шелест, глаза открылись. Глазное яблоко было сухим. Голова Кадзуё
сползла с подушки и свесилась с кровати, глаза были открыты.
Кику стало плохо. Он понял, что она умерла и что глаза нужно
закрыть. Левой рукой он поддержал ее за подбородок, правой опустил
поцарапанные веки. Пудра на ее лице начала осыпаться и намокать от его
пота, правая рука была скользкой. Глаза Кадзуё стали совсем сухими. «Я
прикасаюсь к трупу», — такое он пережил впервые. Почему он остается
спокойным, он и сам не мог этого понять. Веки никак не хотели
закрываться. Наоборот, глаза открывались все шире и шире. Скоро вместо
лица останутся одни огромные сухие глаза, я не хочу их видеть. Кику
стащил с постели простыню и накинул на тело Кадзуё. Поясом от ночного
кимоно обвязал ступни и живот. Потом лег на кровать, с которой стащил
простыню. Он вспомнил слова Кадзуё, что, когда меняются времена года, у
нее бывает бессонница. Как-то Кику проснулся ночью и увидел, что Кадзуё
сидит на постели, опустив руки на колени. Он спросил, что она делает, и
она ответила: «Я думаю, и ко меня приходит сон. Я думаю о том, как и где я
умру, и постепенно погружаюсь в сон», — сказала Кадзуё и улыбнулась. Он
вспомнил об этом. Белизна простыни, в которую была завернута Кадзуё, резала глаза. Кику выключил свет. Он устал. Хотелось спать. «Нужно
позвать врача», — подумал он. Впрочем, раз она умерла, нужно звать
полицию. Необходимо связаться с Куваяма и полицией. Сделать это
немедленно. Кику стал засыпать. Он увидел сон, в котором его раздавил
великан.
Солнце проникло в комнату сквозь щель в занавесках. Становилось
жарко. Комната была закупорена бетоном и стеклом. Кику был покрыт
потом. За окном, где рушили дом, завыл электрический генератор. Оконные
стекла дрожали. Подъемный кран размахнулся железным шаром. Когда
раздался первый удар и часть стены упала. Кику с криком очнулся.
Какое-то время он не мог понять, где находится. Он оглядел комнату.
Рядом с ним лежало что-то белое. Простыня окрасилась красно-черной
кровью, которая вытекла изо рта мертвой. Кику смотрел на простыню, обтягивающую лицо, шею и грудь Кадзуё. Как будто верхнюю часть
туловища покрасили красной краской. Кику затрясся от страха. Он
обливался потом, от его левой руки пахло косметикой Кадзуё. Запах Кадзуё
все еще был жив. Кадзуё, завернутая в окровавленную простыню. Твердая
кукла. То, что пряталось внутри Кику, постепенно обретало форму. Удары
железного шара, крушившего здание, не смолкали ни на минуту. Кику
покрывался свежим потом, на смену его страху пришла злоба. Он подумал
о том, что не в силах больше терпеть этой ужасной жары. Его заперли, он
только сейчас это заметил. Сколько он сидит так, запертый в комнате из
стекла и бетона? С того момента, как родился, я завернут во что-то мягкое.
И до каких пор? Пока не стану твердой куклой, завернутой в красную
простыню. Раздается звук осыпающихся бетонных плит. От горячего
воздуха улица за окном слегка колеблется. Здания задыхаются. Улицы, тающие в какой-то белесой мути, зовут на помощь. В голове всплывает
картина аллеи на «безлюдной улице» в заброшенном шахтерском городе.
На нее накладывается картина кричащего от жары утреннего Токио за
окном. Токио взывает к Кику. Кику услышал его голос. "Разрушь, меня!
Разрушь меня совсем!" Кику глянул из окна вниз. Люди и машины
шебуршат где-то внизу. Его охватило такое чувство, которое бывает перед
прыжком. На мгновение он увидел себя. Он сжигал и уничтожал Токио, кричал и убивал людей, разрушал здания. Улицы покрылись пеплом; по
ним, среди насекомых, птиц и диких собак, шли испачканные кровью дети.