Медленно струится время: тик, тик, тик. Ночь. 2 часа 43 минуты. Нужно пройтись, разогнать сон. Обычно в помещениях резидентур нет никаких окон. У нас в Вене в огромном сооружении их только три. Нужно из общего рабочего зала выйти в коридор, подняться по лестнице, пройти мимо лаборатории фотодешифровщиков в коридор «С», и оттуда вверх по лестнице. Сорок восемь ступеней. Вот тут у нас совсем небольшой коридорчик, который ведет к мощной двери антенного центра. В этом-то коридорчике — те самые три окна. Место это называется Невским проспектом. Наверное, потому, что, насидевшись в глубинах наших казематов, каждый норовит тут, на пятачке, покрутиться на солнышке.
Этот пятачок отделен от наших рабочих помещений множеством дверей, бетонными перекрытиями и стенами. Тут не разрешено обсуждать секретные вопросы. Тем не менее три окна защищены так, как должны быть защищены окна помещений ГРУ. Снаружи они ничем не отличаются от других окон. Такие же решетки, как и везде. Но наши окна не совсем прозрачные, какая-то муть в структуре стекла присутствует. Поэтому снаружи трудно разглядеть то, что происходит внутри. Стекла на окнах толстые. Не проломишь. Выполнены они такими еще и потому, что толстое стекло меньше вибрирует и не может служить хорошей мембраной, если навести на него мощный источник излучения. Стекла сделаны как бы не очень аккуратно. В одном месте чуть толще, в другом — чуть тоньше. Но и это хитрость. Кто-то за изобретение стекла переменной толщины премию получил. Если даже акустическая разведка противника будет облучать наши стекла лазерным лучом и снимать отраженный сигнал, то стекло переменной толщины будет рассеивать луч хаотично, не позволяя получить удовлетворительное качество сигнала. Форточек у нас, понятно, нет. Системы вентиляции особые. Они охраняются, и о них я мало что знаю. Ясно, что окна для проветривания помещений никак не используются.
Каждое окно имеет тройное остекление. Рамы металлические. Между металлическими деталями — прокладки. Это чтобы всячески снизить вибрацию. Внутреннее и внешнее остекление выглядят как обычные оконные стекла, но если присмотреться к среднему стеклу, то можно заметить, что стекла не находятся в одной плоскости. Каждое стекло чуть наклонено и чуть развернуто по фронту. Для каждого стекла свой угол наклона. Это тоже помогает предотвратить снятие с окон акустической информации о том, что происходит внутри помещения. Стены защищены, конечно, еще лучше. Особенно там, под землей, в «забое».
За окнами еще непроглядная ночь. Я знаю это. Я пришел сюда только для того, чтобы походить по лестницам и коридорам. Я — дежурный офицер, и мне спать никак нельзя.
Вся ночная смена работает без моего участия и вмешательства. Группа ТС круглосуточно ведет работу по перехвату и расшифровке военных и правительственных радиограмм. Группа контроля тоже занимается радиоперехватом. Но это совсем другой вид работы. Группа ТС работает в интересах службы информации ГРУ, добывая крупицы информации, из которых командный пункт ГРУ лепит общую картину мира.
У радиоконтроля функции другие, хотя и не менее ответственные. Группа радиоконтроля работает в интересах только нашей резидентуры. Она следит за активностью полиции и контрразведки. Эта группа всегда знает, что делает венская полиция, как расставлены ее силы, за кем следят ее агенты и группы наружного наблюдения. Радиоконтроль скажет вам, что сегодня, например, у вокзала они следили за подозрительным арабом, а вчера все силы были брошены на поимку группы торговцев наркотиками. Часто активность полиции не поддается объяснению, но и тогда группа радиоконтроля готова предупредить о том, в каком районе города проявилась эта непонятная активность.
Кроме групп радиоперехвата, ночами работают радисты и шифровальщики, но и в их работу я не имею права вмешиваться. Зачем же я тогда ночью тут сижу? Так положено. Работают разные группы, не подчиненные друг другу. Значит, над ними кто-то должен быть старшим. Оттого мы и дежурим ночами.
Я — обыкновенный добывающий офицер, не имеющий особых заслуг, для всех этих людей — олицетворение власти. Для них не важно, варяг я или борзой. Я отношусь к высшей касте. Я — добывающий. Значит, я гораздо выше любого из тех, кто напрямую не связан с иностранцами. Для любого из них, независимо от их воинских званий, стать добывающим офицером — красивая, но неосуществимая мечта.
— Богданыч, кофе?
Это Боря, третий шифровальщик. Ему нечего делать. Главный приемник молчит, приемник агентурной радиосигнализации тоже молчит.
— Да, Боря, пожалуйста.
Я собирался закончить описание подобранных мной площадок десантирования для работы подразделений СпН 6-й гвардейской танковой армии. По приказу ГРУ я подобрал три такие площадки. На случай войны. Но если Боря вышел из своего отсека, то завершить эту работу все равно не удастся.
— Сахар?
— Нет, Боря. Я всегда без сахара.
Боря поклоняется Венере. Все шифровальщики ГРУ и КГБ по всему миру поклоняются этой даме. Боря знает, что у меня много работы и ходит вокруг, обдумывая, как отвлечь мое внимание от будущей войны и переключить его на обсуждение вопросов его религии.
— Богданыч!
— Чего тебе? — я не отрываюсь от тетради.
— Дипкурьеры стишок новый привезли.
— Сексуальный, конечно?
— У дипкурьеров всегда только такие.
— Хрен с тобой, Боря. Давай свой стишок.
Боря кашляет. Боря прочищает горло. Боря в позе великого поэта:
— Я хожу по росе, я в ней ноги мочу. Я такой же, как все: я ебаться хочу!
— Это я, Боря, и до тебя слышал.
Боря огорчается ненадолго:
— У нас в Ленинграде один страдатель был. Знатные стихи выдавал: О Ленинград! О город мой! Все люди — бляди, а я — святой!
От него не отвяжешься. Да и портить отношения с ним опасно. Шифровальщики — более низкая каста, да зато ближе всех к Навигатору стоят, как верные холопы. В его поэзию мне никак углубляться не хочется, но и прерывать его неразумно. Лучше разговор в сторону повернуть:
— Ты в штабе Ленинградского округа служил?
— Нет, в восьмом отделе штаба седьмой армии.
— А потом?
— А потом прямо в Ватутинки.
— Ого!
Ватутинки — это совершенно секретный городок под Москвой. Главный приемный радиоцентр ГРУ. Там секретно все. Даже кладбище. Ватутинки — рай. Но как настоящий рай, он имеет одно неудобство: нет выхода наружу. Тот, кто попал в Ватутинки, может быть уверен, что похоронят его именно на том кладбище и нигде более. Некоторые из тех, кто попал в это райское место, бывают за рубежом. Но их жизнь от этого разнообразнее не становится. Для всех шифровальщиков внутри посольства установлены четко ограниченные зоны. Для каждого своя. Для Бори это только шестнадцать комнат, включая комнату, в которой он живет, общий рабочий зал, кабинеты Навигатора и его заместителей. За пределы этой зоны он выходить не может. Это уголовное преступление. А за пределы посольства — тем более. В этой зоне Боря проживет два года, а затем его отвезут в Ватутинки. В зону. Боря не ездит. Его возят. Под конвоем. Боря счастливый. Многих из тех, кто попал в Ватутинки, вообще никуда не возят. Но и они — счастливчики в сравнении с теми тысячами шифровальщиков, которые служат в штабах округов, флотов, армий и флотилий и для которых служба в Ватутинках навсегда останется несбыточной мечтой.
— Богданыч, расскажи про проституток. А то мне скоро в Ватутинки. Там ребята засмеют: был в Вене, а никаких рассказов не привез.
— Боря, я ничего не знаю о проститутках.
Голову даю на отрез: Боря не по приказу свыше меня провоцирует, ему просто послушать хочется. Любой шифровальщик, вернувшийся в Ватутинки, ценится только умением рассказывать истории на сексуальные темы. Все понимают, что у него была очень ограниченная зона для передвижения внутри посольства, иногда всего пять комнат. Все понимают, что его истории — выдумки, что ни один добывающий офицер не осмелится рассказать шифровальщику ничего из того, что он видит вокруг себя. И все же хороший рассказчик ценится в Ватутинках, как у народностей, не имеющих письменности, ценится сказочник. Вообще-то у цивилизованных народов то же самое наблюдается. Магазины Вены забиты фантастическими романами о приключениях на вымышленных планетах. Все цивилизованные люди понимают, что это выдумка, но чтут авторов этих вымыслов точно так же, как в Ватутинках чтут рассказчиков сексуальных историй.
— Богданыч, ну расскажи про проституток. Что, прямо так и стоят на улице? А одеты в чем? Богданыч, я знаю, что ты к ним близко не подходишь, но как они издалека выглядят?[11]
Я ощущаю острую нехватку воображения. Без него — труба. Тот, кто сам планирует свои ходы, всеми силами старается уйти в тень, выталкивая обеспечивающих под свет полицейских фонарей. На что уж полиция в Австрии добродушная, но и она иногда злиться начинает. Публично нас, конечно, не выгоняют — мы все-таки не в Великобритании, — но тем не менее потихоньку и из Австрии иногда выставляют. Без шума, без скандала. А уж если ты в Австрии не сумел работать, разве можно тебя в Голландию отправлять, где полиция работает вполне серьезно, или в Канаду, где условия и перспективы теперь совсем не те, что были когда-то?
Каждый варяг в тени держится. Каждый борзой у всего мира на виду. Варяги правильно делают, что нас под огонь подставляют, прикрываясь нашей нерасторопностью и неумением. Но я тоже стану варягом. Это решил точно. Ночами спать не буду, а свой выход к секретам найду!
Без выхода к настоящим секретам нет вербовки. Без вербовки нет жизни в ГРУ. Заклюют. Все, что нам в академии преподавали, имело не менее двадцати лет выдержки и использовалось на практике много раз. Нужны новые пути.
Для развития криминального воображения нас заставляли детективные романы читать. Но это скорее для развития критического отношения к действиям и решениям других. Авторы детективов — профессиональные развлекатели публики, но не профессиональные добыватели секретов. Легко и свободно они главный вопрос обходят: как командир может поставить задачу на добывание нового оружия, если о нем ничего не известно? Вообще ничего. Если мир еще не подозревает о том, что подобное оружие может существовать. А ведь советская военная разведка начала охоту за американской атомной бомбой, когда ни одно правительство в мире не придавало серьезного значения исследованиям в области ядерной физики, когда даже президент США еще не оценил по достоинству возможности ядерного оружия. Но уже тогда обыкновенный офицерик Разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии завел простую статистику: в США по такому-то вопросу за месяц опубликовано в научных журналах столько-то статей, а по другому вопросу — вот столько. По делению атомного ядра в январе, допустим, вышли шесть статей, в феврале — восемь, в марте — семь. А потом — р-р-раз! — ни одной на протяжении многих месяцев. Что сие могло означать? Правильно: тему засекретили. А почему? Где-то делятся какие-то ядрышки. Кому это интересно? Но тему почему-то засекретили. Что надо делать? Верно: найти авторов уже опубликованных статей, посмотреть (пока со стороны), чем они заняты, найти их друзей, соседей, родственников, знакомых. Дальше — дело техники: через кого-то найти выход и поинтересоваться: эй, Джон, зачем ядрышки расщепляешь? Они тебе жить мешают?
Метод статистической обработки большого количества научных публикаций теперь освоен многими, многие на нем кормятся. Мне надо искать что-то новое. Нужно собственную тропинку протаптывать. Только куда?
Для развития криминального мышления в добывании возили нас в секретный отдел музея криминалистики на Петровку. Начальники московского уголовного розыска, конечно, не знали, кто мы такие. Тот музей множество делегаций посещает — из МВД, из КГБ, из Народного контроля, из комсомола, еще черт знает откуда. Всем криминальное мышление развивать надо.
Интересный музей, ничего не скажешь. Больше всего мне машина понравилась, которая деньги делала. Ее студенты МВТУ сработали и грузинам за десять тысяч рублей продали: мол, нам настоящие деньги нужны, а машину для производства фальшивок мы еще одну сделаем. Показали студенты, куда краску лить, куда бумагу вкладывать, куда спирт заливать. Делала машина великолепные хрустящие десятки, которые ни один эксперт от настоящих отличить не мог. Предупредили студенты грузин: не увлекайтесь — жадность фраера губит! Не перегревайте машину — рисунок расплывчатым станет. Уехали грузины в Грузию. Знай себе по вечерам денежки печатают. Но встала машина. Пришлось в шайку механика вербовать. Вскрыл механик ту машину, присвистнул. Обманули вас, говорит. Не может эта машина денег фальшивых делать. В ней сто настоящих десяток было вставлено. Крутанешь ручку — новенькая, прогретая, спиртом пропитанная десятка и выскочит. Было их только сто. Все выскочили. Больше ничего не выскочит. Грузины — в милицию. Студентов поймали и дали по три года тюрьмы за мошенничество. А грузинам — по десять. За попытку и намерение производить фальшивые деньги. Оно и правильно: студенты только грузин обманули, а грузины хотели рабоче-крестьянское государство обманывать.
Эх, везет же людям с такой роскошной фантазией! Что же мне придумать?
Вербовка — сложное дело. Как охота на соболя. В глаз нужно бить, чтобы шкуру не испортить. Но для настоящего охотника попасть соболю в глаз — нетрудная задача. Найти соболя в тайге — вот что действительно трудно.
ГРУ ищет людей, которые обладают тайнами. Таких людей немало. Но советник президента, ракетный конструктор, штабной генерал отделены от нас охраной, заборами, сторожевыми собаками, тайными привилегиями и огромными деньгами. ГРУ нужны носители секретов, которые живут одиноко, без телохранителей, нужны носители государственных секретов, которые не имеют радужных перспектив и огромных денег. Нам нужны носители секретов, которым нужны деньги.
Как найти таких людей? Как выделить их из сотен миллионов других, которые не имеют доступа к секретам? Не знаете? А я знаю. Теперь я знаю. У меня блестящая идея.
Но вот беда: к Навигатору на прием попасть невозможно. Уже много дней он сидит в своем кабинете, как в заключении, никого не принимает. Младший лидер — злее пса. К нему подходить опасно — укусит. Младший лидер тоже почти все время в командирском кабинете проводит. А кроме них там Пётр Егорович Дунаец сидит. Официально он — вице-консул. Неофициально — полковник ГРУ, один из заместителей Навигатора. Теперь к этой компании присоединился еще и контр-адмирал Бондарь — заместитель начальника Первого управления ГРУ. Он в Вену прилетел как член какой-то делегации, не военной, а гражданской, конечно. В делегации его никогда не видели. У него более серьезные заботы.
Вся эта компания — генерал, адмирал и два полковника — редко из командирского кабинета выходят, как стахановцы, в «забое» сидят. Мировой рекорд добычи поставить решили?
Женя, пятый шифровальщик, носит им в кабинет и завтрак, и обед, и ужин. А потом подносы оттуда выносит. Все холодное, все нетронутое. А еще Женя оттуда выносит груды кофейных чашек и пирамиды окурков. Что там происходит, Женя, конечно, не знает. Все командирские шифровки обрабатывает только Александр Иванович, первый шифровальщик. Но у него рожа всегда каменная, без эмоций.
Наверняка то, чем занимаются эти четверо в кабинете, именуется научным термином «локализация провала». Знать, крупный провал, глубокий. И нужно рубить нити, которые могут нащупать следователи. И потому в командирский кабинет вызывают по одному самых опытных варягов резидентуры, и после короткого инструктажа они исчезают на несколько дней. Что они делают, знать посторонним не положено.
Ясно, нити рубят. Как рубят? Можно только догадываться. Дают агентам деньги и паспорта: уходи в Чили, уходи в Парагвай, денег на всю жизнь хватит. Не всем, конечно, такая удача. Речь о безопасности ГРУ. Речь о том, останется ли могущественная организация, как всегда, в тени, или о ней начнут болтать все бульварные газеты, как про КГБ или ЦРУ. Для ГРУ важно вновь вернуться в тень. Ставки в игре небывалые. И поэтому ГРУ рубит нити и другими способами. Кто-то сейчас с диким воплем под поезд летит в награду за многолетнюю верную службу. Каждому свое. Кто-то во время купания утонул. Со всяким это может случиться. Но чаще всего — автомобильные катастрофы. ГРУ, как анаконда, никогда не убивает из любви к убийствам. ГРУ убивает только при крайней нужде. Но убивает решительно и чисто. Нервная это работа. Вот почему к Младшему лидеру сейчас лучше не подходить. Я же предупреждал: укусит.
— Ты, Витя, на доброте своей сгоришь. Нельзя быть таким добрым. Человек имеет право быть добрым до определенного предела. А дальше — или всех грызи, или лежи в грязи. Дарвин это правило научно обосновал. Выживает сильнейший. Говорят, его теория только для животного мира подходит. Правильно говорят. Да только ведь и мы все — животные. Чем мы от них отличаемся? Мало чем. У остальных животных нет венерических болезней, а у людей есть. Что еще? Только улыбка. Человек улыбаться умеет. Но от наших улыбок мир не становится добрее. Жизнь — это выживание. А выживание — это борьба, борьба за место под солнцем. Не расслабляйся, Витя, и не будь добрым — затопчут…
Давно за полночь. С берега Дуная тянет прохладой. Где-то далеко садится самолет. Дождь прошел, но с каштанов еще падают тяжелые теплые капли. Младший лидер сидит напротив меня, горестно подперев щеку кулаком. Вообще-то он уже не Младший лидер. Это просто по привычке мы его так называем, да и то не все. Теперь он просто полковник ГРУ Мороз Николай Тарасович. Добывающий офицер, действующий под дипломатическим прикрытием. Это не много. Полковник ГРУ — это тоже не очень высоко. Полковники всякие в ГРУ бывают. Важно не звание, а успехи и положение. Добывающий полковник может быть просто борзым, как два военных атташе, которых эвакуировали одного за другим. Он может быть гордым и успешным варягом. Полковник может быть заместителем Навигатора или Младшим лидером. А в некоторых случаях и командиром небольшой дипломатической или нелегальной резидентуры.
Сейчас полковник Николай Тарасович Мороз перемещен с одного из самых верхних этажей нашей иерархии в самый низ. Локализация провала завершена. Младшего лидера сместили. Троих борзых, что его всегда обеспечивали, эвакуировали в Москву. И все затихло. Со стороны изменений ведь не увидишь.
Кончилась власть полковника Мороза. На его место пока никого не прислали. Так что Навигатор правит нами лично и через заместителей. Нелегко ему без первого зама, но, откровенно говоря, и Навигатор не очень сейчас старается. Все как-то само собой идет.
Падение Младшего лидера каждый по-своему переносит. Каждый по-своему реагирует. Для офицеров группы ТС, радиоконтроля, фотодешифровки, для охраны, для операторов систем защиты, связистов, шифровальщиков и всех остальных, не участвующих в добывании, он так и остался полубогом. Ведь он же по-прежнему добывающий офицер! Но среди нас, добывающих, к нему теперь по-разному относятся. Конечно, капитаны, майоры и подполковники не хамят ему. Он равен нам по положению, но тем не менее полковник. Но вот среди полковников, особенно не слишком успешных, кое-кто и посмеивается. Интересно мы устроены: те, кто больше других к нему в друзья набивался, больше других сейчас над ним потешаются. Друзья в беде познаются. Николай Тарасович на шутки не обижается. Не огрызается. Пьет Николай Тарасович. Здорово пьет. Навигатор внимания не обращает. Пусть пьет. Горе у человека. Сдается мне, что и сам Навигатор поддает.
Боря, третий шифровальщик, говорит, что Навигатор с зеркалом пьет, закрывшись в кабинете. Без зеркала пить не хочет: считает, что пьянство в одиночку — самая тяжелая форма алкоголизма. Не знаю, шутит Боря или правду говорит, да только месяца три назад не осмелился бы Боря ни шутить так, ни личные командирские тайны выдавать. Видать, ослабла рука Навигатора, нашего папочки, нашего командира. Ослабла. Возможно, Навигатор с бывшим Младшим лидером иногда и вдвоем напиваются. Но Навигатор умудряется это в секрете сохранить, а Николай Тарасович не прячется.
Сегодня вечером под проливным дождем бегу я к своей машине, а он, бедолага, мокрый весь, ключом в дверь своего длинного «ситроена» попасть не может.
— Николай Тарасович, садитесь ко мне, домой отвезу!
— Как же я, Витя, тогда утром в посольство вернусь?
— А я за вами утром заскочу.
Поехали.
— Вить, айда выпьем?
Как не выпить? Отвез я его за Дунай. У меня тут места есть, мало каким разведчикам известные. Да и цены умеренные. Пьем.
— Добрый ты, Витя. Нельзя так. Ты человека из беды выручаешь, а он тебя и сожрет. Говорят, что люди — звери. Я с этим, Витя, ну никак согласиться не могу. Люди хуже зверей. Люди жестоки, как голуби.
— Николай Тарасович, все еще на свои места встанет, не расстраивайтесь. Навигатор вас за брата считает, он вас поддержит. Да и в Аквариуме у вас связи могучие, и в нашем управлении, и на КП, и в информации…
— Это все, Витя, правильно… Да только… Ш-ш-ш, секрет… Провал у меня… Жестокий… В Центральном Комитете разбирали… Тут связи в Аквариуме не помогут. Ты думаешь, почему я не в Союзе? Потому как странно будет: в одной стране процесс шпионский, а из соседней дипломаты советские исчезают… Проныры-журналисты мигом параллель проведут… А для политики разрядки международной напряженности это вроде как серпом по глотке. Это вроде признания нашей вины и заметания следов. Временно я в Вене. Немного уляжется, забудется, тогда и меня уберут. Эвакуируют.
— А если вы успеете особо важного вербануть?
Он на меня грустными глазами смотрит. Мне немного за свои слова неудобно. Мы оба знаем, что чудес не бывает. Но что-то в моих словах нравится ему, и он грустно улыбается мне.
— Вот что, Суворов, я сегодня слишком много болтаю, хотя права у меня такого нет. Болтаю я, потому как пьян, а еще потому, что среди многих известных мне людей ты, наверное, меньше всех подлостью заражен. Слушай, Суворов, и запоминай. Сейчас в нашей своре полное расслабление с полудремотой, как после полового сношения. Это потому, что Навигатору по шее дали — еле удержался, да меня сбросили, да транзит нелегалов временно через Австрию прекращен, да поток добытой документации сейчас по другим каналам в Аквариум идет. И многим кажется, что делать ничего не надо. Все разленились, распустились без тяжелой руки папаши. Это ненадолго. Наша свора потеряла ценнейший источник информации, и Центральный Комитет скоро об этом напомнит. Навигатор на дыбы взовьется. С каждого спросит. Навигатор любого в бараний рог скрутить может. Он обязательно себе жертву выберет и на алтарь советской военной разведки положит. Чтоб никому не повадно было расслабляться. Будь, Виктор, начеку. Скоро Навигатору шифровку от Кира принесут. Навигатор страшен в гневе. Многим карьеры переломает. И правильно. Какого черта напоминаний ждете, как бараны в стаде? Виктор, работай сейчас. Завтра, может быть, уже поздно будет. Послушайся моего совета…
— Николай Тарасович, у меня идея есть шикарная, но я уже давно к Навигатору на прием попасть не могу. Может, завтра еще раз попробовать?
— Не советую, Витя. Не советую. Подожди. Скоро он всех по одному на львиную шкуру на страшный суд вызывать будет, тогда и расскажешь ему о своей идее. Только мне о ней не говори. Я ведь никто сейчас. Не имеешь ты права мне о своих идеях рассказывать. А еще, я ведь и украсть твою идею могу. Мне идеи сейчас позарез нужны. Не боишься?
— Не боюсь.
— Зря, Суворов, не боишься. Я такая же скотина, как и ты, как и все остальные. А может быть, и хуже. Пойдем по блядям, по лебедям?
— Поздно, Николай Тарасович.
— Самое время. Я тебе таких девочек покажу! Не бойся, пошли.
Вообще-то я не против на девочек посмотреть. И не боюсь я его. Он хоть и считает себя зверем, хоть рука его к убийству вполне привычна, он все же человек. Редкое исключение среди тысяч двуногих зверей, встречавшихся на моем пути. Я — зверь в большей степени, чем он. И инстинкт размножения во мне не слабее инстинкта самосохранения. Но он пьян, и с ним можно нарваться. А за этим последует эвакуация.
— Поздно уже.
Люди делятся на капиталистов и социалистов. И тем, и другим деньги нужны. Это их объединяет. А разъединяет их метод, которым они деньги добывают. Если капиталисту нужны деньги, он упорно работает. Если социалисту нужны деньги, он бросает работу, да еще и других подстрекает сделать то же самое.
У капиталистов и социалистов все ясно и логично. А я отношусь черт знает к какой категории. В нашем обществе все наоборот. Всем тоже деньги нужны. Но о деньгах неприлично говорить и преступно пытаться их заработать сверх назначенной тебе пайки. Не общество, а непонятно что. Если было бы у нас нормальное общество, я всенепременно стал бы социалистом. Я бы бастовал постоянно и на этом сколотил бы огромный капитал.
Мне хочется сейчас думать о чем угодно — о капиталистах и социалистах, о светлом будущем планеты, когда все станут социалистами, когда все будут помнить только свои права, но не свои обязанности. И вообще мне сейчас хочется думать обо всем, кроме того, что ждет меня через несколько минут за бронированной дверью командирского кабинета.
Свиреп Навигатор во гневе. Страшен он, особенно когда от Кира шифровку получит. Шифровку «из инстанции» Александр Иванович, первый шифровальщик, по приказу Навигатора всей своре зачитал. Суровая шифровка.
А после нее потянулись полковники по одному на львиную шкуру. Пред ясны очи. А за полковниками — подполковники. Быстро Навигатор резолюции выносит, точно как батька Махно приговоры. Скоро уже моя очередь… Страшно.
— Докладывай.
— Альпийский туризм.
— Альпийский туризм? — Навигатор медленно встает со своего кресла. — Ты сказал — альпийский туризм?
Ему не сидится. Он быстро ходит из угла в угол, чему-то улыбаясь и глядя мимо меня.
— Аль-пий-ский ту-ризм, — указательный палец его правой руки коснулся мощного лба и тут же направлен на меня, как пистолет. — Я всегда знал, что у тебя золотая голова!
Он поудобнее усаживается в кресле, подперев щеку кулаком. Оранжевый отблеск лампы скользнул по его глазам, и я вдруг ощутил на себе подавляющую тяжесть его могучего интеллекта:
— Расскажи мне об альпийском туризме.
— Товарищ генерал, Шестой флот США контролирует Средиземное море. Понятно, что ГРУ следит за ним из Италии, из Вашингтона, из Греции, Турции, Сирии, Ливана, Египта, Ливии, Туниса, Алжира, Марокко, Испании, Франции, с Мальты, с Кипра, со спутников, с кораблей пятой эскадры. На Шестой флот мы можем смотреть не со стороны, а изнутри. Наблюдательный пункт — австрийские Альпы. Конечно, наш опыт будет перенесен в Швейцарию и другие страны, но мы будем первыми. Шестой флот — золотое дно. Атомные авианосцы, новейшие самолеты, ракеты всех классов, подводные лодки, десантные корабли, а на них — танки, артиллерия и любое вооружение сухопутных войск. В Шестом флоте мы найдем все. Там ядерные заряды, атомные реакторы, электроника, электроника, электроника…
Он не перебивает меня.
— Служба в Шестом флоте — это возможность посмотреть Европу: зачем лететь в США, если отпуск можно великолепно провести в Австрии, в Швейцарии, во Франции. После изнурительных месяцев под палящим солнцем флотский офицер попадает в заснеженные горы…
Его глаза блестят:
— Если бы ты родился в волчьей семье капиталистов, то тебе предпринимателем быть. Продолжай.
— Я предлагаю сменить тактику. Я предлагаю ловить мышь не в норе, а в момент, когда она из нее выйдет. Я предлагаю не проникать на особо секретные объекты и не охотиться за какой-то определенной мышью, а построить мышеловку. Небольшой отель в горах. Это нам не будет практически ничего стоить. 500 тысяч долларов, не более. Для выполнения плана мне нужно только одно: секретный агент, который долго работал в добывании, но сейчас потерял свои агентурные возможности. Мне нужен один из стариков, который втянут в наши дела совершенно и окончательно, которому вы верите. Думаю, что у вас должны быть старики на агентурной консервации. Мы найдем небольшой горный отель на грани банкротства. Таких немало. В него мы вдохнем новую жизнь, введя нашего агента с деньгами в качестве компаньона. Этим мы спасем отель и поставим владельца на колени. Собрав предварительно данные об отелях, мы выберем тот, в котором американцы, служившие на Шестом флоте, останавливались наиболее часто. Отель — не место вербовки, а место изучения. Молниеносная вербовка — после. В другом месте.
— Отель — пассивный путь. Возможно, кто-нибудь заедет. Или нет. Долго ждать…
— Как рыбак, забросив удочки… Надо знать, куда забрасывать и с какой наживкой.
— Хорошо. Приказываю тебе собрать материалы о небольших горных отелях, которые по разным причинам продаются… Продаются не от хорошей жизни.
— Товарищ генерал, я уже собрал такие сведения, вот они…
Я больше в обеспечении не работаю. Это видят в «забое» все. Каждый мою судьбу предсказать пытается. Надолго ли мне привилегии такие. Судьбу предсказывать нетрудно. Нужно на первого шифровальщика смотреть. Он все знает. Все тайны. Он — барометр командирской милости и немилости.
А первый шифровальщик меня по отчеству называть начал: Виктор Богданович. Вам шифровка, Виктор Богданович. Доброе утро, Виктор Богданович. Распишитесь тут, Виктор Богданович.
Это невероятно! С первым шифровальщиком такого никогда не случалось. Он не добывающий офицер, но он к персоне Навигатора ближе всех стоит. По званию он подполковник. Он по имени и отчеству только добывающих полковников называл, а подполковников, майоров, капитанов он никак не называл: вам шифровка! И не более. И вот на тебе: вспомнил имя мое и публично его произнес. Главный рабочий зал затих, когда он впервые это сделал. Лица удивленные в мою сторону повернулись. У Сережи Двадцать Седьмого аж челюсть отвисла.
В тот самый первый раз, когда это случилось, первый шифровальщик меня к Навигатору вызывал:
— Командир ждет вас, Виктор Богданович.
Теперь к этому уже привыкли. Каждый гадает, где это я успел отличиться. Краем уха слышу иногда обрывки разговоров обо мне: китайского атташе вербанул! Слухи обо мне разные. Но кроме меня о моих делах знает только Навигатор, первый шифровальщик и Николай Тарасович Мороз, бывший Младший лидер. Он уже не пьет. Над ним никто больше не шутит. Раньше, когда он был Младшим лидером, он говорил: «Приказываю!» Потом он ничего не говорил. Теперь, оставаясь просто добывающим офицером, он стал говорить: «Именем резидента приказываю!» В его голосе вновь зазвенели железные нотки повелевающей машины. Раз приказывает, значит, есть такие полномочия. Раз заговорил таким тоном, значит, чувствует силу за собой.
Титул Младшего лидера он потерял, титул этот, конечно, очень важный. Но более важно другое: Навигатор полковнику по-прежнему верит и опирается на него. Раньше Младший лидер своей властью всю свору в кулаке держал, теперь он делает то же самое, но только от командирского имени.
В XXI веке читатель едва ли поверит в такую дикость. Неужели простой советский человек не представлял, как выглядит проститутка? Неужели под фонарями советских городов не порхали «ночные бабочки»? Вы будете смеяться: не порхали. Не было проституток на улицах наших городов. У нас вообще ничего такого не было. 17 июля 1986 года во время телемоста Ленинград — Бостон простая советская женщина по фамилии Иванова (как же иначе?) сразила Америку, заявив: в Советском Союзе секса нет! — Прим. автора.