Приказ приходит несколько неожиданный: к 17 часам прибыть в Поти и встать там под загрузку боеприпасами для Севастополя. В качестве транспортировщика каких-либо грузов «Ташкент», не предназначенный для этого, используется впервые. И это может означать одно: Севастополю, отбивающему фашистский штурм, боеприпасы необходимы очень срочно.
Пока готовят машины, собираем с комиссаром актив артиллерийской и минно-торпедной боевых частей — командиров башен, старшин, краснофлотцев-коммунистов, комсомольских вожаков подразделений. Им в первую очередь надо объяснить специфические особенности поставленной кораблю задачи.
— Если командование, — говорю я собравшимся, — признало необходимым поручить самому быстроходному боевому кораблю флота доставку в Севастополь боеприпасов, то уже понятно, как нужны там снаряды. И ясно, что мы примем их на борт как можно больше. Столько, сколько сумеем разместить. Значит, боеприпасы будут не только в артпогребах, но и в кубриках. Будут, вероятно, и на верхней палубе. В погребах режим известный — там несется артиллерийский дозор, несколько раз в сутки проверяются температура и влажность воздуха, туда никто не посмеет войти со спичками в кармане. Превратить кубрики в артиллерийские погреба в полном смысле слова мы не можем, но меры предосторожности должны соблюдать так же строго. В каждом кубрике поставим вахту у клапанов затопления. А вы, моряки второй и третьей боевых частей, знающие, как обращаться с боеприпасами, будете артиллерийским дозором всего корабля. Кто за что отвечает — объявим. А пока разъясните своим товарищам, какая нужна осторожность, чтобы с кораблем ничего не случилось…
В БЧ-II и БЧ-III много коммунистов, восемь человек командного состава, до двадцати пяти старшин, в том числе такие авторитетные в экипаже, как старшина башни мичман Николай Феоктистович Семененко, главные старшины Григорий Сулименко и Виктор Рудман. Здесь и свой «комиссар» — младший политрук Григорий Беркаль. Все они становятся сегодня агитаторами: все объясняют сослуживцам, как потребуется себя вести, когда корабль примет опасный груз. На эту же тему выступил перед микрофоном корабельной трансляции узла Николай Спиридонович Новик.
Погода, кажется, решила усложнить для нас выполнение боевой задачи. Пока идем в Поти, ветер все усиливается, поднимая волну. Похоже, разыгрывается шторм. В ноябре это на Черном море не редкость.
Наступила пора, когда наше море часто выглядит совсем не по-южному. В холодные ветреные дни трудно придется зенитчикам — в отличие от моряков, несущих службу на других наружных постах, они находятся у своих автоматов практически бессменно. Правда, пока мы далеко от фронтовой зоны, еще не требуется всем быть на площадке. Но почти все уже там. Наверное, хотят опробовать в непогоду свое укрытие, только недавно сооруженное и прозванное на корабле дачей зенитчиков.
Главные конструкторы укрытия — два Сергея: старшие краснофлотцы зенитной батареи Самсонов и Шишков. По их предложению, между батарейной площадкой и корабельной трубой укреплены деревянные балки, по которым настлана дощатая «палуба», а сверху и по бокам «дача» затянута брезентом. Все сооружение, не исключая и брезентового шатра, тщательно покрашено в один тон с бортами и надстройками, дабы оно не портило внешнего вида корабля. Но главное — люди могут отдохнуть и немного согреться, оставаясь вблизи своих пушек.
В Севастополе корабельный боезапас принимали, бывало, в укромном уголке Северной бухты — у Сухарной балки. А если на рейде, то со специальной баржи. Красный сигнальный флажок «наш», поднятый на фалах, предупреждал всех вокруг, что на корабле идет работа, сопряженная с определенной опасностью.
В Поти эшелон с боеприпасами — сперва несколько вагонов, затем еще подали прямо на железнодорожную ветку, выведенную к причалам. У вагонов охрана. А грузить нашему же экипажу. Орловский и Фрозе расставляют командный состав по вагонам, кубрикам и загружаемым участкам верхней палубы, быстро налаживают всю работу.
Самый важный груз — «эрэсы», реактивные снаряды, которые вслед за специальными наземными подразделениями приняла на вооружение наша авиация. В госпитале один раненый летчик рассказывал мне, что можно сделать парой «эрэсов», если внизу — колонна танков или автомашин…
«Эрэсы» в тяжелых ящиках. Двое краснофлотцев кладут ящик на спину третьему и идут рядом, поддерживая и страхуя. «Эрэсами» загружаем прежде всего первый кубрик. В остальные идут артиллерийские заряды. Для ящиков со снарядами выделены такие участки верхней палубы, где груз легче укрыть и закрепить: надо учитывать штормовую погоду. Крепление ящиков талрепами — забота боцмана Тараненко и его команды. Растущие штабеля ящиков особенно тревожат Сурина. Павел Петрович ведет строгий учет распределяемых по кораблю тяжестей, тут же прикидывая, как скажется нагрузка на остойчивости «Ташкента».
Загружать верхнюю палубу не хотелось бы по многим соображениям. Но как иначе разместить содержимое поданных на причал тридцати вагонов? Из пяти наших кубриков три с половиной забиваем ящиками до отказа, сохраняя лишь проходы к клапанам затопления на случай какой-нибудь беды. Полтора кубрика оставлены для поочередного отдыха команды.
За погрузкой наблюдают представители штаба базы. Уж не знаю, стали бы они возражать или нет, если бы я заявил, что не считаю возможным полностью принять на борт всю эту партию. Но ведь это боеприпасы для Севастополя… А там трудно, фашисты нажимают… Нет уж, постараемся взять все!
Во втором часу ночи на лидер пришел командир Потийской военно-морской базы генерал-майор береговой службы М. Ф. Куманин. Он поинтересовался, как мы пристроили «эрэсы». Потом обошел весь корабль, на который уже переместился груз железнодорожного состава.
— Очень перегрузились, командир?
— Тридцать вагонов, — доложил я.
— Может быть, это все-таки слишком много?
— Довезем, товарищ генерал.
— Кораблю что-нибудь нужно? Дадим все, чем богаты.
— Спасибо, товарищ генерал. На поход обеспечены всем.
— Ну, тогда счастливого плавания!
Снимаемся этой же ночью. Сила шторма оценивается уже в восемь-девять баллов. Ветер юго-западный, с моря. Волны перекатываются через брекватер и насыпную каменную гряду. Сейчас самое сложное — пройти узким фарватером вдоль брекватера и гряды. Это почти полмили. Тут всегда держат только малый ход. Но, посмотрев, что творится вокруг, понимаю: на этот раз малый немыслим. Особенно для «Ташкента» с его высокими надстройками, которые сейчас подставятся ветру как паруса.
— Не снесло бы к берегу! — опасается старпом.
— Не снесет, Иван Иванович. Прикажите полный вперед!
Набирая скорость, «Ташкент» поворачивает из гавани на выходной фарватер. Сурин звонит на мостик из энергопоста: «Что случилось? Почему дали полный?»
Машины прогреты и, значит, готовы к любой нагрузке. Однако вопрос естественный: из порта выходят полным лишь при чрезвычайных обстоятельствах. Две минуты назад я и сам еще не знал, что потребуется к нему прибегнуть.
— Передайте механику, что полный дан из-за шторма, — говорю стоящему у телефона старшине.
Узкость остается позади. За брекватером и насыпью мы еще не чувствовали настоящей силы шторма. Не успел лидер повернуть влево, как на полубак обрушивается громадная волна, словно подкарауливавшая нас за каменной грядой. Весь корабль вздрогнул. На полубаке что-то хрустнуло.
Сбавляем ход — теперь уже можно. По переговорной трубе докладывают:
— В первый кубрик поступает вода!
Туда посылается носовая аварийная партия. С полубака что-то кричит из темноты мичман Тараненко. Он расписан там по съемке с якоря и швартовов, а команды «От мест отойти» еще не было. Что кричит — не разобрать. Машу ему, чтобы подошел поближе.
— Ни-че-го страш-но-го! — доносится на мостик хриплый боцманский бас. Сей-час за-де-ла-ем!..
Держась за штормовой леер, боцман бежит обратно.
Через несколько минут аварийная партия обстоятельно докладывает: в районе первого кубрика продавили палубу опорные стойки корабельного волнолома стального козырька, который прикрывает ведущий в кубрик люк.
Но вода попадает в кубрик, лишь когда полубак зарывается в волну. Ширина щелей десять — пятнадцать миллиметров. Временная заделка их уже заканчивается.
В общем, боцман прав: действительно, ничего страшного. И причина понятна в кубриках снаряды, и тяжелый нос корабля не поднялся на волну, а принял всю ее на себя. Давление на стойки оказалось чрезмерным. Но для данных условий выход из порта можно считать благополучным. А щели потом заварим.
Старпом приказывает боцману проверить, все ли на борту люди из тех, кто был с ним на полубаке.
— Не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, все целы, — тут же докладывает Тараненко. — Я им шумнул, как волна еще шла: «Живо на правый борт за башню, пока не смыло!»
Наш усач сумел разглядеть в темноте эту волну еще до того, как она ринулась из-за каменной гряды на корабль.
А «Ташкент» еще раз показал свои мореходные качества. Даже перегруженный, как легко он все-таки сбросил с себя навалившуюся водяную гору! Когда легли на курс против волны, шторм стал ему и вовсе не страшен.
Идем, как говорят черноморцы, «через перевал» — не вдоль берегов, а по кратчайшему маршруту, пересекающему центральную часть моря. И где-то посередине пути стихия заметно начинает утихомириваться, словно здесь встала какая-то невидимая преграда, перекинуться за которую у шторма не хватает сил.
Чем ближе к Крыму, тем спокойнее море. А в воздухе появляется вражеский разведчик. На этот раз — «Гамбург», крупный гидросамолет, «летающая лодка» с большим радиусом действия. Разведчик ведет себя осмотрительно: описывает круги на малой высоте, но на почтительном от нас расстоянии.
Сыграли боевую…
— Разрешите пугнуть его шрапнелью! — просит старший лейтенант Новик.
В последнее время наши артиллеристы, да и не только артиллеристы много спорили о том, можно ли эффективно использовать против неприятельской авиации орудия главного калибра. Раньше этот вопрос как-то не возникал. Предусматривались стрельбы главным калибром по любым морским целям, по подводным лодкам, по берегу, а по самолетам — нет.
— А почему не попробовать? — спрашивали лейтенанты командиры башен. Может быть, получится…
— Что ж, и я за то, чтобы попробовать, — соглашался Новик. — По низколетящим целям должно получиться…
Командиры эсминцев В. Тихомиров-Шегула и Г. Годлевский рассказывали мне, что о том же спорят и у них. Сама жизнь подсказывала: у кораблей есть еще неиспользованные возможности для отражения воздушных атак. И когда перед этим походом командир БЧ-II попросил разрешения держать в башнях наготове шрапнель, я дал «добро».
— Так пугнем его, товарищ командир? — повторяет Николай Спиридонович.
— Ладно, пугните первой башней. Посмотрим, что получится.
Довольный Новик исчезает за стальной дверцей КДП. Первая башня разворачивается на правый борт и открывает огонь. Перед «Гамбургом» возникают черные лохматые клубки шрапнельных разрывов.
Четыре залпа — и разведчик уходит прочь. Сбить не сбили, но действительно отпугнули фашиста. Небось такое не только для нас, а и для него внове!
Невольно задумываюсь, не было ли и раньше таких случаев, когда следовало ввести в действие против самолетов главный калибр. На «Ташкенте», пожалуй, не было — нас атаковали с больших высот… А вообще, очевидно, нужно смелее пробовать новое. Если война — школа, то такая, в которой требуется учиться очень активно.
Без помех со стороны противника подходим к Севастополю. Вся верхняя вахта пристально всматривается в открывающиеся перед нами бухты и город над ними.
Мы ушли отсюда не так давно, но Севастополь тогда еще не был в осаде. Его всегда называли морской крепостью. Теперь это крепость, обложенная врагом с суши. Тут Севастопольский оборонительный район, сокращенно СОР. Во главе СОРа командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Ему подчинена и защищающая город Приморская армия.
Севастополь много пережил за последние дни и недели. Он и сейчас отражает продолжающийся вражеский натиск. Но в час нашего прихода в городе тихо. Странно, пустынно выглядит без кораблей просторная Северная бухта. С крейсерских бочек, мимо которых идет «Ташкент», с жалобным писком взлетают стайки чаек.
Лидеру приказано швартоваться у Угольной пристани в глубине Северной бухты. Место стоянки совсем новое. По-новому и встречают.
Не успели мы закрепить швартовы, как на борт шагнул со стенки краснофлотец с телефоном. Краснофлотец подтянутый, бравый. Четко докладывает:
— Товарищ командир! Прибыл для установки аппарата прямой связи с КП флагарта…
Флагарт флота — капитан 1 ранга Август Андреевич Руль, черноморский ветеран. Для меня его имя давно стало чем-то неотделимым от Севастополя. Он и теперь тут — координирует огонь всех находящихся в главной базе кораблей.
Вслед за связистом прибыл представитель штаба ПВО. Он сообщает, что с этой минуты «Ташкент» включается в систему противовоздушной обороны базы. Новику передана схема, где обозначен наш сектор. При появлении в нем вражеских самолетов — открывать огонь без особого приказания. Артиллеристам сообщаются также условные сигналы о прекращении огня при вылете наших истребителей.
Еще при приближении к Севастополю старпом заранее беспокоился о том, как бы побыстрее сдать наш груз. Стоять тут с ним «Ташкенту» действительно было бы опасно. Но просить кого-либо об ускорении разгрузки не пришлось — к Угольной уже подходят машины.
Как и накануне в Поти, на стенку поданы в нескольких местах добавочные сходни. И по ним, теперь в обратном направлении — с корабля на берег, поплыли на матросских спинах тяжелые ящики. Прежде всего — «эрэсы». У грузовиков их подхватывают на руки красноармейцы. Машина за машиной уходят с боевым грузом.
— На склад? — спросил краснофлотец одного из солдат-водителей.
— Какой там склад! — отвечает тот. — Пойдут сразу в дело. У нас тут жарко!..
Через 25 минут после прихода «Ташкента» в Севастополь требовательно зазвонил телефон прямой связи, поставленный в штурманской рубке.
— Товарищ командир, нам дают целеуказание! — доложил возбужденный Новик.
В рубку кинулся вышедший было на крыло мостика штурман — сейчас срочная работа и ему.
А на КП флагарта, видно, на счету каждый ствол. И знают, что «Ташкент» разгружается, стоя к Угольной правым бортом. Цель дали такую, чтобы башни разворачивать на левый.
Разгрузка продолжается. Очередь дошла уже до ящиков со снарядами. Их перетаскивают к машинам, а другие снаряды — из корабельных артпогребов — в это время летят в грохоте орудийных залпов за севастопольские холмы.
Стреляем осколочно-фугасными по вражеской боевой технике, по скоплениям живой силы. В паузу между залпами комиссар объявляет по трансляции:
— Перенесли огонь на Симферопольское шоссе. Бьем по автоколонне… Смерть фашистским оккупантам!
Так мы включились в Севастопольскую оборону. Можно сказать, с ходу. Это было 21 ноября, в знаменательный для севастопольцев день, когда окончательно захлебнулся вражеский штурм, длившийся с небольшими перерывами с начала месяца. Пусть скромным, но все же вкладом в боевой успех защитников города явились и полтораста снарядов, выпущенных башнями «Ташкента» по указанным нам целям.
В этот приход в Севастополь нас поразило и восхитило в осажденном городе то, что стало потом привычным, — величайшая организованность во всем, что делалось для отпора врагу. Это было похоже на безупречно поставленную службу на образцовом боевом корабле. Только в иных, неизмеримо больших, масштабах. И за Севастополь становилось как-то спокойнее.
За стрельбу по береговым целям экипаж получил благодарность. Ночью и следующим утром мы несколько раз открывали огонь по самолетам. А затем новая задача — принять на борт раненых и следовать в Батуми.
Только что кубрики «Ташкента» были складами боеприпасов. Теперь им предстоит стать палатами временного плавучего госпиталя.
Сообщили, что раненых будет до четырехсот человек. Значит, надо готовить все пять кубриков, да еще оборудовать в них несколько десятков дополнительных мест, потому что стационарных коек не хватит. Через час-полтора раненые начнут поступать. А устроить их хочется получше.
Как повелось перед всякой новой задачей, собираем накоротке, буквально на несколько минут тех, кому важно объяснить ее в первую очередь. Сейчас это прежде всего наши медики во главе с военврачом 3 ранга Кудряшовым и хозяйственники с их начальником — интендантом 3 ранга Голубом. Вызваны также старшины команд, старшины кубриков. И конечно, присутствуют партийные и комсомольские активисты.
Четверть часа спустя в подготовку корабля к приему раненых включен уже весь экипаж, кроме вахты и тех, кто стоит наготове у оружия. Первым делом каждый краснофлотец готовит свою койку. Застилаются свежие простыни, меняются наволочки. За кубриками закреплены группы боевых санитаров — они будут ухаживать за ранеными на переходе. Выделены носильщики, которые встретят санитарные машины на стенке. Сделали как будто все, что смогли предусмотреть.
Машины подошли, и посадка началась. Снова понадобились добавочные сходни: в нос — один поток, в кормовые кубрики — другой. На стенке летучий сортировочный пункт, где корабельные медики решают вместе со своими коллегами из госпиталя, кого куда разместить.
Раненых привезли из убежища в штольнях. Многие — после операций. Но немало и таких, которые могут подняться на борт сами. Это большей частью уже инвалиды. Бойцов, способных быстро вернуться в строй, на Большую землю не отправляют.
Теперь уже и здесь в Севастополе говорят так про Кавказ и все, что за ним, — «Большая земля». А когда я впервые услышал эти слова в Одессе, помню, подумалось, что еще недавно их употребляли, пожалуй, одни полярники на зимовках. На войне слова приобрели новый смысл, стали значить больше, чем прежде.
Поднимаются на борт пехотинцы, летчики, моряки. В каждого, кто во флотской форме, впиваются десятки глаз: не «ташкентец» ли? Наших не видно. Но у многих моряков при приближении к кораблю светлеют лица, появляются улыбки.
А некоторые армейцы поглядывают на «Ташкент» с опаской. Слышали, наверное, что не все суда доходят до Большой земли.
Краснофлотцы-провожатые ободряют загрустивших: «Не кручинься, друг. Радуйся, что попал на самый быстроходный корабль!» Скорость хода «Ташкента» основной «успокоительный» аргумент. И в самом деле, нам ведь нужно на переход до Батуми всего 14 часов. Если ничто не помешает, к утру будем на месте.
Душевная внимательность к раненым — всеобщая. Пулеметчик Владимир Богданов, записной балагур и весельчак, подхватил под руку печального красноармейца с забинтованной головой и говорит ему на ходу:
— Сейчас я тебя на свою коечку устрою. С неё никакого моря и не увидишь иллюминатор броняшкой прикрыт…
«На свою коечку» приглашают и ведут многие. А чем еще может матрос лучше выразить внимание к незнакомому человеку, оказавшемуся на борту?
Есть среди раненых и гражданские люди, есть женщины. Это еще раз напоминает, что за дни штурма стал фронтом сам город. И при записи общего числа пассажиров в вахтенный журнал мы не делим их на военных и штатских. Все — севастопольцы.
После посадки медики и Фрозе быстро производят небольшие перемещения. Нескольких раненых переносят в корабельный лазарет, где до последнего момента сохранялись резервные койки. Женщин размещаем по возможности в каютах. Врачи, из госпиталя прощаются и сходят на стенку.
— Как будто все утряслось, — говорит Иван Иванович Орловский, подымаясь на мостик. — Будем сниматься?
Минуту спустя по кораблю гремят звонки аврала.
Входя утром в гавань Батуми, замечаем еще издали шеренгу санитарных автомашин, выстроившихся у причала. Возле них суетится, размахивая руками, высокий человек в черной шинели. Узнаю военврача 2 ранга Парцхаладзе, которого в базе называют старшим морским медицинским начальником. Флотский медик, беззаветно преданный своему делу, он возглавляет теперь обширное госпитальное хозяйство, куда отошла и гостиница «Интурист» на Приморском бульваре, и, как видно, неплохо подготовился к приему первой партии раненых севастопольцев.