Мы так разделены и рассорены, так обижены — красные на белых, а белые на красных, что столетие потребуется нам вместе, чтобы докопаться до страшной истины, замурованной в холмах архивных КГБ. У нас до сих пор есть люди, скулящие жалобно о памятнике палачу Феликсу Дзержинскому, сброшенному с площади в Москве. Дай им власть — расстрелы воскреснут.
Но я не защищаю реформаторов-предателей Горбачёва и Ельцина, я не умиляюсь перед гайдарами и черномырдинами, грефами и чубайсами, явлинскими и хакамадами, они — из команды современных дзержинских, ягод, ежовых, берий, только морят и уничтожают нас без расстрелов, уничтожают ценами на жильё и родную землю, на лекарство и на образование, уничтожают нас ни наркоманией и туберкулёзом, спидом и пьянкой.
Но давайте снова возвратимся к публикации Владимира Гончарова и его коллеги Владимира Нахотина. Спасибо им!
“5 февраля 1935 года начальник Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Г. А. Молчанов доложил наркому внутренних дел Г. Г. Ягоде “о продолжающихся антисоветских настроениях” поэта Павла Васильева, сопроводив свой рапорт заверенной копией собственноручно написанного Васильевым стихотворения “контрреволюционного характера”, добытого оперативным путем (местонахождение подлинника сейчас установить не удается, так что текст публикуется по этой копии). В рапорте Молчанов настаивал на необходимости “вновь, поставить вопрос об аресте Павла Васильева” и просил соответствующей санкции своего наркома”.
Ягода, однако, на это не пошел, наложив на рапорт резолюцию, вроде человечески сдержанную, предохраняющую гэбэшных псов от азартной их мании — стрелять и стрелять, кровавить и кровавить русский народ. Ягода самому в сей миг понравился. Наложил на рапорт резолюцию: “Надо подсобрать еще несколько стихотворений”. Было ли выполнено это поручение наркома — не известно, однако Васильев по-прежнему находился под контролем НКВД.
Так, три с лишним месяца спустя, 15 мая, помощник начальника 6 отделения Секретно-политического отдела Н. Х. Шиваров подготовил спецсообщение об “очередном дебоше, откровенно-контр-революционного, погромно-антисемитского характера” поэта Павла Васильева. Судя по документу, П. Васильев 14 мая вместе с поэтом И. Приблудным и третьим, неустановленным лицом, “вломившись в квартиру поэта Алтаузена... обрушился с контрреволюционной антисемитской бранью сперва по адресу Алтаузена, а затем по адресу поэтов-евреев... называл советских поэтов политическими проститутками”. П. Васильев также, якобы, “ткнул Алтаузена ногой в живот” (как вспоминали очевидцы, Васильев дал пощечину Алтаузену, оскорбительно отозвавшемуся о Наталье Кончаловской). Этот документ был доложен высшему руководству НКВД: Ягоде, его первому заместители Я. С. Агранову и второму заместителю наркома Г. Е. Прокофьеву.
Вскоре появилось “письмо-протест” ряда литераторов (Н. Асеева, А. Суркова, В. Инбер, Дж. Алтаузена, А. Безыменского и других) в адрес Президиума Союза советских писателей и в НКВД с требованием “принять решительные меры против хулигана Васильева”, опубликованное 24 мая в газете “Правда” с дополнительными подписями группы ленинградских поэтов.
Далее — Владимир Гончаров и Владимир Нехотин характеризуют письмо, в котором говорилось: “Опираясь на странную и неизвестно откуда идущую поддержку, этот человек совершенно безнаказанно делает все для того, чтобы своим поведением бросить вызов писательской общественности... Последние факты особенно разительны. Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по проезду художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками...”
26 мая 1935 года Шиваров доложил Ягоде, Агранову и Прокофьеву о реакции литературной общественности на “дело Васильева”. Как следует из спецсообщения, инициаторы “письма-протеста” “ожидали, что последует немедленная изоляция Васильева. Тот факт, что она не последовала вызывает раздраженное недоумение... Спрашивают, почему за меньшее преступление был арестован и выслан Смеляков, бывший только “подкулачником”, а Васильеву — кулаку все прощается... Говорят о том, что если в ближайшее время не последуют, конкретные мероприятия в отношении Васильева, надо написать заявление лично тов. Сталину. Об этом говорили поэты-партийцы Сурков и Безыменский”.
Васильев, как известно, был в результате исключен из Союза писателей, а в июне 1935 года приговорен райсудом к заключению в ИТЛ за хулиганство; в марте 1936 года хлопотами своего влиятельного родственника И. М. Тройского он был досрочно освобожден. Впрочем, оставаться на свободе Павлу Васильеву было суждено не долго: 6 февраля 1937 года последовал новый арест, а 15 июля — двадцатиминутное заседание суда. В последнем слове Васильев просил дать ему возможность продолжить литературную работу. Военная коллегия Верховного суда вынесла поэту смертный приговор”.
Гончаров и Нехотин своими розысками архивных документов ещё острее и подробнее показали нам кровавые упражнения мерзавцев того чёрного времени: с одних трибун — призывы к строительству Магнитки и Кузбасса, а с других — “Становись к стенке!”. И — пули. И — пули. И всё — в русских, в красивых, верных, смелых, талантливых, нужных, дорогих и любимых?!..
Где их молодость?
Где их могилы?
Где их невесты и жёны?
Где их матери?
Где их отцы?
Где их братья и сестры?
А дети, дети, дети их где?
Ни одно имя страдальца и мученика, расстрелянного безвинно палачами, не исчезло из памяти русской, ни одно!.. Гражданская война унесла более 12 миллионов русских, которые рождены были растить хлеб, рожать детей, изобретать машины, защищать Россию в час и ж годы бедствий. Но от них избавились Ульяновы и Каменевы, Зиновьевы и Бронштейны, Дзержинские и Ягоды расстрелами и лагерями. Да будут они, Господи наш, прокляты!!!
Адольф Гитлер не по зарослям и ухабам прошёл до Сталинграда: Ульянов: и Зиновьевы, Троцкие и Свердловы, Дзержинские и Ежовы, Берии и Каменевы Ягоды и Кагановичи развернули перед фашистом готовый и широкий тракт:
“Иди на Россию!”
“Уничтожай русских!”..
Мне кажется — я, опираясь на документы, заключаю: Павла Васильева на расстрельном суде, последнем, уже не было. Внимательно и цепко оглядев тюремный клубящийся прах вокруг золотистоволосой головы былинного певца, перелистав “к нему вопросы” и “его ответы” им, я совершенно уверен: русский витязь, Богом на землю нашу посланный, уничтожен до суда. В сумерках ли... Ночью ли... На рассвете ли, когда огромная красная заря поднимается над милой измученной Россией, поднимается, поднимается, поднимается — сердце народа русского планетарно горит, в дали скифские кричит и светит, кричит и светит!...
Воронью на радость потускнела
Песни золотая булава.
Разве могли его женщины не любить? Разве могли его друзья не славить и забыть? И не о нём ли заря красная скорбит над седыми холмами?..
Я убеждён: сын Есенина, Юра, солдат несмышленый, — взятый подвальными псами по “Делу Павла Васильева, — уничтожен в камере Павла Васильева, из пистолета того же, лапою мародёрной, той же, тяжкая доля — слышать себя русским!..
А сам Есенин — убит или повесился, а?.. Кто дерзнул топнуть ногою, мол, да, убит, или, мол, да, повесился — подверг себя вечному непокою.
Иван Лысцов, возвещавший — Есенина ударили железным предметом, утюгом, по виску, незадолго до своей смерти — мне пожаловался как раз на конференции, посвящённой судьбе Есенина, пожаловался в ИМЛ, на втором этаже, в большом зале:
“Валь, не надо орать нам — убили, убили!.. Не надо могилку вскрывать! Надоедим — люди перестанут ходить к ней!..”
Что же? Мёртвые не лгут. Иван Лысцов погиб, а стон его бродит между нами, поэтами русскими. В октябре 1998 года в Тамбове мне Николай Алексеевич Никифоров передал несколько “незаштампованных” первых фотоснимков и рисунков с мёртвого Сергея Есенина, передал и фотоснимок конца отрезка той проклятой верёвки... Мне, Арсению Ларионову, Петру Проскурину, Аршаку Тер-Маркарьяну и Виктору Сошину передал.
Никифоров Николай Алексеевич — ходячая энциклопедия, история. Мы, участники литературного праздника на Тамбовщине, посвящённого поэту Вячеславу Богданову, слушали в доме братьев Ладыгиных восьмидесятилетнего собирателя, сказочника, мудреца Никифорова: его встречи с Бурдюками. А Давид Бурдюк даже усыновил подростка Колю. Никифоров — крупный человек-изучатель советского литературного периода.
А Сергей Есенин — его кумир. Отрезок конца верёвки “приехал” к ним, в Россию, из Америки. А верёвка — с чемодана Есенина, вернувшегося на Родину из США тогда, в годы двадцатые. Но и теперь без США сложно погибнуть человеку и даже стране... Мир США подконтролен.
Конец той верёвки — змея медяная. Змея — медянка. Змея — игольчатое жало. Змея — смерть!.. Серо-пепельный жгут, свинцовый шнур, дымчатое ожерелье, удавка, отлитая в пули, нанизанные на сверкающее жало гадюки чешуящейся на барханах всех пустынь...
О, здравствуйте, наши спорщики! Наши верные исследователи и последователи исследователей жизни, смерти и судьбы великого Сергея Есенина! С Новым 1999 Годом вас поздравляю! Мы-то с вами и сегодня знаем — как погибают русские беззащитные поэты!..
Снегири взлетают красногруды...
Скоро, скоро...
Нам ли с вами не зарыдать? То, задыхаясь бессмертной волею необъятных просторов скифских, то припадая белометельною головою к суворовским плитам гранитным бессонных обелисков славы русской, мы вновь и вновь — русские,”русские, русские! И вновь с нами — Есенин!..
Разберёмся во всём, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели,
По чужой и по нашей вине.
Ночью на покинутом том кладбище Есенин спрашивает: