— Сергей Константинович, так когда же выйдут стихи Черубины де Габриак?
— Я в отчаянии. Номер уже составлен. Иннокентий Фёдорович, не уступите ли вы, ну хотя бы две свои полосы?
— Ради такой очаровательной женщины…
Волошин, с удивлением:
— Откуда вы знаете, что она очаровательна?
Телефонный звонок. Все умолкают. Маковский срывает трубку:
— Это вы? Умоляю. Давайте договоримся о встрече. Что? На островах? Потом будете в театре? Но как мне вас… (Медленно кладёт трубку.) Сказала: я должен опознать её шестым чувством…
Петербург. Набережная. Волошин и Маковский возвращаются из редакции.
— Признаюсь вам: я написал ей ответ на французском языке. Только вот не знаю, куда его… Я попросил её порыться в старых тетрадях и прислать всё, что она до сих пор писала.
— Вы считаете, что и детские её стихи заслуживают внимания?
— Я уверен: они столь же совершенны. Очаровательная женщина.
— Почему вы так в этом уверены?
— Не знаю. Но мне постоянно видится её облик. Как жалко, что отец не передал мне свой талант живописца! Кстати о художниках… Сомов… он сегодня меня уверял, что готов с повязкой на глазах ездить к ней на острова в карете, чтобы писать её портрет. Он готов дать ей честное слово не злоупотреблять её доверием.
— Сомов? Откуда он знает, что она живёт на островах?
— Он только предполагает. Но при этом он обещает не допытываться, кто она такая и по какому адресу проживает.
— Весьма благородно с его стороны.
— Весьма глупо! Ведь он просит меня уговорить её позировать, а я понятия не имею, где её искать!
— Она что же — не оставила вам адреса?
— Только запах духов. Удивительно тонкий запах.
— И полыни.
— Полыни?
— Ах, простите — вербены…
Петербург. Старинный особняк. К дому приближаются Маковский и Сомов.
— Уже полдня ходим и хоть бы на метр приблизились к цели!
— Искусство, господин Сомов, требует немалой крови и нервов. Не мне вас учить.
— Не только нервов, но и денег. Я слышал, Сергей Константинович, что с помощью подкупа вы заручаетесь доверием невинных людей и уже опросили всех дачевладельцев Каменноостровского по поводу Черубины.
Маковскому крыть нечем.
— Ну что, рискнём?
Сомов дёргает звонок у парадной, и вскоре в дверях показывается дворецкий. С некоторым удивлением и тревогой смотрит он на господ явно богемного вида. Маковский берёт инициативу в свои руки:
— Вот что, голубчик, у нас к тебе конфиденциальный разговор.
Дворецкий напрягается.
— Мы из редакции литературного журнала «Аполлон». Нам сказали, что в этом доме (сверяется с бумажкой) проживает или, ну скажем, может проживать, молодая особа, графиня, приехавшая из Франции, поэтесса Черубина де Габриак.
Дворецкий бросает на любопытствующих господ подозрительный взгляд, но всё же отвечает:
— Их превосходительство графиня Нирод уехали за границу.
— А куда именно, любезный?
— В Париж.
— И давно она покинула Россию?
У обоих «сыщиков» хищно загораются глаза. Хитроумный слуга, смекнув, что господам нужны какие-то факты, в которые они очень хотят поверить, мгновенно перестраивается:
— Да ещё весной.
— Что же, она одна уехала?
— Никак нет-с. С мужем, Иваном Ардальонычем-с.
Видя, что оба посетителя разочарованы, добавляет:
— У их превосходительств — две внучки-с. В Париже проживать изволят-с. Да, вот… та, что помоложе, сейчас здесь, в Петербурге.
Маковский машинально суёт ему купюру и задаёт главный вопрос:
— Как зовут ту, что сейчас в Петербурге?
— Не извольте гневаться, ваше благородие… Мудрёное имя. Вроде как Жозефина. Но графиня называет её как-то ещё и по-другому.
Сомов, вручив старику ещё несколько бумажек, заговорщицким шёпотом:
— Не Черубиной ли?
— Да, ваше сиятельство. Именно так-с, Черавиной-с.