Российский союз писателей, обращаясь к нему с просьбой, писал, что прозаику Анатолию Николаевичу Жукову, который вырос и долгое время жил и работал в этом совхозе, исполняется 75 лет, и чтобы отметить этот серьезный жизненный рубеж, надо издать хотя бы однотомник его избранных сочинений.
Да, в другое бы, в недавнее время, которое клянут нынешние хозяева жизни, вышла бы наверно не эта книга с нищенским тиражом, а собрание сочинений. Ведь прежде его сборники повестей и рассказов издавались стотысячными тиражами, а романы "Дом для внука" и "Судить Адама!", кроме журналов, печатала "Роман-газета" по два с половиной миллиона экземпляров первый роман и 3,4 миллиона экз. второй. Потом они ещё и переиздавались отдельными книгами.
Не удивительно, разумеется. Обычное дело. Не порнуха же какая, не нынешняя чернуха, а серьёзные книги. Да и писатель надёжный, даровитый, опытный. Национально неколебимый и братский.
Первый свой рассказ Анатолий Жуков напечатал пятьдесят с лишним лет назад в газете "Защитник Родины" Одесского военного округ. Рассказ доверительный, сердечный — о солдатской службе и дружбе, его похвалили, дали литературную премию на конкурсе, а командир полка вызвал и решил так: хватит топать в сержантах, аттестуем на лейтенанта, и расти офицером до самого верха. Маршал Жуков, правда, уже есть, но может дотянешься до полковника, талантом не обделён.
— У меня другой талант, товарищ полковник, — сказал Жуков. — И не военный, а настоящий русский, крестьянский.
— По-твоему, военный талант — не русский, да? — осердился полковник. — Ладно, дослуживай срочную, неволить не буду.
На четвёртом году Анатолий Жуков уволился из армии и вернулся в свой совхоз, где работал с раннего отрочества, как все ребята в военные и послевоенные годы. На лошадях, на волах, плугарём и сеяльщиком на тракторах, копнильщиком и штурвальным на комбайнах, на сенокосе, на зерновом току — куда пошлют. Широкий профиль.
После армейской службы жизнь в совхозе показалась ещё роднее, свободней, и он стал между делом писать стихи, очерки, рассказы, посылая их в районную и областные газеты. Печатали охотно, а "Ульяновская правда" присудила даже премию на литературном конкурсе. Потом сектор печати обкома партии послал его в районную газету. Заодно, сказали, и среднюю школу закончишь, а то семилетки маловато не только для писателя, но и для журналиста.
Район был приволжский, сельский, и его, потомственного крестьянина, назначили заведовать сельхозотделом редакции. Дали фотокамеру, мотоцикл, моторную лодку (для рыболовецких колхозов на Волге) и верховую лошадь на весеннее и осеннее бездорожье. День ездишь, день – пишешь, а первую половину ночи – в вечерней школе. Выходные, праздничные и отпускные дни – для чтения и литературной работы. Читал он всегда много и писал теперь регулярно. На тридцатом году Жуков выпустил в Ульяновске первую книжку рассказов, а вечерней школе получил аттестат зрелости. Через год выдержал конкурс в Литературный институт и оказался в Москве. Как в другом мире. И сразу же захотелось сберечь, спасти тот первый, начальный, крестьянский мир, родной и любимый, чтобы он оставался живым навечно.
Сейчас уже видно, что если не все, то главные события того мира ярко запечатлены в его рассказах и повестях. Ведь жизнь военного и первое пятилетие послевоенного времени в русской деревне можно назвать героической — так самоотверженно работали здесь подростки, солдатки и вдовы, оставаясь по-прежнему добрыми, нравственно чистыми, удивительно жизнерадостными людьми. Такими они и остались в рассказах "Надежда", "МУ-2", "Песни о любви", "Колоски неспелые, необмолоченные", "Удочка из Европы", "Зеленоглазая ты моя" и др. Их нельзя читать спокойно: то слёзный комок сдавит горло, то не удержишься от улыбки, от смеха... Полный букет чувств.
Служба в армии мирного времени тоже показана правдиво, но она спокойней, светлее, особенно в рассказах "Мужлан", "Песни ветерана", "Жил-был Курыль-Мурыль"... Армия-победительница была тогда авторитетной, генералы, офицеры и старшины-сверхсрочники — почти все фронтовики, а солдаты и сержанты срочной службы под их отеческим и братским началом чувствовали себя как в дружной семье. Ничего подобного нынешней уголовной дедовщине, солдатского мордобоя, дизертирства в мирное время не было тогда и в помине.
Да и сельская обстановка-то тех лет, конечно же, выравнивалась с каждым годом, становилась хоть и не совсем ещё безбедной, но уже сытнее, карточки отменили, цены стали регулярно снижать. Мягче становилась жизнь, утешней. Может, ещё и потому, что тогда мы были не господами, а товарищами. А не шапочными "здравствуй и прощай", а товарищами по труду, соратниками по одинаковой народной жизни, единодумами. Даже драматические сюжеты (больничная повесть "Под колёсами", например, — об инвалидах и увечных) оставались духоподъёмными, сердечными и давали читателю положительный смысл для жизни. Берегли в человеке желанную радость.
Первые годы литинститутской учёбы в шумной и громадной Москве быстро стали для сельского человека труднейшими ещё и потому, что в эти годы всех особенно беспокоила хрущёвская безалаберная "оттепель". Наконец её оборвали отставкой "кукурузника" и заменили оглядчивым режимом броненосца Брежнева, которого сперва испугались, решив, что у него это не брови такие косматые, а державные усы так высоко подпрыгнули. Потом пригляделись и привыкли — Лёня оказался свойским, сговорчивым и уютным, как летний туман.
Студенты Литинститута после лекций трудились в общаге кто над стихами, кто над прозой, кто над пьесами или переводами… Анатолий Жуков вынашивал свой первый роман «Дом для внука», где в центре были раздумья о судьбе русского народа, о России, о малой своей родине – умирающей колхозной Хмелёвке и крепнущем совхозе им. Крупской. И ещё думал о себе и своей семье, о крестьянском своём роде, который то ли распался, то ли был нечаянно уничтожен. Спланированная нечаянность…
В январе 1931 года, через неделю после рождения Анатолия, всю большую семью его деда, крепкого середняка, арестовали и как кулака в крещенскую стужу выслали из родной Хмелёвки в Казахстан строить шахтёрский город Караганду. Отец Анатолия остался только потому, что жил уже отдельно и строил по соседству с Хмелёвкой зерносовхоз имена Крупской. Там он окончил курсы механизаторов и стал работать трактористом и комбайнёром, а мать разнорабочей. Потом, через десяток лет, отца взяли на фронт, откуда он не вернулся, и вместо него в семье за мужика остался Анатолий. Малыш...
Работать он стал с 11 лет — ведь самый старший из детей, за ним ещё четверо, с детства помогал матери приглядывать за ними, приучался к труду. А мать никогда не выпрягалась. После войны дед с бабкой приезжали из Караганды повидаться со своей родиной, но лучше бы уж не приезжали. Обезлюдевшая Хмелёвка умирала, мужиков в войну повыбило, а заезженные, как колхозные клячи, бабы стали древними старухами, молодых дед с бабкой не знали. Утешило их только озимое совхозное поле. Июньская сильная рожь выколосилась и рослая, зелёная, цвела, переливаясь под лёгким тёплым ветром мелкими волнами. Дед упал на колени и, кланяясь, заплакал как ребенок, а потом виновато оправдывался: я же под землёй двадцать с лишним лет вкалывал, русское наше поле во сне только видал, а тут оно — вот, передо мной волнуется, родное, духмяное, хлебом пахнет. Небось радуется нашей встрече. Или прощается. Ах, Господи, как же не хочется опять в Казахстан!.. Окна родного дома плачут.
Кроме этой драмы с коллективизациями и ссылками, встали в первом романе Анатолия Жукова и предвоенная крестьянская натуга его родителей, тяготы и жертвы войны, вдовы и сироты, радость победы со слезами на глазах и братские могилы – аж до Берлина.
Были там и оправдательные объяснения культа личности и суровости вождя. Его авторитарный режим вырос из мобилизационного беспрекословного режима, сформированного необходимостью защиты новой, ильичевой власти, быстрой и коренной перестройки всего народного хозяйства перед войной.
Но вот страшные беды позади, фашизм разгромлен, Советский Союз — мировая держава во главе социалистического лагеря, мобилизационный кнут можно бы отбросить, Сталин умер, но стальной посох власти прежний. Вождя такого нет, но есть ленинская партия, есть подконтрольная ей армия чиновников — советских, профсоюзных, комсомольских, пионерских, октябрятских... Стоп! Неуместная ирония, юмористика — ни к чему, товарищ писатель, понял? Понять-то понял, но ведь чиновничество и казенщина, сами знаете их удаль…
Походил он с готовой рукописью немало. Стучался и в журналы, и в издательства, пока, наконец, не откликнулся "Современник" — новое издательство патриотического направления. Время всё-таки менялось к лучшему, хотя цензура оставалась бдительной и повычёркивала восемьдесят страниц авторского текста. Роман издали, Союз писателе дал свою премию, "Правда" тоже похвалила, но вскоре неожиданно отработала назад и извинилась, сославшись на читателей. Видно, цензурный комитет стоял на страже и постучал куда надо. Когда же один из критиков и знакомые писатели заступились, послав свой отзывы в "Литгазету", печатать их отказались, а главный редактор Чаковский сказал на летучке своим сотрудникам, что писателя Анатолия Жукова для нашей газеты нет. Даже критические отзывы о нём не давать.
Словом, и тут чиновный контроль действовал. Всемогущ он был.
Когда А. Жуков в очерке о знаменитом земледельце Т.С. Мальцеве, крестьянском академике, депутате Верховного Совета, сообщил, что он критикует государственную систему планирования и стоит за то, чтобы в сельском хозяйстве это планирование проводилось не СВЕРХУ, а СНИЗУ, чтобы колхозы и совхозы сами определяли, какие зерновые и кормовые культуры им сеять и на каких площадях — они лучше знают, что у них растёт, какие сорта урожайней, калорийней, полезней... Так вот, когда он написал об этом, очерк ещё в рукописи прочитали в сельхозотделе ЦК партии и убрали эти "еретические" соображения, откорректировали весь очерк, эстетствующие грызуны.
О положении в деревне тех лет есть хорошая повесть А. Жукова, которая дала название всей последней его книге — "Вечерний благовест или реквием по Берёзовке". Честнейшая, как вздох матери.
Но вредоносную чиновную систему А. Жуков основательно высек в романе из четырех повестей «Судить Адама!» Мы, весь народ, ратовали за конструктивную перестройку, за совершенствование уже улучшенной нами системы, а не за её снос и жульническую подмену воровской системой капитализма. Да ещё капитализма дикого, разбойного, безоглядного!
***
Буйная, в рубашках расшитых и платьях расписных, песенная, танцующая, удалая, — где ты, сельская Рязань? Где твои крылатые кони, что ликованием победным над нищетою и страданиями пронеслись? Где уральские горные казачьи хутора? Где сыновья сосновых и кедровых изб, широкооконных, с белыми ставнями, парящими в синеве белыми лебедиными стаями, где они?
Кто обездетил нас? Кто отобрал у нас косу и грабли, плуг и лопату? Кто отучил нас от трактора и комбайна? Прав Анатолий Жуков, говоря: "В Выселках он оказался случайно. Ехал повидать родное село, а оно пропало. В автобусе колхозники смеялись: когда хватился! Да из твоей Берёзовки Ванька Карась второй уж год как в татарский Кубан переселился. Последний берёзовский житель. Покуковал в одиночестве полтора года, надоело. Где ты был?" Гость, выселковец, стушевался.
Да, где ты был? Где мы были? Что это — равнодушие русское? Или это — трусость русская? Молча согласились на разорение, на полное истребление родного хутора и родной деревни, родного села и родной станицы? Потому и сейчас прорабствующие умники отваливают острова и горы, реки и леса за рубежи новоопределённые, урезая и уменьшая Россию, душу её распиная, как душу Иисуса Христа.
Потрясающе: я читаю "Вечерний благовест, или реквием по Берёзовке" и нахожу у писателя-волгаря наши сугобо, кажется, уральские разбитные частушки, что подтверждает — Урал заселялся всеми народами, всеми племенами России, всеми краями России поднимался и креп.
Ах, дед бабку
Завернул в тряпку,
Поливал её водой,
Чтобы стала молодой.
Надо же? Дошли, на танках победно догремели до Берлина, а родное село провокаторам на разорение сдали? Поэт Николай Некрасов точно подсказал: на место сетей крепостных люди придумали много иных... Но... где ты был? Где мы были?
Анатолий Жуков — секретарь Московской писательской организации, ведёт отдел прозы, главный отдел знаменитого журнала "Новый мир". Анатолий Жуков — директор самого авторитетного издательства Союза Писатели СССР, издательства "Советский писатель", более 500 названий выпускавшего за год, книг писателей Великой Державы, страны, как тогда любили говорить, — от Кушки до Певека!..
О!.. Где же мы были, когда ее, краснознамённую, сшибали с ног у Дома Советов ельцинские боевики, где, ну, где же мы были?.. Вот и Анатолий Жуков постарел. Я постарел. Сидим у него за столом. Писателю талантливейшему — 75 лет. И — никого рядом, ни парторга, ни прораба, ни Ельцина, ни Гайдара, ни банкира, ни олигарха. Эх, 75 лет, и такому красивому, такому вдохновенному, такому сверкающему знатоку и природы русской, и слова русского, и народа русского, разбазаренного по всем государствам планеты, такому страдальцу, ну, где мы, где?!..
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.