Рано утром иду на корабельном барказе к ФКП из дальнего угла Северной бухты, где стоит в этот раз «Ташкент». Утро не по-крымски холодное даже для января: несколько градусов ниже нуля. Эта зима на юге вообще необычайно сурова.
Не прошли еще полпути, как за барказом начинают подниматься всплески от падающих в бухту снарядов. Всплески приближаются, того и гляди нагонят…
— Откуда ж это в нас бьют? — озадаченно произносит старшина барказа, косясь на неприятные фонтанчики.
— Это не в нас, Игнатов. Просто стреляют по бухте, а нам так уж повезло.
Берем левее, к Павловскому мыску, и всплески проходят мимо.
За броневой плитой, прикрывающей вход на ФКП, краснофлотец в каске и с автоматом вызывает дежурного. Тот, узнав меня, сообщает:
— Командующий вас ждет.
Это уже вошло у вице-адмирала Октябрьского в обычай: командира корабля, пришедшего с Большой земли, принимать лично.
Мы поздравляем друг друга с Новым годом, и я отвечаю на обычные вопросы: как дошли, какова обстановка на море. А самому не терпится узнать про Керчь и Феодосию. Но уже по тому, как настроен командующий, чувствуется, что дела там идут неплохо. И под Севастополем станет теперь легче. Планы гитлеровцев еще раз сорваны. Не они, а мы встретили тут Новый год!
Слушая меня, адмирал привычно шагает по тесному подземному кабинетику. Потом останавливается и говорит:
— «Ташкент» на некоторое время оставим в Севастополе, в резерве штаба флота. Артиллеристам Руль работу обеспечит… Как думаешь, где кораблю лучше стоять? — и, смеясь, отвечает за меня: — Лучше, конечно, там, где не бомбят!..
Основное место стоянки отводится в Южной бухте, у холодильника. Опыт показал, что здесь все-таки спокойнее: крутой береговой склон затрудняет вражеским самолетам прицельную бомбежку, а тем более пикирование.
Возвращаясь на корабль, размышляю над тем, что это может сейчас означать «в резерве штаба флота». После побед у Керчи и Феодосии особенно хочется активных действий.
Флагманский артиллерист действительно «обеспечил работой» наших комендоров. Еще до моего визита на ФКП, в шесть утра, башни «Ташкента» обстреляли вражеский аэродром на Бельбеке. Корректировщики сообщили, что эта стрельба — первая стрельба главного калибра в 1942 году — была успешной. Затем получаем новые цели по нескольку раз в день. Нередко башенные расчеты находятся на боевых постах с утра до вечера, и очередное целеуказание застает их у орудий.
В штурманской рубке есть теперь полевая карта окрестностей Севастополя, по которой ориентируются Еремеев с Новиком, когда мы ведем огонь по берегу. После отбоя штурман часто зовет в рубку комендоров — посмотреть по карте, куда стреляли.
Однажды героями дня стали расчеты второй башни: на их долю пришлась большая часть выпущенных снарядов. Направлял огонь штабной корпост старшего лейтенанта Сташкевича, с которым мы работали уже не раз. Потом Еремеев показал комендорам:
— Вот где вы сорвали сейчас фашистскую атаку.
Старшина башни Николай Семененко и его товарищи долго не могут оторваться от квадрата, обозначающего пригородную долину. Мысленно они там, на переднем крае.
Получаем задания и на подавление вражеских батарей, таких, с которыми нам по силам тягаться. А с осадными орудиями крупного калибра, которые появились у немцев под Севастополем, ведут артиллерийские дуэли тяжелые береговые батареи.
Но полностью оградить город от обстрелов невозможно. Разрывы снарядов на улицах, попадания в жилые дома стали явлениями обыденными. За январскую стоянку мы ближе узнали, как живут в этих условиях севастопольцы.
На причале произошла случайная встреча с городскими руководителями. Как-то я заметил остановившуюся у холодильника — это совсем близко от корабля машину, из которой прошли в ворота председатель Севастопольского горсовета Василий Петрович Ефремов и секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина. Старые знакомые… Ефремова знаю еще с тех пор, когда мы оба увлекались прыжками с вышки на водной станции. По довоенному времени знаком и с Сариной.
Сойдя на причал, я дождался их у машины. Вслед за мною подошли Коновалов, Фрозе, еще двое-трое «ташкентцев». Ефремов и Сарина не могли долго задерживаться, но охотно уделили нам те минуты, которыми располагали. Обступив их, мы с жадностью ловили каждое слово. Ведь давно не были в городе дальше ФКП, а Севастополь пережил за это время два фашистских штурма.
Ефремов в бушлате и морской фуражке. Так стали одеваться многие партийные и советские работники осажденного города, как бы подчеркивая и этим неотделимость его от флота.
— Зарываемся в землю, — говорит Василий Петрович, — отвечая на наши расспросы о севастопольской жизни. — Используем все, что было готово, подвалы, бомбоубежища, штольни, пещеры. Роем и новые укрытия. Под землей работают мастерские, школы, типография… Кинотеатр подземный открыли. Приходите, если сможете, — крутят последний «Боевой киносборник»!
Он рассказал, каких усилий стоило обеспечить под бомбежками и обстрелами работу хлебозавода, электростанции, бань. Севастопольцы продолжают ремонтировать на Морзаводе корабли, наладили производство мин для минометов. Действуют все необходимые городу предприятия, работают магазины, парикмахерские, ходит трамвай…
— А люди, — добавляет Антонина Алексеевна Сарина, — все-таки удивительно быстро привыкли к осадным условиям, научились избегать лишней опасности. Даже в самые трудные дни никакой паники! И благодаря этому жертв от бомбежек и обстрелов меньше, чем могло быть…
Несколько часов спустя, уже поздно вечером, в Южную бухту плюхнулся снаряд дальнобойной немецкой батареи. Весь корпус лидера вздрогнул. Мы с Орловским и Фрозе одновременно выскочили на полубак. Все уже было спокойно, только плескалась у борта разошедшаяся по бухте мелкая волна. Но потом мы обратили внимание на какую-то возню за причалом, там, где начинались опорные сваи холодильника. Оттуда доносились из темноты человеческие голоса.
Старпом распорядился спустить шлюпку, и сам отправился выяснить, что происходит. Под настилом причала, куда он направил шлюпку, были подняты из воды пожилые мужчина и женщина — перепуганные, оцепеневшие от холода, но невредимые.
Их доставили на корабль, и тут Иван Иванович, рассмотрев как следует спасенных, воскликнул:
— Дядя Семен, неужто это ты?
Старпом узнал старого морзаводца, работавшего когда-то с его отцом.
Оказалось, что этот рабочий с женой живут недалеко отсюда, на Корабельной стороне. Накануне их домик повредило бомбой. И вот еще днем они высмотрели между сваями холодильника прибившиеся к берегу бревна, которыми решили воспользоваться для ремонта. Разрыв снаряда, заставший старичков за вытаскиванием бревна, сбросил их в воду…
«Ташкентцы» приняли к сердцу беду этой севастопольской семьи, а уж Орловский особенно. Наутро старпом доложил мне, что есть группа добровольцев, которые готовы помочь старикам в ремонте домика и могут быть отпущены без ущерба для боевой готовности. Я разрешил им сойти с корабля: в случае срочного выхода люди вернулись бы быстрее, чем прогреются машины.
За два дня жилище старого рабочего было приведено в порядок. А потом это маленькое доброе дело обросло, как водится, вымышленными подробностями. И Еремеев уверял в кают-компании кого-то из гостей корабля:
— В ту же ночь новую хату старикам отгрохали! А все Иван Иванович — не старпом, а золотая рыбка!
Запомнилась еще одна встреча.
В Севастополе меня всегда интересовали старые моряки, свидетели флотской истории. Без них, пожалуй, трудно было и представить наш город. Они остались тут и в грозную пору фашистской осады. Должно быть, никакие опасности не могли разлучить этих старожилов с родным городом.
В один из январских дней мы с Новиком задержались у флагарта и вернулись на корабль, когда там уже заканчивался обед. Орловский, встретивший меня у трапа, загадочно сообщил:
— А у нас обедает ваш старый знакомый…
В кают-компании сидел за столом маленький щупленький человечек с редкой, но довольно длинной седой бородой. То и дело отрываясь от тарелки и быстро поворачиваясь к своим соседям справа и слева, он что-то оживленно рассказывал. Старик Солнцев! Живая севастопольская реликвия! И все такой же неугомонный, каким я знаю его много лет. А на «Ташкенте» мы еще не виделись…
Когда я служил на канлодке, когда командовал потом тральщиком, эсминцем, лидером «Москва», этот юркий старикан время от времени появлялся на борту с потертым чемоданчиком в руке и деловито заявлял вахтенному: «К командиру». Приходил он не слишком часто, но словно чувствовал, когда наступает пора наведаться на тот или иной корабль.
Отслужив матросскую службу чуть ли еще не в прошлом веке, много поплавав и повидав, Солнцев обзавелся в Севастополе семьей и навсегда здесь осел, занявшись изготовлением боцманских дудок и командирских свистков. И то, и другое — предметы немаловажные в корабельном обиходе. Причем для моряков, понимающих красоту службы, совсем не безразлично, каков издаваемый свистком или дудкой звук.
У черноморских боцманов старшего поколения еще на моей памяти водились дудки, вывезенные бог весть когда из Италии. Однако солнцевские изделия постепенно затмили и итальянские, и все прочие. Никелированная латунная дудка с обыкновенным медным шариком внутри, вышедшая из рук севастопольского кустаря, была уже не просто дудкой, а произведением искусства. Она обладала способностью выводить такие трели, каких никто не мог извлечь ни из какой другой. То же и солнцевский свисток.
Интенданты из шхиперского отдела и флотские финансисты, понятно, не одобряли приобретения изделий «частника» и требовали обходиться стандартной продукцией, поступавшей в порядке планового снабжения. Но боцманы всеми правдами и неправдами, хоть за личный счет, обзаводились дудкой с «фирменной» маркой «А. Солнцев». Многие командиры и старпомы тоже предпочитали солнцевские свистки казенным. Каюсь, мы с Иваном Ивановичем Орловским не составляли исключения.
Вот кто такой был наш гость. Старик Солнцев славился еще и умением поговорить. Он мог часами рассказывать морские истории давних времен, где правда переплеталась с вымыслом. Кажется, одной из таких историй угощал он и сейчас нашу кают-компанию. «И вдруг ни с того, ни с сего требуют машиниста первой статьи Солнцева к самому адмиралу…» — успел я услышать через приоткрытую дверь.
Резкий треск наших зениток, раздавшийся одновременно с сигналом боевой тревоги, прервал беседу. Лейтенант Гиммельман, сидевший рядом с Солнцевым, первым выскочил из кают-компании. Выбежав вслед за ним наверх, я увидел водяные столбы от бомб посередине бухты и группу самолетов над ней. Один бомбардировщик дымил и вываливался из строя.
Солнцев пересидел налет в кают-компании, попивая чаек. После отбоя он раскрыл свой чемоданчик, и мы выбрали кое-что из его изделий для нужд «Ташкента».
Эта встреча с дудочным мастером оказалась последней. Вскоре я узнал, что старик Солнцев погиб под развалинами своего домика, разбитого фашистским снарядом.