Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
Не об Анатолии Жукове ли сказал Сергей Есенин, не о нашем ли с Анатолием, с братьями Сафоновыми, с Николаем Рубцовым и Владиленом Машковцевым, Борисом Примеровым, поколении? А вдруг – каждое поколение в России, и после нас, как Сергей Есенин, встретится с чёрным разорением отчего края? Кто это делает и где, где мы с вами?
Анатолий Жуков, мальчишка колхозный, подросток — на уборке сена. Анатолий Жуков — солдат. Анатолий Жуков — молодой яркий журналист. Анатолий Жуков — студент Литературного института имени Алексея Максимовича Горького. Высокий. Стройный, благородный.
Рязанцы, Валентин и Эрнст, братья Сафоновы, прозаики, я, уралец, Николай Рубцов, вологжанин, Жуков, волгарь, встречаемся утром — в столовой, днем — в перерывах между лекциями, вечером — в общежитии, машем руками, говорим, спорим, слушаем друг друга. Не всё и не везде тогда было плохо.
За 20 копеек — сытный обед. За 2 копейки — газета. За 5 рублей — ресторан. За 11 рублей — туфли. За 9 рублей — рубашка. За 65 — костюм и за 53 копейки — модный галстук. Жить можно в Москве, а на моём или на хуторе Рубцова скучновато и голодновато. Жуков прав. И братья Сафоновы правы: ни село, ни город не должны вниз сталкивать родной народ, заботящийся о земле, о России.
Ну, посидим в комнате. Но винца выпьем. Ну Колю Рубцова все вместе послушаем или Валю Сафонова, тоже балующегося стихами. Но Коля Рубцов сощуривался и начинал, перебивая тихим голосом горластого и замечательного общего друга нашего, поэта Владилена Машковцева:
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Грустно стоять одному у размытой дороги.
Кто-то в телеге по ельнику едет и едет.
Позднее время — спешат запоздалые дроги.
Плачет звезда, леденея, над крышей сарая...
Вспомни, о Родина, праздник на этой дороге, —
Шумной гурьбой под луной мы катались, играя,
Снег освещённый летел вороному под ноги!
Горько. Больно. Но такова дорога жизни. Нет давно Николая Рубцова и Владилена Машковцева нет. Нет Примерова и братьев Сафоновых, братьев и прозаиков известных, но брошенных на забытье теперешним жестоким и весьма испорченным временем.
Олигархизм резвится, но нет у него будущего. Нынешние властители, паханы и олигархи всех мастей уже показали, чего они стоят, народ в массе своей не принял их системы, хайльдемократии, он сопротивляется всеми силами, он, по доброте и доверчивости своей идёт на демонстрации, на голодовки, даже на вымирание, но не принимает воровской системы. И терпение его уже кончается. Скоро он сожмётся в боевой кулак, и паханы с олигархами узнают, что значит русский бунт, отчаянный и беспощадный. Пушкинская оценка свежа...
Да, Анатолию Николаевичу Жукову 75 лет. Позади — школа, коса, грабли, плуг, трактор. Позади — солдатская казарма и дисциплина, поездки по деревням и сёлам журналиста, учеба в Литинституте, работа в журналах, союзах писательских, издательствах, а главное — бессонный и красивый труд над словом, над собственными думами о себе, о народе родном и о России нашей страдальной.
Анатолий Жуков не мелькал и не мелькает на трибунах, на сценах и на экранах. Не тиражируют его имя газеты и радиостанции. Он не катался по заграницам. Он не занимался политсклоками. Не торговал совестью. Не предавал. Не звенел упрёками и обвинениями. Но жизнь его зато не отделилась от жизни тех людей, которых он воспел, пронося их судьбы под сердцем своим…
Он потерял двух сыновей. Один из них — лётчик. Он не разочарован в Родине. Он не проклинает время у крестов сыновей. Он печален, но верен. Он горек, но благороден. По ночам, когда высоко горят звёзды, он слышит голоса дорогих сыновей и видит погибшие русские хутора и сёла. Память его — русская слеза наша, а воля его — русский бессмертный дух наш. В горе — мы ещё беззаветнее перед Россией.
Я тоже потерял сына, статного, отважного, и я братски посвящаю Анатолию Жукову это грустное стихотворение. Грусть лечит нас.
Просьба
Анатолию Жукову
Сердце устало биться,
Слишком страданий много,
Лучше бы не родиться
С благословенья Бога.
Падает в бездну вечер,
Гнутся оградки, хилы,
Сын мой широкоплечий,
Я у твоей могилы.
Месяц звенит над трассой,
Храмово, колокольно,
Сын мой голубоглазый,
Как без тебя нам больно!
Век наш мгновенно прожит,
К радостям не вернуться,
Мать до сих пор не может
Солнышку улыбнуться.
Ночью — в слезах подушка,
Горе крестом предстало,
А ведь сто лет кукушка