— Надевай, — приказывает Навигатор.
Я надеваю на голову прозрачный шлем. Он делает то же самое. Теперь мы на космонавтов похожи. Наши шлемы соединены гибкими прозрачными трубами.
Подслушать то, о чем говорят в командирском кабинете, невозможно. Даже теоретически. Но если в дополнение ко всем системам защиты он приказывает еще воспользоваться и переговорным устройством, то, значит, речь пойдет о чем-то совсем интересном.
— Ты делаешь успехи. Не только в добывании. Недавно ты прошел серию проверок, организованных Аквариумом и мной лично. Ты не догадывался о проверках, но прошел их блестяще. Сейчас ты в доверии нулевой категории.
Если это правда, то ГРУ меня слегка переоценивает. За мной грешки числятся. Я не святой. А может быть, Навигатор мне всей правды не говорит.
— ГРУ доверяет тебе проведение операции чрезвычайной важности. В Вену в ближайшее время прибывает один наш «друг». Он очень важен для нас. Насколько важен, можешь судить сам: им руководит генерал-полковник Мещеряков лично. Кто этот «друг», я не знаю и не имею права знать. Тебе тем более этого знать не полагается. Понятно, что с таким человеком мы не встречаемся лично. Никогда. Он работает через систему тайников и сигналов. Однако ГРУ готово провести встречу с ним в любой момент. Мы должны быть уверены, что контакт может быть установлен в любых обстоятельствах, в любое время. Поэтому раз в несколько лет проводятся контрольные встречи. Он получает боевой вызов и идет на связь. Но мы в контакт не вступаем. Только смотрим за ним издалека. Его выход — это подтверждение для ГРУ, что связь работает нормально. Кроме того, мы проверяем обстановку вокруг него. Сейчас будет проведена такая операция. Приказом начальника ГРУ контрольную операцию приказано проводить тебе. Для тебя будет снят номер в отеле. Чтобы не подставить «друга», проверишься сам. Проверяться будешь двое суток с мощным обеспечением. Исколесишь всю страну. Машину свою бросишь в Инсбруке. Исчезнешь. Растворишься. В Вене появишься, как призрак. Проведешь окончательную проверку. Войдешь в отель через ресторан. Незаметно вверх. Все будет подготовлено. У тебя будет «Минокс» с телеобъективом. Аппарат заряжен пленкой «Микрат 93 Щит». Пленка имеет два слоя: отвлекающий и боевой. На отвлекающем слое сделаны снимки австрийских военных аэродромов. Боевой слой ты будешь использовать для работы. Если тебя арестуют, попытайся вырвать пленку из камеры и засветить. Если сделать это не удастся, они проявят ее. Они получат изображение аэродромов, но проявителем уничтожат боевой слой. Пусть они примут тебя за мелкого шпиона. Все понял?
— Да.
— Тогда слушай дальше. «Друг» в точно определенное время выйдет к витрине обувного магазина. Ты будешь находиться в ста метрах от него и на восемнадцать метров выше. Отснимешь на пленку появление «друга». Я не знаю, кто это будет. Может быть, женщина, переодетая мужчиной. Может быть, мужчина, переодетый женщиной. Не смущайся, даже если одежда грязная, а волосы не расчесаны, так лучше для дела. В течение получаса до появления «друга» фиксируй на пленку любое движение, которое тебе покажется подозрительным. Как узнать его? Он появится в точно определенное время в точно определенном месте. Свернутая газета в правой руке — опознавательный знак и одновременно сигнал благополучия. Та же газета в левой руке — сигнал опасности. «Друг» идет на встречу, не зная, встретим мы его или нет. Но если он под контролем, он нам об этом просигнализирует. Этим он спасает нашего офицера и одновременно свою шкуру. Если он под контролем полиции, в его интересах сократить количество контактов с нами. Если через пять минут никто не вступит с ним в контакт, он уйдет и будет вновь выходить на связь, когда мы этого потребуем. Возможно, через десять лет и в другом полушарии. И, возможно, мы вновь только проверим его, не вступая в контакт. Что не ясно?
— Все ясно.
— Последнее. Время и место проведения операции я тебе сообщу внезапно, прямо перед самым началом. В оставшееся до операции время ты не имеешь права вступать в контакты с иностранцами. О любом вынужденном контакте докладывать мне лично. О деле не знает никто, даже первый шифровальщик. Телеграмма была закрыта моим личным шифром. В номере гостиницы с тобой не должен оказаться никакой другой фотоаппарат, кроме того, который я тебе дам перед операцией. Лишний фотоаппарат может стоить тебе головы. Будь осторожен с «Миноксом». Он заряжен в Аквариуме и опечатан. Печати почти не видно. Смотри не повреди ее. О том, как выглядит «друг», ты не имеешь права рассказывать никому, даже мне. Опечатанный «Минокс» дипломатической почтой уйдет в Аквариум, и там пленку проявят особым способом. Все понял?
— Все.
— Тогда повтори все с самого начала.
Номер отеля подобран со знанием дела. Моя комната угловая. Я могу обозревать сразу три тихие улочки. Вон там обувной магазин. На прилегающих улицах почти никакого движения. До появления «друга» три часа десять минут.
В номере кто-то заботливый приготовил для меня все, что может мне потребоваться: телеобъектив к «Миноксу» величиной с батарейку для электрического фонарика, большой бинокль «Карл Цейс», хронометр «Омега», набор светофильтров, карта города, термос с горячим кофе. А «Минокс» я с собой принес.
Вот он, в ладони. Маленький хромированный прямоугольник с кнопочками и окошечками. «Миноксом» работают все разведки мира уже полвека. «Миноксом» работал Филби против британской разведки в интересах советской разведки. «Миноксом» работал полковник Пеньковский против советской разведки в интересах британской разведки. Вот он, на моей ладони. Маленький аккуратный «Минокс». Я присоединяю телеобъектив и пробую снимать. Я только примеряюсь. Для такого маленького аппарата сто метров — большая дистанция. Дрогнет рука — все смажется. «Минокс» не для этого придуман. «Минокс» — для того, чтобы снимать документы, разложенные на столе.
Время, лениво переваливаясь, нехотя плетется мимо. Крышка термоса, которая мне чашкой служит, дымит тонкой струйкой, как Везувий над Неаполем. Толстая женщина выходит из дома и идет по улице. Ничего интересного. Проехал почтальон на велосипеде. Опять все замерло. По улице черный «мерседес» проехал. На заднем сиденье утопает в подушках человек, одетый в белые простыни. Это представитель бедной страны поехал на совещание требовать денег от богатых стран. Дипломаты богатых стран тоже на совещание едут. Но у богатых машины поскромнее. Говорят, что в будущем разрыв между богатыми и бедными странами будет увеличиваться. Так специалисты говорят, им виднее. Большой разрыв будет означать, что дипломатов бедных стран только на «роллс-ройсах» возить будут, а дипломаты богатых стран, наверное, на велосипеды пересядут для экономии.
Тоненькая стрелка маленького аккуратного хронометра утомительно идет круг за кругом. Опять толстая женщина прошла. Опять прошелестели шины огромного черного автомобиля с затемненными стеклами: еще один беднейший за помощью едет. Я вновь «Цейсом» улицы щупаю. Не пропустить ничего, запомнить номера. Запомнить лица. Их немного. Запомнить любое движение. Любое изменение. «Минокс» — на боевом взводе, как зенитный пулемет в танке. Все подозрительное — на пленку. Кадры в «Миноксе» крошечные. Поэтому на короткой пленке их много умещается. А это что?
Что-о-о?
Я еще не осознал увиденное в полной мере, меня просто переполнило ощущение чего-то ужасного и непоправимого. На улице остановился красавец «ситроен». Я его среди тысяч других узнаю — это «ситроен» Младшего лидера. Из машины выходит женщина, быстро наклоняется к Младшему лидеру и целует его. Именно этот момент снимает мой аккуратный «Минокс». Женщина садится в спортивный «фиат» и уезжает. А Младшего лидера давно нет на улице.
Я в кресле сижу. Я кусаю губы. Женщина, конечно, не жена Младшего лидера. Его жену я знаю. Женщина эта — не секретный агент. Навигатор знает время и место любой операции и сейчас в моем районе он наверняка запретил любую агентурную активность. Значит, ГРУ вновь проверяет меня.
Они посадили меня в эту дурацкую комнату и разыграли комедию. Теперь они ждут, доложу я о проступке уважаемого мной человека или скрою это. Для того и аппарат дали, чтобы узнать, колебался ли я хоть мгновение или воспользовался им немедленно. А еще по снимку они увидят, дрожали у меня руки или нет.
Но губы я кусаю неспроста. Еще одна возможность остается. Тихая улочка по всем статьям для тайных встреч подходит. О том, что я на шестом этаже сижу за плотными шторами, мало кому известно. Младший лидер мог и не подозревать о моем присутствии, если он в операцию лично не вовлечен.
Младший лидер и любовница!
Американка? Англичанка? Ясно, что иностранка. Советской женщине за рубежом машину иметь не полагается. Тем более спортивную. Зачем ей спортивная? Все машины советскому государству принадлежат, и ими пользуются только те, кто мощь государства бережет и умножает.
Если все это не комедия и не проверка, то Младшему лидеру — конец. Капут. Кранты. Конвейер. Полный конвейер с неприятным финишем. Однако все это может быть проверкой. Мало ли как каждого из нас проверяли! Именно так я и должен был действовать. Быстро и решительно. Я прихожу в себя и смотрю на пустынную улицу. Никто не нарушает ее спокойствия. Только неприятная сутулая фигура с газетой в руке у витрины обувного магазина прозябает. Что ты там, человече, интересного мог увидеть?
Я откидываюсь на спинку кресла и смотрю в потолок. И вдруг вскакиваю, опрокинув термос. Хватаю «Минокс». Судорожно жму на спуск. Это же он! Это же «друг», мать-перемать! Затвором щелк-щелк. И еще раз. Черт бы побрал всех «друзей» вместе с генерал-полковником Мещеряковым, вместе с Младшим лидером и его блядью!
Время истекло. «Друг» нехотя бросает газету в урну и исчезает за углом.
Качество кадров может оказаться неудовлетворительным, и это выдаст мое душевное состояние. Это прольет свет на тот факт, что Младшего лидера я выдавать не хотел, что я колебался.
Встаю. Отсоединяю телеобъектив. Термос, объектив, бинокль укладываю в пакет и опускаю в урну. Кто-то после меня все это заберет. «Минокс» в левой руке зажат. Так удобнее вырывать из него пленку в случае ареста.
Ах, если бы меня арестовали! А может, симулировать нападение полиции? Нет, это не пройдет. Генеральный консул в полицию позвонит и узнает, что никто на меня не нападал. Тогда меня на конвейер поставят.
Выхожу на улицу, и яркое солнце ослепляет меня. Нет. В этом радостном мире все не может быть так плохо. Это была обычная проверка. Обычная провокация ГРУ. И я не клюнул. В академии нам и не такие проверки устраивали. Похлеще. Жизнь самых близких нам людей на карте стояла. А потом выяснялось, что это просто комедию наши начальники разыгрывали. Многие этого не выдерживали.
Я выдержал. А минуты сомнений нам прощали. Мы все-таки тоже люди. В каком-то смысле.
— Откуда «друг» появился?
Мгновение размышляю, соврать или нет.
— Я не видел, товарищ генерал.
— У тебя был хронометр. Разве «друг» вышел не точно вовремя?
Молчу.
— Тебя что-то сбило с толку? Что-то было подозрительным? Непонятным? Необъяснимым? Что-то смутило тебя?
— Ваш первый заместитель…
Нестерпимая тревога в глазах его.
— Ваш первый заместитель был на месте встречи за двенадцать минут до появления «друга». С женщиной.
Острые косточки на его кулаках белые-белые. И лицо белое. Он молчит. Он смотрит в стену сквозь меня. Потом он тихо и спокойно спрашивает:
— Ты его, конечно, не успел заснять…
Трудно понять, он спрашивает или утверждает. А может, угрожает.
— Успел…
В глаза ему боюсь смотреть. Под ноги себе смотрю. Время тоскливо тянется. Нехотя. Часы на стенке тикают: тик, тик, тик.
— Что делать будем?
— Не знаю, — жму плечами.
— Что делать будем? — он бьет по столу кулаком и тут же, брызжа слюной, шипит мне в лицо: — Что делать будем?
— Эвакуацию готовить! — обозлившись, вдруг огрызаюсь я.
Мой крик успокаивает его. Он затихает. Сейчас он просто старик-горемыка, на которого свалилось тяжелое горе. Он сильный человек. Но система сильнее каждого из нас. Система сильнее всех нас. Система могущественна. Под ее неумолимый топор любой из нас попасть может. Он смотрит в пустоту.
— Знаешь, Витя, полковник Мороз в шестьдесят четвертом году меня от высшей меры отмазал. Я его после этого по всему свету вел за собой. Он вербовал женщин. Но каких женщин! Эх, жизнь… Любил он их. И они его любили. Я знал, что он налево ударяет. Я знал, что у него в каждом городе любовница. Прощал ему. И знал, что попадется он. Знал. Как ты в этой Австрии спрячешься? Ладно. Вдвоем мы эвакуацию сумеем провести?
— Сумеем.
— Шприц в шкафу возьми.
— Взял.
Он нажимает кнопку переговорного устройства.
— Первый шифровальщик.
— Я, товарищ генерал, — отвечает аппарат.
— Первого заместителя ко мне.
— Есть, — отвечает аппарат.
— Садись, — устало говорит Навигатор. Он сидит за столом. Левая рука на столе. Правая — в ящике стола. Так там и застыла. Я позади кресла, на котором теперь Младший лидер сидит. Увидев, что правая рука Навигатора покоится в ящике стола, Младший лидер сразу все понял. А мое присутствие означало, что это я его как-то проверял и на чем-то застукал. Он тянется всем телом до хруста в костях. Затем спокойно снимает пиджак и заводит руки за спинку кресла. Он знает правила игры. Щелкаю наручниками. Осторожно расстегиваю золотую запонку и отгибаю манжету рубашки. Тонкую белую салфетку для чистки оптики смачиваю джином из зеленой бутылки. Салфеткой протираю кожу, куда сейчас войдет игла. Тонким штырьком пробиваю мембрану шприц-тюбика, не касаясь пальцами иглы. Затем, подняв шприц на уровень глаз, двумя пальцами нежно жму на прозрачные стенки флакончика со светлой, чуть мутной жидкостью. Иглу под кожу нужно вводить аккуратно, а содержимое тюбика выдавливать плавно. Затем, не разжимая пальцев (тюбик, как насос, может втянуть всю жидкость обратно), извлекаю иглу и вновь растираю кожу салфеткой с джином.
Кивком головы Навигатор дает мне знак выйти. Я выхожу из кабинета и, закрывая дверь, слышу его лишенный всяких эмоций голос:
— Рассказывай…
Мне плохо.
Мне совсем плохо.
Со мной подобного никогда не случалось. Плохо себя чувствуют только слабые люди. Это они придумали себе тысячи болезней и страдают от них, попусту теряя время. Это слабые люди придумали для себя головную боль, приступы слабости, обмороки, угрызения совести. Ничего этого нет. Все эти беды — только в воображении слабых. Себя к сильным не отношу. Я — нормальный. А нормальный человек не имеет ни головных болей, ни сердечных приступов, ни нервных расстройств. Я никогда не болел, никогда не скулил и никогда никого не просил о помощи.
Но сегодня мне плохо. Тоска невыносимая. Смертная тоска. Человечка бы зарезать!
Сижу в маленькой пивной. В углу. Как волк затравленный. Скатерть, на которой лежат мои локти, клетчатая, красная с белым. Чистая скатерть. Кружка пивная — большая. Точеная. Пиво по цвету коньяку сродни. Наверное, и вкуса несравненного. Но не чувствую вкуса. На граненом боку пивной кружки два льва на задних лапках стоят, передними щит держат. Красивый щит и львы красивые. Язычки розовые — наружу. Я всяких кошек люблю: и леопардов, и пантер, и домашних котов, черных и сереньких. И тех львов, что на пивных кружках, тоже люблю. Красивый зверь кот. Даже домашний. Чистый. Сильный. От собаки кот независимостью отличается. А сколько в котах гибкости! Отчего люди котам не поклоняются?
Люди в зале веселые. Они, наверное, все друг друга знают. Все друг другу улыбаются. Напротив меня четверо здоровенных мужиков: шляпы с перышками, штаны кожаные по колено на лямочках. Мужики зело здоровы. Бороды рыжие. Кружкам пустым на их столе уже и места нет. Смеются. Чего зубы скалите? Так бы кружкой и запустил в смеющееся рыло. Хрен с ним, что четверо вас, что кулачищи у вас почти как у моего командира полка — как пивные кружки кулачищи.
Может, броситься на них? Да пусть они меня тут и убьют. Пусть проломят мне череп табуреткой дубовой или австрийской кружкой резной. Так ведь не убьют же. Выкинут из зала и полицию вызовут. А может, на полицейского броситься? Или вот Брежнев скоро в Вену приезжает с Картером наивным встречаться. Может, на Брежнева кинутся? Тут уж точно пристрелят.
Только разве интересно умирать от руки полицейского или от рук тайных брежневских охранников? Другое дело, когда тебя убивают добрые и сильные люди, как эти, напротив.
А они все смеются.
Я никогда никому не завидовал. А тут вдруг зависть черная гадюкой подколодной в душу тихонько заползла. Ах, мне бы такие штаны по колено да шляпу с пером! А кружка с пивом у меня уже есть. Что еще человеку для полного счастья надо?
А они хохочут, закатываются. Один закашлялся, а хохот его так и душит. Другой встает, кружка полная в руке, пена через край. Тоже хохочет. А я ему в глаза смотрю.
Что в моих глазах — не знаю, но только, встретившись взглядом со мной, здоровенный австрияк, всей компании голова, смолк сразу, улыбку погасил. Мне тоже в глаза смотрит. Пристально и внимательно. Глаза у него ясные. Чистые глаза. Смотрит на меня. Губы сжал. Голову набок наклонил.
То ли от моего взгляда холодом смертельным веяло, то ли сообразил он, что я хороню себя сейчас. Что он про меня думал, не знаю. Но, встретившись взглядом со мной, этот матерый мужичище потускнел как-то. Хохочут все вокруг него. Хмель в счастливых головах играет, а он угрюмый сидит, в пол смотрит. Мне его даже жалко стало. Зачем человеку своим взглядом вечер испортил?
Долго ли, коротко ли, встали они, к выходу идут. Тот, который самый большой, последним. У самой двери останавливается, исподлобья на меня смотрит, потом вдруг всей тушей своей гигантской к моему столу двинулся. Грозный, как разгневанный танк. Челюсть моя так и заныла в предчувствии зубодробительного удара. Страха во мне никакого. Бей, австрияк, вечер я тебе крепко испохабил. У нас за это неизменно по морде бьют. Традиция такая.
Подходит. Весь свет мне исполинским своим животом загородил. Бей, австрияк! Я сопротивляться не буду. Бей, не милуй! Рука его тяжелая, пудовая, на мое плечо левое легла и слегка сжала его. И по той руке вроде как человеческое участие потекло. Своей правой рукой стиснул я руку его. Сжал благодарно. В глаза ему не смотрю. Не знаю почему. Голову над столом склонил. А он к выходу пошел, неуклюжий, не оборачиваясь. Чужой человек. Другой планеты существо.
А ведь тоже человек. Добрый. Добрее меня. Стократ добрее.
Что происходит со мной? Что за перемены? Что за скачки? Лучше мне. От пива, наверное. А может, от прикосновения широкой мозолистой лапы, что меня по плечу потрепала, на краю пропасти удержала. Однако что же со мной было? Отчего свет белый для меня померк? Может, именно это слабые люди угрызениями совести называют? Нет, конечно. Нет у меня совести, потому не мучает она меня.
И чего мучить? С какой стати? Младшего лидера предал? Хороший он человек. Но не я его, так он бы меня на конвейер поставил. Работа у нас такая. Выдав Младшего лидера, я ГРУ от всяких случайностей оградил. За такие вещи в Центральном Комитете Кир спасибо говорит. Увезут Младшего лидера, нового пришлют. Стоит ли из-за этого расстраиваться? Если бы каждый волю своим чувствам давал, система давно бы рухнула. А так она стоит и крепнет. И сильна она тем, что избавляется немедленно от любого расслабившегося. От любого, кто своим чувствам волю дает.
Но не расслабился ли я сам? Несомненно. А видел ли кто меня? Возможно. Можно ли было со стороны мои переживания увидеть? Конечно. Если поза горемыки, если руки плетями, если взгляд погас, это могли обнаружить. Если австрияк понял, что плохо мне, то опытный разведчик, который мог следить за мной, и подавно понял.
После эвакуации Младшего лидера Навигатор вполне мог за мной слежку поставить: как 41-й себя поведет?
Что-то случилось со мной, и на несколько часов я потерял контроль над собой. Если Навигатор об этом узнает, то ночью меня ждет эвакуация. Очередной самолет будет только через три дня. Эти дни я в фотолаборатории в темноте просижу. Сегодня ночью меня обязательно в эту темноту уволокут. Даже обыкновенный самолет, у которого иногда приборы управления отключаются, к полетам не допускают. А разведчика и подавно. Разведчик, теряющий контроль над собой, опасен. Его убирают немедленно.
Из пивной к своей машине бреду. Если хочешь обнаружить слежку — побольше равнодушия. Почаще под ноги смотри. Успокой следящих. Тогда их и увидишь. Ибо, успокоившись, они ошибаются. Уже много лет я, как летчик истребитель, все в заднее стекло машины смотрю. Назад смотрю больше, чем вперед. Профессия такая. Но не сейчас. Сейчас даю возможность тем, кто, возможно, следит за мной, успокоиться и потерять бдительность. Машина моя идет ровно. Никаких фокусов. Никаких попыток уйти в переулки.
Но берегу Дуная, через мост, опять вдоль берега. Не спешу, не делаю рывков, не стараюсь уйти куда-нибудь к железнодорожному полотну. (Хорошо проверяться у железнодорожного полотна.) Обхожу центр города. Иду по широким улицам в потоке машин. Хорошо для тех, кто следит. И совершенно плохо для того, кто под слежкой. От Шведенплац двигаюсь в сторону моста Аспернбрюкке.
Но вот я резко ухожу в первый переулок направо к главному почтамту и вновь резко вправо. Тут меня светофор остановит. Это я знаю. А знает ли про этот светофор тот, кто следит за мной?
Если кто-то следит, то он должен выскочить следом или потерять меня. А обойти меня по параллельным улицам тут невозможно. Тут я все знаю. Все тротуары тут истоптал.
Я под светофором. Один. Улочка узкая. А ну-ка, кто из-за поворота выскочит? Еще секунда, и будет зеленый свет. Из-за поворота вылетает серый побитый «форд». Тормозами скрипит. Молод водитель. Не знал, что светофор за углом. Не думал, что я под светофором стоять могу, его поджидая. Зеленый свет. Плавно трогаюсь. Его лицо очкастое я одним взглядом накрываю — в автомобильное зеркальце. Да, брат. Знаю я твою очкастую рожу. Номер на твоей машине не дипломатический. Но ты — советский дипломат. Тебя я видел в делегации по сокращению вооружений в Европе. Не думал, что ты из нашей своры. Думал, что ты чистый. Но зачем чистому дипломату в рабочее время по городу шнырять? Зачем из-за поворота на бешеной скорости выскакивать, штрафуют же!
Теперь я не спешу. Лицо свое равнодушием умыл. Не замечаю ничего, не реагирую ни на что. «Форд» больше не появляется. Может, он и появлялся, но я не пытаюсь вновь его обнаружить. Для меня и одного раза достаточно. Мне ясно: за мной следят. Ни капли сомнения в этом нет.
Водитель «форда» сейчас мучается: увидел я его или нет, узнал ли? Он, конечно, успокаивает себя, что рассеянный я, что совсем назад не смотрю, что не мог я его заметить.
Интересно, сколько машин за мной Навигатор поставил следить? Ясно, что не одну. Если бы только одна машина в слежке была, то в машине по меньшей мере два человека сидели. Если один человек в машине, значит, машин несколько. Это каждому ясно. Такая слежка может завершиться только эвакуацией.
Моего командира можно понять. Если человек теряет контроль над собой после пустякового происшествия, значит, он и в будущем может потерять контроль над собой. В самый ответственный момент. А может, он в прошлом уже терял над собой контроль? Может, враждебные организации уже воспользовались этим?
Сомнений нет: заберут меня сегодня ночью. И если бы я был на месте Навигатора, то поступил бы точно так же: во-первых, немедленно после случившегося поставил слежку, во-вторых, убедившись в неблагополучии, отдал приказ об эвакуации.
Я не еду в посольство. Посольство — это наручники и укол. Я еду домой. Мне нужно подготовиться к неизбежному. И встретить удар судьбы с достоинством.