Зелёноглазая Катунь
Быть может, и ты не солжешь
Увидя кровавую повесть.
Быть может, и ты сбережёшь
Народ свой и вечную совесть
Нельзя нам, русским, падать духом, и не потому, что мы ещё — большие, а потому, что без нас Россия сильно опустеет, и когда полетят над ней журавли, кто из-под ладони долго, долго поглядит на них, провожая, и смахнёт с широких синих глаз слёзы житейской тоски и попранной надежды?.. Но надежда — надежда, и как её ни топчи, ни порочь, а человек прижмёт ее к сердцу, прикроет её от удара и сохранит.
Красив и высок Алтай!.. Весь золотой, да на светлых молчаливых склонах перевязан зелёными лентами сосен, взбегающих к вершинам. Свет золотой — с неба, свет золотой — в долинах, свет золотой — по Кату ни, шумящей и свободной, но малахитовой — в озябших затонах. Свет Алтая. Рериховский свет. Где-то, за тучами, Шамбалы разворачиваются в нашу сторону, и представители иной цивилизации собираются заняться нами, проворонившими великую державу, великое пространство и великое многоголосье народов... Не пора ли вернуть лицу Отечества прежние черты?
И писательскую нашу долю пора осмыслить и подновить — возвратить нам то, чего мы лишены: газеты нам, извиняясь, отдать, журналы нам, извиняясь, переадресовать, издательства, извиняясь, перед нами распахнуть, пригласить нас в редакции и типографии, пригласить дружески, как будто не случилось переворотной беды и как будто не ограбили нас перестроечные проходимцы, чужие — по совести, страшные — по жульничеству и по ненависти к нам, терпеливым труженикам изначального слова.
Приватизированные издательства — приватизированы, у них другие хозяева, у них другие подчинительные и финансовые пристани. Почему же? Нас ведь литприватизаторы раскулачили, вот и пусть почестнеют, обрадуют русских писателей внезапным исправлением ошибок и собственным покаянием.
Возвращение захваченной писательской судьбы, да, да, судьбы, должно совершиться везде: в Москве, в Саранске, в Новгороде, в Горно-Алтайске, везде, где стонет над разорением Родины бессонная душа писателя, седая и неутолённая, как забытый кулик на отравленном болоте.
В Горно-Алтайске, в республике, в столице, в деревнях и посёлке прямо с Чуйского тракта, — доверчиво и благодарно приняли нас, работой загрузили — рукописи и книги, книги и рукописи. Несколько лет писательская доля под каблуком прораба-реконструктора, обрушившего на книжные лотки лесбиянок и гомиков, убийц и насильников, но вырвавшего из трудовых ладоней народа книги совестливых поэтов, книги страдающих прозаиков и публицистов, произведения настоящих художников, болью и скорбью оплачивающих растление наших детей и внуков.
В Горно-Алтайске три дня совещались, судили да рядили, спорили и соглашались между собою старые мастера пера и молодые, подмастерья, будущие гиганты, если и они не подпадут под каблук хищного приватизатора-капиталиста: шаровары-то у сметливого Клинтона гораздо шире, допустим, шаровар усатого запорожца, а? Бросит балующийся Клинтон, выйдя из ворот Спасской башни, в улькающий карман правой штанины Курилы — бесследно канули, а бросит запасливый Клинтон, выйдя из ворот Спасской башни, в улькающий карман левой штанины Сибирь —бесследно пропала. Какого же Ивана Грозного, какого же Тимофея Ермака потребуется вырастить России, дабы пресечь когтистопалых шакалов, нацеленных аппетитно на отторжение территорий, на хориное обкусывание русской земли?!
На совещании, посвящённом молодым литераторам Горно-Алтайской республики, Тувы, Хакасии, Якутии выступили администраторы, руководители министерств и ведомств. Речь шла не только о стихах и поэмах, рассказах и романах — речь шла о державе, о её народах, о каменных скользких порогах, куда подвели Россию перестройщики-космополиты, маньяки, мечтающие загребать доллары, как осенние золотые листья, шелестящие по древним берегам Катуни. Но Катунь — Россия, Катунь — упругая река, Катунь, опираясь на Господа Бога и на святые народы свои, медленно стечёт со смертельных порогов, сшибая и унося на серебристо-малахитовых волнах мусорных идолов промотанной и прокалымленой стройплощадки...
Интеллигенция, страдающая от всех перетрясов и перегибов новых устроителей государства, стремится сохранить культурные исторические связи в себе, не соглашается разорвать их с соседними народами, Богом предначертанными ей в опору и в обоюдность.
И писатели Бурятии трагически переживают отделение от русских сотоварищей, разрушение взаимного переводческого сада, который шумел всеми листьями чувств, пусть иногда затихая или слишком оптимистически трепеща, но — с неопровержимым толком для России, для духовной приподнятости человека и целей общих.
Отторжение писателей от писателей — отторжение народа от народа, долга нравственного от нравственного долга, державной заботы от державной заботы. Празднуя торжество национального слова, национальной культуры вместе, народ приникает к народу своей добротою и уступчивостью, чуткостью и серьёзностью поведения в стране.
Кровь в Чечне начиналась с разгона, с ликвидации писательской организации. Дудаеву было, вдруг, скажем так, не до Союза писателей Чечни и не до Союза писателей России. Разматывание клубка распрей и претензий, ненависти и стычек, а дальше — не однолетней бойни начиналось да и сегодня подкрепляется игнорированием той миротворческой энергии, какую хранят и готовы поделиться ею с враждующими кланами национальные писатели, незаменимые мастера, и созидатели достойной нас и наших детей атмосферы.
Труд зовёт нас. Горе окликает нас и останавливает перед безвинно погибшими: расстрелянными, замученными, пленёнными, озлобленными, оскорблёнными, обманутыми, преданными, брошенными, зовет нас братство вчерашнее, нами не убережённое, нами и нами — некого нам упрекать, некого: сами разинули рты, внимая прорабствующим негодяям и литературным хапугам. Но писатель без Родины — не писатель. Писатель без мучений об истине — делец, политикан и временщик.
Вас не коснётся неправедный суд.
В списки геройские вас не внесут.
В мраморном Доме, в свинцовой пыли
Стали вы горсточкой русской земли.
Пьяный властитель допросит нас в лоб:
“Мраморный Дом или мраморный гроб?”
Спасская башня ему прозвенит:
“Братской могилою ты знаменит,
Ты приказал, поднимая ладонь,
В окна залить из орудий огонь.
Кто там пылает — ребёнок, старик,
Ночью, наверное, слышишь ты крик?”
Теплится в небе свечою луна,
Катится красная в мире волна...
Давно это было, давно. Десять лет или более уже пролетело. А сейчас, когда я пишу вот эти новые страницы, — в Ираке убивают безвинных женщин, мужчин, детей, стариков. Грохочут пушки. Ревут танки. Кружат над городами железные драконы, вырыгивания огненные блевотные бомбы. Америка уничтожает боевиков, как преподносит нам алкогольный президент Буш, — террористов.
Воюющие за Багдад — террористы? Воюющие за Родину террористы? Фидель Кастро поведал: Буш, младший, долго и усердно, надоело, видимо, пьянствовать, лечился, а теперь — уничтожает древнейшее государство, древнейший, народ, страну — историю человечества, страну —историю культуры на Земле.
Уничтожает только за то, что ему, алкашу, померещились ядерные ракеты в Ираке, у Садама Хусейна, а у него, у пьяницы Буша, армии палачей, ублюдков, расстреливающих безвинных у него армии мерзавцев, вламывающихся в чужие пределы, в чужие дворцы и квартиры.
* * *