убивать и при этом плакать?» — спросил брат. Я кивнул. Хаси со слезами
на глазах продолжал убивать крабов. Его плач становился все громче и
громче, пока не стал разноситься по всему острову, словно сирена. Я
посмотрел на Хаси и увидел, что его лицо смеется. Лицо смеется, но сам он
при этом громко плачет. Мне стало не по себе. Я испугался и изо всех сил
его ударил. Меня колотило от страха. Я схватил камень, которым Хаси
убивал крабов, и ударил его. Лицо Хаси распухло, но выражение осталось
прежним, он смеялся. «Только-то и всего?» — закричал он. Я побежал по
берегу, Хаси за мной. Хаси превратился в младенца, распухшего, как
гигантский воздушный шар, и навалился на меня. Дыхание пресеклось.
Было очень тяжело.
Кику выпалил все на одном дыхании. Анэмонэ хотела что-то ему
ответить, но он зажал ей рот рукой.
— Прошу тебя, ничего не говори. Я подумал: ведь наверняка
существует еще много разных способов жить. Если бы все понемногу
учились терпению, возможно, все было бы гораздо лучше.
Анэмонэ легонько укусила Кику за пальцы.
— Что значит терпение? — прошептала она. — Кику, возьми себя в
руки. Что ты такое говоришь? Не знаю, о чем ты, но ты заблуждаешься. Я
больше всего ненавижу, когда надо терпеть. Все слишком терпеливы. Не
понимаю я этого, наверное, потому что еще не взрослая. Я только и делала, что терпела, а ты — разве нет? Кику, у тебя в голове сплошной туман. Мы в
детстве слишком много терпели.
Анэмонэ разволновалась, широко открыла глаза и отодвинула его руку
от своего рта. Глаза Кику привыкли к темноте, и он разглядел, как
подрагивает ее белая шея. На щеках Анэмонэ остались красные следы от
его пальцев. Он вспомнил тот вечер, когда они стояли рядом с проволочной
оградой и следы от его пальцев осветил прожектор. Кику включил лампу у
изголовья. Анэмонэ крепко зажмурила глаза и свернулась калачиком.
Сквозь кожу век просвечивали голубые сосуды. Кику схватил мочку ее уха,
с силой сжал и, когда Анэмонэ вскрикнула, отпустил. Мочка стала красной.
Анэмонэ попыталась отодвинуться, но он сел на нее, локтем придавил ее
плечо и обеими руками сжал лицо. Он наблюдал за тем, как красная мочка
постепенно бледнеет. Потом кончиком пальца нажал на острый
подбородок, шею, грудь, так что получилась красная дорожка. Кику
хотелось, чтобы все тело Анэмонэ, от границы лба и волос до ногтей на
ногах, стало красным. После чего ткнуть ей в бок шпильку, и тогда девушка
исчезла бы, оставив в ладонях нечто вязкое и скользкое, как кетчуп. Кику
откинул подол ее ночной рубашки. Анэмонэ перевернулась на живот,
спрятала ноги под рубашку и замотала головой. Кику схватил ее за волосы
и приподнял голову, чтобы взглянуть на ее лицо. «Что делать, если она
заплачет?» — подумал он. Но Анэмонэ лишь крепко стиснула зубы. Он
хотел разорвать ворот ее рубашки, но ткань оказалась плотной и лишь
давила на пальцы. По спине и лицу Кику катился пот и капал на Анэмонэ.
Рубашка Анэмонэ намокла, стала видна кожа. Кику надкусил подол
рубашки и одним движением разорвал шелковую ткань. Когда он коснулся
ее ноги зубами, Анэмонэ изогнула спину и выставила зад. Кику ухватил ее
за ягодицы, перевернул на спину и стащил смятые трусики. Анэмонэ
закрыла глаза и лежала неподвижно. Кику снимал с себя одежду и пытался
унять дрожь. Чем больше он торопился, тем сильнее дрожал, кровать