поймет, чего я жду. Сатико много говорила. О вечеринках, о мужчинах, об
украшениях, о том, как ей хотелось шубу из черно-бурой лисы, висевшую в
витрине, и она готова была сидеть ради нее на диете и сниматься по ночам
в рекламе. А мне стоило родиться, и у меня уже была шуба из черно-бурой
лисы. Потому-то я и не знаю ценности вещей. В палате туберкулезных
больных в окнах двойные стекла. Люди на улице отбрасывали длинные
тени. Косой свет позднего лета создавал длинные тени небоскребам.
Палата оказалась в одной из этих теней. Сатико, ты сидишь под замком. И
не потому, что ты больна, так было всегда, с самого твоего рождения, просто ты этого не замечала. Неожиданно Анэмонэ вспомнила лицо Кику,
увидела его до мельчайших подробностей. За окном возвышались
тринадцать башен, между ними заходило солнце. Кику сказал, что ему
нравятся высокие здания. Мне тоже.
Бывало, что Гариба начинал шуметь в своем Уране. Примерно раз в
месяц он терял аппетит и принимался буянить — бил своим толстым
хвостом по прочным бетонным стенам и ни за что не хотел униматься. На
хвосте появлялись трещины, текла кровь, но он все равно не
останавливался. Шум стоял ужасный, квартира ходила ходуном. Из его
пасти капала пена, он глухо скулил, но все равно бесновался день и ночь, а
потом мрачнел и затихал. Это в Гарибе играет тропическая кровь, она
противится этому искусственному месту. Однажды настанет день, когда эти
вспышки закончатся. И этот день придет очень скоро. Токио станет
огромным болотом, а мне и Кику нравятся высокие башни на Синдзюку.
Когда Токио погрузится в болото, на поверхности останутся лишь эти
небоскребы. Сатико, раньше ты мне говорила, что если долго сидеть
неподвижно, все тревоги уходят. А еще — что в мире существуют сотни
тысяч городов, но такой закат бывает только в нашем городе, и уже по
одной этой причине он обладает ценностью. Ты рассказывала о том, как
блестит чешуя пресноводных рыб в устье Амазонки, как где-то в
Португалии четыре часа подряд слушала цыган, певших фадо. Твои
путешествия и твои возлюбленные — то же самое, что вспышки у Гарибы.
Он может бить хвостом о бетонную стену, может выпустить энергию и
успокоиться, но все равно он будет далеко от тропиков.
— Анэмонэ, у тебя, наверное, не бывает, чтобы чего-то невероятно
захотелось? Ты родилась в супермаркете и поэтому не понимаешь, что бы
тебе хотелось купить или съесть. А громко крикнуть «Хочу вот этого!» не
приучена.
— Не знаю, я жду.
— А чего? Скажи, чего ты ждешь? Жди не жди, ничто не придет само.
Ты оправдываешься своим ожиданием. Это все иллюзии. Так
заблудившийся в пустыне принимает песок за воду и начинает его
поглощать.
— Иллюзии. Да, я вижу мираж и прекрасно это понимаю. Но мне так
надоела вода, что просто умереть хочется. Лучше глотать песок, пусть он
царапает горло, пусть брызжет кровь, все лучше, чем привычная вода.
Вдыхаешь скучный воздух, и в горле скапливается тошнотворный комок.
Из моей тошноты нужно сделать пленку, покрыть ею землю и сжечь на
солнце. Ты, Сатико, чтобы справится с этой тошнотой слушаешь скучные
песни и радуешься им, как старики, которые закидывают по выходным
удочки. А мою тошноту нужно сжечь на солнце, тогда она превратится в