ржание в какой-то момент сменилось грохотом взрывов, гладкая блестящая
шерсть стала золотистым металлом, и лошади превратились в огромные
мотоциклы, мчащиеся сквозь дебри с серебристыми оконными стеклами.
Его взгляд, следивший за мотоциклами, перемещался с той же скоростью, что и они. Как будто где-то наверху на проволоке подвесили камеру, которая движется со скоростью двести километров в час, и он смотрит
отснятую этой камерой пленку. Его охватило беспокойство. Он перестал
вдруг понимать, кто именно передвигается с такой ужасной скоростью. Он
сам? Камера? Мотоциклы? Или же окружающие здания, деревья и уличные
огни? Кику хотелось убежать из этого тревожного и прекрасного миража.
В тот момент, когда он готов уже был крикнуть «Остановись!», над
улицей пронесся женский плач, и Кику очнулся. Толстуха, ухватившись за
огромный половой орган худого мужчины, рыдала. Кику поднялся на ноги
и зашагал к Хаси. Собравшиеся на улице люди были похожи на безумцев.
Открыв оба глаза, Кику никак не мог их сфокусировать и посмотрел вдаль.
Его охватили воспоминания той поры, когда его тело было совсем слабым и
неразвитым. Рестлер отпустил Тацуо и упал на колени. Царапая себе грудь,
задрожал всем телом и забормотал что-то непонятное.
— Мама, не смотри на меня так! Мне страшно. У тебя в уголках глаз
жуткий цвет. Я уже успокоился. Мама, не смотри на меня так, словно
хочешь ударить.
Хаси продолжал петь, пока Кику не подошел к нему и не сказал:
— Хватит, Хаси, больше не надо.
— Я каждый день тренировался на молодых парнях с язвами на лице и
испуганных дегенератах, истекающих спермой, — сказал Хаси. — Я понял,
что не существует звука, вызывающего беспокойство. Самое главное — это
когда не слышно звука, то есть продолжительность и интенсивность
абсолютной
тишины.
Понимаешь?
Брачное
пение
карликовых
гиппопотамов в Западной Африке основано на продолжительности
молчания. У каждого, будь он психически больным, маньяком или
нормальным человеком, есть своя собственная индивидуальная тишина.
Когда поешь, ты только даешь импульс этой тишине.
— Что же это за песня? — спросил Тацуо.
— Моя собственная, — ответил Хаси, — называется «Баллада для
больных танцующей болезнью». Когда больные слышат эту песню, они
сразу же успокаиваются, а те, кто не успокаивается, видят страшные сны.
Рядом со входом на рынок стоял какой-то иностранец с бритой
головой. Подняв над собой бобину с электропроводами, он проповедовал.
Из магнитофона звучал хорал. На нем была рубаха с расстегнутым
воротником, черные штаны и высокие резиновые сапоги, на шее висела
веревка, как у висельника, а на голове — венок из мальвы. На беглом
японском он обращался ко всем входящим на рынок. На огромном плакате
рядом с ним было написано: «Раскайтесь, очистите свое сердце в
монастыре Храма иоаннитов».
— Друзья, не приближайтесь сюда! Плотские утехи здесь покупаются
за деньги. А в результате вы почувствуете еще большее одиночество.