мальчик с язвами поманил ее рукой. Он отошел на
несколько шагов, обернулся и опять помахал рукой. Анэмонэ пошла вслед
за ним. То тут, то там на стенах домов вдоль дороги попадались отметки в
виде красных крестов. Под крестами висели таблички с надписью: «В этом
доме зарегистрирован случай гибели домашнего животного». Под крышей
виднелись маленькие лампочки, какими украшают рождественские елки.
Асфальт был снят, сложен в кучи по обеим сторонам дороги и накрыт
алюминиевой фольгой. Обнаженную глинистую дорогу развезло от дождя,
идти было трудно. Миновав дома, они пересекли широкую дорогу и вышли
к парку. По другую сторону засохших деревьев появились тринадцать
высотных домов. Шедший впереди мальчик остановился и указал на
лестницу. Рядом с последней ступенькой в ограждении была проделана
дыра, достаточно широкая, чтобы пролезть через нее. Анэмонэ
поблагодарила и направилась к лестнице, но он ее снова остановил.
— Уходить нужно, когда совсем стемнеет. Иначе заметят.
Анэмонэ села на единственные несломанные качели и принялась
разглядывать тринадцать башен-высоток, которые, казалось, вот-вот
упадут. Если бы в Токио появился Кинг-Конг и забрался на вершину одного
из небоскребов, не нужно было бы ни вертолетов, ни пулеметов, ни
реактивных истребителей. Достаточно было заманить его сюда, подержать
здесь, пока не пропитается ядом, а потом выстрелить в него зарядом
напалма и сжечь вместе со всем районом.
В парке не становилось темнее, откуда-то падал свет. Мальчик велел
ждать, пока совсем стемнеет, но ни в этом районе, ни в городе темно не
бывает. Возле небоскребов всегда мерцает слабый свет. Если взглянуть на
город сверху, то окажется, что ни маленькая комнатка, огороженная
бетонными блоками, ни гнездо птицы или насекомого не могут абсолютно
защитить от света. Свет проходит сквозь толстые стекла, сквозь
полупрозрачную пелену воздуха, а пытающихся скрыться людей и
животных превращает в тени и следит за ними в полумраке. В центре парка
был пруд с белесой мутной водой, и каждый порыв ветра доносил с пруда
сильный запах гнили.
Толстый мужчина с голыми ногами шел к пруду. Он двигался очень
странно, в определенной последовательности повторяя одни и те же
движения. Это было не столько движением, сколько сокращением мышц.
Казалось, возле его ног стреляют в землю. Наверное, это и есть
«танцующая болезнь»[7]. Мокрый от пота, он смотрел на Анэмонэ. У него
было такое лицо, будто бы он хотел что-то сказать, но не мог. С
определенным интервалом между движениями он издавал непонятные
звуки. Словно большая птица, подзывающая сородичей, он произносил
нечто среднее между «гу» и «ги» и тянул, насколько хватало дыхания, поднимаясь под конец на октаву выше и издавая какой-то скрежет. Толстяк
подходил все ближе и ближе к пруду, как будто хотел вымыться в его
гнилой воде. Маленькая, худая молодая женщина показалась из западной
части парка. Она вышла из-за дерева, покрытого зеленой листвой,
направилась к танцующему толстяку и что-то прошептала ему, пока он
подпрыгивал, ловко переставляя ноги. Ее голос доносился до ушей
Анэмонэ в перерыве между криками толстяка. Голос был слабый,
вибрирующий, но мелодичный. Крики толстяка стали постепенно стихать,
а мелодия раздавалась все громче. Анэмонэ показалось, что она уже где-то