Помню, по коридорам пробегали люди, не обращавшие на меня никакого внимания.
Дверь в кабинет мужа, обитая черной клеенкой, распахнута настежь. На полу рваные, затоптанные папки, бумаги. Железный ящик, служивший сейфом, раскрыт.
Тогда, в кабинете, вдруг развернулась передо мной вся моя жизнь. Будто дошла я до крутого обрыва и с его высоты заглянула в глубокую реку, а на дне ее бьются прозрачные ключи. Звонкие, веселые ключи моего детства...
Я же была озорной. Первая на деревне заводила. Что песни петь, - без песни я, кажется, и дня бы не прожила, что с хлопцами в чужой сад по яблоки или ночью на озере бредень тянуть - везде первая. Мальчишкам не уступала. Честное слово, где пострашней да азартней - там и я. Ни одной драки не пропускала. Бывало, задерутся спьяну мужики, колья из тына повыдергивают, не подходи!.. Все по дворам прячутся, одна я смело иду.
Мать увидит, в смертном страхе кричит:
"Спасите, Варьку сейчас убьют!"
А я вскочу между дерущимися, за руки хватаю.
"Звери вы, говорю, ненасытные! Детей своих пожалейте. Вас же в тюрьму заберут..."
Бог знает, что говорю, а сама плачу. И никто меня ни разу не тронул. Только отец добежит да ремнем или лозиной огреет: "Каб не лезла, куды не просят... Нехай сами себе дурные лбы разбивают".
Бывало так, что те, кто дрался, за меня же и заступятся. Обе стороны против отца:
"Варьку не бей... Варька, она за правду страдает..."
Разговоров потом до самого покрова. Над отцом посмеиваются:
"Видать, ошибся Роман. Думал дочку сробить, а она вовсе милиционер".
Так меня "милиционером в юбке" и звали.
Брат меня подзадоривал. Я очень дружила со старшим братом Павлом. Старалась во всем подражать ему. Считала, нет лучше хлопца на всем белом свете, чем мой Павлюк.
"Не звонил Иосиф Моисеич? Что-нибудь известно?" В дверях толпились запыхавшиеся, ждущие люди.
- И ты повела их к переправе?
- Да... И мы опоздали. Мальчик мой, Алик, всю дорогу держался таким молодцом, а тут опустился возле меня на траву, вздохнул горько, как взрослый:
"Что с нами будет? Где наш папа?"
Кругом стояли люди. Они ничего не говорили.
Я прижала сына к груди, его головка скользнула по шелку нового платья, и тут, сейчас смешно вспомнить, вместе с сознанием своей вины (хотя что я могла сделать?) появилось чувство неловкости, даже стыда. Все видят на мне это дорогое, новое платье, модные туфли и завивку "перманент". Словно в театр или на именины собралась... Они-то не знали, что завилась я еще третьего дня, ожидая Иосифа, а платье и туфли пожалела оставить в брошенном доме... Мне так шло это платье... Подумала: "Боже, до чего глупо сейчас быть красивой... Смогу ли я им объяснить?"
Я открыла глаза и... никого не увидела. Никого. Мы были только вдвоем, я и мой затихший мальчик.
Громче доносился шум моторов, голоса командиров. Видно, немцы остановились у переправы. Низко, почти задевая верхушки сосен, прогудели самолеты с черными крестами... Черные птицы... Алик вскочил:
"Прячься, мамочка! Сейчас будут бомбы!"
"Тише, сынок, тише, родненький..."
Он оглянулся:
"А где все?"
"Ушли... И вы уходите..." - послышался за моей спиной негромкий голос.
К нам подходил мужчина, отряхивая с колен землю и сухой мох. Я узнала его. Он работал механиком на городской электростанции и недавно был награжден орденом "Знак Почета". Сейчас ордена на нем не было. Почему-то я сразу обратила на это внимание. Механик остановился, пожевал губами, всматриваясь в меня, и сказал:
"В город тебе, Варвара Романовна, сама понимаешь, путь зааминен. Пробирайся на Заболотье. Может, выйдешь еще..."
"А вы?"
"Мне что? Я человек непартийный, русский мастеровой..."
Слова вроде простые и верные, а слышать их было обидно. Тут Алик вскрикнул:
"Тетя Катя! Вон тетя Катя идет!"
Из-за деревьев вышла уборщица райисполкома. Мой сын дружил с этой большой, сильной женщиной. Казалось, с ней всегда все становилось проще, спокойней, и я обрадовалась.
"Нашелся-таки, герой-парашютник... - шептала тетя Катя, одной рукой придерживая на спине туго набитый мешок, другой обнимая Алика. Она была матерью двух летчиков-офицеров, и Алик, часами слушая ее рассказы о сыновьях, мечтал стать парашютистом. - Будем с тобой до самого Минска добираться, - продолжала тетя Катя, даже не взглянув на меня. - Авось да небось к брату моему дойдем, к Игнату. У него на хуторе и переждем нашу беду..."
Я сказала:
"Спасибо, Катерина Борисовна, мы сейчас..."
Тетя Катя строго спросила: "Документы где?.."
И тут вспомнилась мне моя жизнь. Я родилась в крестьянской семье. Вся семья от зари до зари не разгибалась. Жили мы хорошо, в достатке. Да что тут рассказывать... Сложное было время. Когда подросла, я у родственников в городе жила. Училась в педтехникуме. Но кончить техникум мне не дали, не до учебы было тогда. Хотела к родителям ехать... Иосиф отговорил. Словом, решили мы с ним вместе по-новому жизнь строить. Он мне потом и техникум закончить помог.
Была я Варенька Михалевич из деревни Михалевичи (у нас там почти вся деревня под одним прозвищем), я стала Варварой Каган. Преподаватель литературы. По-белорусски "настаўница".
- А новое имя "мадам Любовь" откуда взялось? Или это только француз так тебя назвал?
- Нет, не только Франсуа... Это имя было моим долгое время... Я никогда не отказывалась ни от своего настоящего имени, ни от второго - Любовь...
Но погоди, путь мой лишь начался, и начала его Варвара Романовна... Варвара-великомученица как в шутку назвала меня одна женщина...
Остановим рассказ Варвары Романовны. Пришел мой черед кое-что разъяснить.
IV
Свидетелем встречи Варвары и Франсуа я стал не случайно. В редакции центральной газеты мне сказали, что такая встреча возможна и, скорей всего, произойдет обязательно.
Как же счастливо получилось, что она действительно произошла и одним из участников этой удивительной встречи оказалась когда-то хорошо мне знакомая связная, вдруг открывшая новую, дотоль неизвестную сторону ее большой жизни.
Я давно собирался написать о нашей лучшей связной, но... знал о Вареньке Каган лишь то, что всем было видно. В быстротечной смене военных событий не хватало времени "поговорить по душам".