— Никак нет-с. Уехали с утра. Верхом-с.
Литераторы, не солоно хлебавши, отбывают прочь.
Петербург. Квартира Маковского. И вновь телефонный звонок.
— Ах, это вы!
— Сегодня утром я написала стихи. Думаю посвятить их вам. Завтра вы их получите.
— Но я не могу ждать до завтра!
— Хорошо. Я прочту их вам прямо сейчас:
— Черубина Георгиевна, милая Черубина, где я смогу вас увидеть? Вчера вечером я был на островах…
— И что же, сердце не подсказало, не направило вас ко мне?
— Мне кажется, я видел вас в автомобиле. На вас было одето…
— Я никогда не езжу в авто. Только верхом.
— Я знаю. Несколько часов назад ваш дворецкий сообщил мне, что вы отправились верхом, на прогулку…
— В Петербурге я не держу слуг… Очевидно, вас известили о моей тёзке… или двойнике…
Петербург. Кафе. Волошин, Толстой и взбудораженный Маковский.
— Сегодня я сражён окончательно! Она читала мне стихи. И мне же их посвятила.
Толстой:
— Так вы нашли её?
— Нашёл. Потом потерял. Короче говоря, это было чтение по телефону.
Волошин:
— А из телефонной трубки пахло полынью?
Маковский бросает на него свирепый взгляд.
— Ах, простите, вербеной.
— Знаете, мне не до шуток. Будь у меня сорок тысяч годового дохода, я бы решился за ней ухаживать.
— По телефону?
Волошин и Толстой смеются. Маковский сидит решительный и мрачный.
Стихи Черубины де Габриак были опубликованы (оттеснив, кстати, произведения И. Анненского) во втором номере «Аполлона» за 1909 год, а в третьем появился критический очерк не забывавшего подливать масло в огонь Волошина «Гороскоп Черубины де Габриак», где говорилось о свойственной ей «любви, безысходной и неотвратимой, о сатанинской гордости и близости миру подземному». А главное, что сейчас мы стоим «над колыбелью нового поэта», что Черубина де Габриак — «подкидыш в русской поэзии». Между тем в редакции не утихало брожение чувств. За несуществующей поэтессой была установлена настоящая слежка. На каждой премьере балета просматривались все ложи бенуара; на Каменноостровском продолжался опрос дачников; даже на вокзал к отходу поездов, отбывающих в Париж, посылались соглядатаи.
Редакция «Аполлона». Взъерошенный Маковский бросается навстречу входящему Волошину.
— Катастрофа! Она уезжает в Париж.
Волошин удивлён.
— Вы это точно знаете?
— Она мне прислала письмо. Бежим — надо успеть к отходу поезда!
Вокзал. Волошин и Маковский протискиваются сквозь толпу. Шеф «Аполлона» отдаёт распоряжения:
— Вы идите к концу поезда, а я покручусь здесь…
Спустя пару дней. Кафе. Те же персонажи.
— Она прислала мне письмо из Парижа.
— Как это ей удалось — так скоро?
Но эта деталь влюблённого редактора не интересует. Он читает письмо:
— «Милый друг! Я так и предполагала увидеть Вас на вокзале в качестве сыщика, возможно даже — с накладной бородой. Но не думала, что Вы прихватите с собой Вашего соглядатая, который высматривал меня в хвосте поезда…»
— Какая проницательность! Но как она могла увидеть одновременно, что делается возле головных и хвостовых вагонов?
— Ах, не забивайте себе голову всякой чепухой! Кстати, дальше она пишет о вас: «Кто он такой, этот Ваш друг, можно ли ему доверять?» Она пишет, что вы совершенно не похожи на поэта. Простите. И что вследствие вашей комплекции на таможне у вас наверняка бывают неприятности. Ещё раз простите.
— Что это она так заинтересовалась моей особой?
— Судя по загару, вы часто бываете в Крыму и вид у вас — дачевладельца.
— Потрясающе! Пожалуй, я поеду за ней в Париж, разыщу, приглашу на дачу, и… хотя у меня и нет сорока тысяч годового дохода…
Петербург. Скверик. Сидя на скамье, беседуют Макс и Лиля.
— Сегодня я сказал Маковскому, что разыщу тебя в Париже и… приглашу в Коктебель, в свои владения.
— Ты сделал паузу, Макс. Спасибо тебе за то, что затерялось между слов.
Оба некоторое время молчат.
— Ну как ты, Лиля? Устала от поэтических успехов?
— Назвался груздем… Кстати, Макс, моя «мать», то есть Черубинина, она умерла или нет? Я это совсем упустила, а в разговоре с Маковским ляпнула по телефону: «Моя покойная мать…» Я очень боюсь ошибиться в фактах «своей» биографии…