Когда писателю хотели посочувствовать, что к нему "лезут литературные младенцы", Горький отвечал: "Я - неизлечимый "антропофил". Люблю человека... сколько на путях моих я встретил замечательно талантливых людей, которые погибли лишь потому, что в момент наивысшего напряжения их стремлении - они не встретили опоры, поддержки. Вот отсюда и происходит мое отношение к "литературным младенцам"..."
Читая рукопись, Горький не только писал замечания общего характера - о сюжете, героях, - но и отмечал трудные сочетания звуков, не пропускал даже грамматических ошибок и опечаток, тщательно исправлял их - в назидание автору - даже тогда, когда рукопись им отвергалась.
Горький указывал на тематическое однообразие многих книг, их "общий серовато-унылый тон". Он призывал писателей глубже и пристальней вглядываться в жизнь, изучать ее, думать над нею, не идти за фактами, а возвышаться над ними, обогащать увиденное, не упрощать действительность, а изображать ее во всей сложности, противоречивости, борьбе различных тенденций. "К противоречиям старого и нового у нас подходят неумело, отмечал он в 1925 году, - изображают их грубо и слишком торопятся примирить". Горького беспокоило, что писатели обходили многие стороны богатой событиями, сложной и противоречивой жизни тех лет, что в книгах чаще всего действуют "люди вчерашнего дня", а изменения в характере человека, происшедшие в последние годы, изображаются редко и художественно неубедительно.
В произведениях о деревне Горький отмечал недостаточное внимание писателей к процессам социальной и бытовой ломки, идиллическое изображение сельской жизни, подчеркивание консерватизма, косности деревни, осуждал натурализм и обедненный показ душевной жизни мужика.
Новое отношение к деревне, глубокую разработку крестьянских характеров, отсутствие красивенькой и жалостной выдумки о мужике увидел он в романе Л.Леонова "Барсуки".
Горький учил писателей требовательному, критическому отношению к литературной работе, воспитывал в них сознание важности и ответственности этой работы, понимание того, что писательство - дело нелегкое, терпеть не мог самомнения, писательской заносчивости. Он умел быть, когда надо, и суровым. Так, Горький писал одному из "начинающих": "Знаете что. Бросьте-ка писать. Это не Ваше дело, как видно... плохой рассказ Вы написали и написали удивительно плохо!.. Серьезно советую - не пишите!"
"Ох, и здорово сердится, когда вещь плохая! Такую задаст баню, что никогда не забудешь", - вспоминает А.С.Новиков-Прибой.
На родине помнят и любят писателя, с волнением читают каждую корреспонденцию о нем.
"Вы себе, вероятно, не представляете, - писали Горькому из Москвы, - до какой степени Вас здесь любят, в частности, молодежь".
"...Вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого", - писал С.Есенин.
В начале 1924 года выходит первое советское (шестнадцатитомное) собрание сочинений писателя, которое было тем более необходимым, что, как показывала библиотечная статистика тех лет, Горького читали больше, чем какого-либо другого писателя.
Широко отмечается в СССР в 1928 году 60-летие Горького и 35-летие его литературной деятельности.
Состоялись юбилейные вечера, спектакли, концерты, имя писателя было присвоено заводам, клубам, библиотекам, домам культуры, улицам. По случаю юбилея Совет Народных Комиссаров принял специальное постановление, отмечавшее заслуги Горького. Писатель получил множество поздравлений, в печати были опубликованы сотни заметок и статей о юбиляре. Его поздравили Л.Фейхтвангер, Д.Голсуорси, К.Гамсун, С.Лагерлеф, Г. и Т. Манны, Р.Роллан, Б.Шоу, С.Цвейг, Э.Синклер, Г.Уэллс. Горький писал Р.Роллану: "Да, вот и мне 60 лет. Но я не чувствую упадка воли к жизни и вкуса к ней".
Он получил приветствия от трудящихся, коллективов заводов, шахт, партийных, комсомольских и профсоюзных организаций, Коммунистической академии, Наркомпроса РСФСР, Академии наук, Музея Революции, МХАТа, от Н.К.Крупской, М.И.Ульяновой, М.Н.Покровского, А.В.Луначарского, К.С.Станиславского...
4
...Рано утром приходила огромная почта - письма, рукописи, книги, газеты, журналы. День Горького начинался с чтения газет - он любил первым в доме узнать, что происходит в мире.
"Живу я - в работе, нигде не бываю, сижу за столом по 10-12 часов. Даже гулять хожу редко", - пишет он вдове Короленко. "Работаю - бешено, часов по 14, не сходя с места... Работаю каторжно". Бывали случаи, когда Горький, не вставая из-за стола, писал круглые сутки: "Дописался до того, что начал вставлять новое перо в мундштук, вставлял весьма усердно. А на днях погасил папиросу в чернильнице". Но "сон мой здоров и крепок, сновидения редко посещают меня".
"Писать надо каждый день в одни и те же часы... - говорил он. - Это быстро войдет в привычку. Когда придет время, вас уже само собой будет тянуть к столу. А пропустите свой рабочий час - и почувствуете, что вам чего-то недостает".
Почерк у Горького был ровный, четкий, аккуратный. Аккуратность вообще была чертой его характера. Один из знакомых писателя вспоминает: "Все казалось на нем красивым, добротным и одетым впервые. Платье было выглажено так, что не имело ни одной лишней складки. Синева сорочки оттеняла смуглый цвет лица. Обувь сияла, начищенная до отказа. И даже домашние мягкие туфли, не теряя своей первоначальной формы, выглядели только что принесенными из магазина". И при этом - "эластичность и непринужденность походки и движений". Горькому нравились рубашки голубого цвета, он никогда не носил коричневых и желтых, галстуков не любил и долго возился, завязывая их.
Говоря, что всегда пишет пером (авторучек он не любил), Горький пояснял: "Пишущая машинка, мне кажется, должна вредно влиять на ритм фразы. Рукописи правлю два, три раза. В окончательной редакции выбрасываю целые страницы, сцены... Кончая работу, прочитываю всю ее с трудом и, почти всегда, с тяжелым сознанием неудачи".
Писал Горький на линованной бумаге, оставляя - для дополнений и поправок - широкие поля. Но зачастую их не хватало и приходилось подклеивать еще лист.
Обычно писатель делал заметки на листках бумаги, которые затем раскладывал по конвертам. Каждый конверт был отведен под определенную тему. Когда заметки были использованы и произведение написано, писатель сжигал конверт с содержимым. Поэтому до нас дошли заметки к неосуществленным произведениям Горького и мало известно набросков к произведениям законченным: работу писателя над ними мы можем проследить по рукописям и печатным редакциям, по воспоминаниям современников (Горький нередко отшлифовывал свои произведения в устных рассказах).
"Талант - не что иное, как любовь к труду", "Моя знаменитость оплачивается адским трудом", "Вдохновение" ошибочно считается причиной и возбудителем работы, вернее - оно является в процессе успешной работы, как следствие ее, как чувство наслаждения ею... Известная доля неудовлетворенности собою, своей работой - всегда и обязательно должна быть присуща каждому искреннему писателю; эта неудовлетворенность, являясь источником его мук, является в то же время залогом непрерывности его роста", - писал и говорил Горький.
То, что сделано писателем - а сделано им невообразимо много, результат огромной организованности, самодисциплины, собранности, колоссального трудолюбия. В 1930 году он признавался, что никогда не пишет и не читает меньше десяти часов в сутки.
Кроме литературной работы, чтения, обширной переписки немало времени отдает писатель многочисленным гостям - особенно из Советского Союза.
В Сорренто Горького посетили писатели: Л.Леонов, О.Форш, В.Лидин, Н.Эрдман, В.Катаев, Н.Асеев, И.Уткин, А.Жаров, А.Безыменский, С.Маршак, режиссер В.Мейерхольд, композитор С.Прокофьев, скульптор С.Коненков, художники П.Кончаловский, Ян Стыка, побывали Шаляпин, Красин, советские военные моряки, артисты МХАТа.
Нередко писатель читал гостям свои произведения, интересовался их мнением о прослушанном.
"Читал он, - вспоминал Вс.Иванов, - в особенности когда было мало слушателей, так, что леденящий сухой трепет восторга наполняет все суставы. Он мало выделял интонациями отдельных персонажей, чуть менял голос, но в его медленном чтении, понурой голове с косматыми усами, в каждой фразе, которую он как бы подавал, во всем этом громадном движении мыслей, которые величаво и давяще лились на вас с этих страниц, чувствовалось орлиное паренье, чувствовался непокорный и кипящий подъем все вверх и вверх. Вы не успели оглянуться, как уже - на вершине, и сердце ваше при виде всей этой необъятной необозримости замирает, и вас охватывает такая чудесная зависть, такое бурное и бунтующее чувство счастья, что жизнь кажется молнией...
Окончив чтение, он снял черепаховые очки, посмотрел на нас исподлобья и сказал несколько сконфуженно:
- Что же молчите? Давайте браниться.
Ему не понравилось наше почтительное и, наверное, плохо скрытое восхищение.
- Объясните.
Я объяснил, что сразу трудно разобраться в пьесе при таком отличном чтении. Он недовольно сказал:
- Вы искренно в этом убеждены?
И мы расхохотались. Напряженность прошла. Беседа потекла легко. Говорили об общем плане пьесы, о частностях, о недоговоренном, о постоянной досаде писателя на свою творческую беспомощность".
Много рассказывал писатель гостям о своей жизни.
"Горький был замечательно интересный рассказчик, - вспоминали слушавшие его, - когда он говорил, его можно было заслушаться. У него было подвижное лицо, глуховатый голос и необыкновенное богатство интонаций. Он рассказывал умно, умел пользоваться неистощимым юмором, двумя-тремя чертами лепил пластический образ и, как бы невзначай, давал убийственно меткую характеристику..."
"Рассказывая, он жил в рассказываемом, претворялся в рассказываемое, и я понимал его, не зная языка, уже благодаря пластике его лица... В его чертах не было ничего поражающего: этого высокого худощавого человека с волосами цвета соломы и широкого в кости можно было принять: в поле - за крестьянина, на дрожках - за кучера, за сапожника, за беспризорного бродягу - это был сам народ, изначальная концентрированная форма русского человека", - писал о Горьком С.Цвейг.
Грамзапись сохранила голос писателя - негромкий, низкий и глуховатый, с характерным волжским "оканьем".
Но Горький умел не только чудесно рассказывать, читать, он умел и любил слушать собеседника. Смущение, обычно охватывающее людей от присутствия рядом великого человека, проходило быстро; сердечность, добродушие, дружеский тон, живой интерес Горького заставляли разговориться самых застенчивых, самых скромных, самых неразговорчивых.
В Сорренто Горький получал огромное количество писем.
Ленин в июле 1919 года советовал писателю сблизиться с народной массой, увидеть борьбу за новый мир в непосредственном и повседневном общении с рабочими и крестьянами. Тогда этого контакта не получилось. Установился он только теперь, в Сорренто. Тысячи писем, которые получал здесь Горький, рассказывали писателю о том, что происходит в Советской России.
Горькому писали литераторы, рабочие, селькоры, дети... Большинство писем посылали друзья, но встречались и письма от людей, враждебных Советской власти, проклинавших Горького за "измену" и "предательство". Писали Горькому не только по литературным вопросам, но даже просили порекомендовать опытного врача, спрашивали, стоит ли жениться.
Далеко не все знали точный адрес Горького, но письма все равно находили всемирно известного адресата. Приходили, например, к нему письма с такими фантастическими и лаконичными адресами: "Italia. Samara", "Швейцария. Остров Кипр. Горькому"*.
______________
* Писавший, видимо, смутно помнил, что в 1906-1913 годах писатель жил на острове Капри, который нетвердая память и превратила в Кипр, но почему он поселил Горького в Швейцарии - совершенно неясно.
В архиве писателя хранится больше 13 тысяч писем, полученных им; по ориентировочным подсчетам сам Горький написал за свою жизнь около двадцати тысяч писем. Свыше 10 тысяч из них нам известны, в том числе сохранилось 8 тысяч автографов.
Ни одно из писем не оставлял он без внимания (а ответы занимали подчас много страниц). "Постепенно превращаюсь в "письмописца", - шутил Горький. Справедливости ради необходимо, чтобы в некрологе моем было сказано:
Всю жизнь, ежедневно, несмотря на погоду, он писал письма..."