Низвержение и убиение маршала д'Анкра открывали де Люиню беспреградный путь к почестям и возвышению, но, не довольствуясь этим, новый временщик имел виды на громадное состояние своего убитого соперника. По закону движимое и недвижимое имущество маршала подлежало конфискации и делалось достоянием казны…
Но король мог передать их в обладание де Люиня. Тут явилось очень важное затруднение. Маршал д'Анкр был убит без всякого суда; после него в лице вдовы и сына остались прямые и законные наследники. Отнять у них наследство король не имел права без отдачи их под суд, и не только их, но и покойного маршала. Суд над убитым – явление бесспорно безобразное, но он был наряжен по стараниям де Люиня, и к суду этому, разумеется, была привлечена Леонора Галигаи. Сочинение обвинительного акта на живую и на мертвого было поручено прокурору Куртену (Courtin), креатуре де Люиня, и этот крючкодей, закаленный в кляузах, настрочил акт, как будто диктованный ему самим адом. Маршал обвинялся в казнокрадстве, обременении народа излишними налогами, в оскорблении величества небесного и земного, наконец, в принятии участия в заговоре, разрешившемся злодейским убиением покойного короля Генриха IV. Обвинять Леонору Галигаи можно было только в излишнем расположении к ней королевы Марии Медичи, и именно на этом Куртен основал главные пункты своего обвинительного акта. Ссылаясь на показания свидетелей, он обвинил флорентинку Леонору Галигаи в чародействе, посредством которого она приворожила к себе королеву-правительницу. Сильную поддержку этой нелепице Куртен нашел в суеверии самой Леоноры. Действительно, не только ее приближенным, но и весьма посторонним лицам было известно, что вдова маршала д'Анкра занималась гаданием на картах, носила на шее амулетки с заклинаньями, часто совещалась с ворожеей Изабеллой и евреем Монталло, пользовавшимся репутацией чернокнижника. Прокурору Куртену в его трудах много помогал советник де Ланд, в простоте души веровавший в колдовство, чародеев и черную магию.
Приговор парламента над памятью убитого маршала, по невозможности кассации, был утвержден королем. Имя маршала предавалось вечному позору и проклятию; сын его (крестник короля Генриха IV) был обвинен лишенным всех прав состояния и вне покровительства законов. Покончив с мертвецом и с безгрешным отроком, парламент принялся за Леонору.
3 мая 1617 года происходило первое заседание суда, на которое вызваны были обвиняемая и свидетели. Таковыми явились конюший маршала Ла Пласа и каретник Леоноры. Подтверждая данные ими показания, они объявили: 1) что обвиняемая имела целую коллекцию талисманов, восковых кукол и гороскопов королей и королев французских; 2) что она неоднократно служила ночью обедни, принося в жертву черного петуха; 3) что она, убивая голубей, пила их кровь, глотая с каким-то волшебным заклинанием восковые пилюльки; 4) совещалась с колдуньей Изабеллой и чернокнижником евреем Монталло… На основании всех этих данных, обвиняя подсудимую в сношениях со злыми духами и в чародействии, прокурор спросил, что она может сказать себе в оправдание.
– Вместо ответа, – гордо произнесла Леонора, – позвольте мне спросить вас, где мы – во Франции или в Испании; в парламенте королевском или в инквизиционной огненной палате?
– Занимались вы гаданьями? – повторил прокурор.
– Да, занималась, точно так же, как ими занималась королева, как занимаются тысячи придворных дам и кавалеров.
– У вас были амулетки и гороскопы?
– Да, соответственные правилам умозрительной астрологии, в которую верят все и вы сами, может быть. Восковые фигурки, найденные у меня, – печати с изображением агнца (Agnus Dei), полученные мною из Рима от его святейшества. Между ними и чародейством, кажется, не может быть ничего общего.
– Сознавайтесь же, что вы приворожили к себе королеву-правительницу Марию Медичи, чтобы властвовать над нею?
Горькая, презрительная улыбка мелькнула на мрачном лице Леоноры.
– В этом случае, – сказала она, – все мои чары и волхво-вания заключались в превосходстве моего ума над умом королевы и в прямой пользе моих советов.
– Укажите на источник ваших богатств!
– Богатства мои пожалованы были мне и покойному моему мужу королевою. Она, я полагаю, властна была располагать собственной своей казною.
Тем закончилось первое заседание. Мнения судей разделились: благоразумнейшие, составлявшие меньшинство, находили, что обвинения не выдерживают никакой критики. Советник Орланд Пайен (Payen) просил уволить его из числа членов суда. Следующее заседание происходило в Турнелле, здесь при допросах Леонора выказывала то же мужество и непреклонную твердость. На этот раз она обращалась к здравому смыслу своих судей, из которых весьма многие были обязаны ей или ее покойному мужу своим возвышением. Она требовала над собою суда правого и неподкупного. Заметим здесь, что женщина всегда и повсюду несравненно смелее перед законом, нежели мужчина; в деле тяжебном она терпеливее, настойчивее и доходчивее, не задумываясь ни перед какой инстанцией; заметив криводушие судей, она, не обинуясь, уличает их и, дав волю языку, не щадит кляузников. Эта гражданская отвага свойственна женщинам всех стран и веков, и чтобы убедиться в этом, стоит только перебрать несколько уголовных процессов, в которых главную роль играли женщины.
Де Люинь, находившийся тогда на высоте своего могущества и тем тверже державшийся на этой высоте, что юный король, очарованный супругою временщика, герцогинею де Люинь, пользовался ее благосклонностью, – де Люинь был вне себя от бешенства и на судей, и на подсудимую. Первые, страшась временщика, начали действовать решительнее, т. е. бессовестно. Они засыпали Леонору словами, статьями закона, оскорблениями, не выслушивали ее возражений. Бороться одной, при всей ее энергии, стало наконец ей не под силу… Она поняла, что смерть ее уже предрешена, и начала помышлять уже не об оправдании, не о свободе, а единственно о спасении жизни. Она готова была умолять судей, чтобы они приговорили ее к вечному заточению, но только оставили ей жизнь, которая и в сорок шесть лет еще не утратила для Леоноры своей привлекательности. Надеясь продлить свое существование, несчастная объявила, что она беременна… Даже в этом снисхождении к ее положению парламент отказал Леоноре, отвечая, что утробный ее плод – незаконный, ибо покойный маршал лишен доброго имени и всех прав состояния. Из судей, приспешников де Люиня, выискались даже и такие, которые к прежним обвинениям, возведенным на вдову маршала, присоединили новые, одни говорили, будто она беременна вследствие своей связи с тюремщиком, а другие (доходя до Геркулесовых столбов нелепого) – с самим дьяволом!
Приговор над Леонорой Галигаи, ее сыном и покойным мужем состоялся 8 июля 1617 года. Вот подлинный его текст:
«Палата объявила и объявляет Кончино Кончини, при жизни его маркиза д'Анкра, маршала Франции, и Элеонору Галигаи, вдову его, виновными в оскорблении величества божественного и человеческого, в воздаяние за каковое преступление приговорила и приговаривает память помянутого Кончини к вечному позору, а помянутую Галигаи к смертной казни обезглавлени-ем на эшафоте, воздвигнутом на Гревской площади, а тело ее к сожжению с обращением в золу; движимое их имущество к конфискации в пользу короны, все же прочие пожитки в пользу короля. Сына преступников, рожденного ими в брачном сожительстве, палата объявила и объявляет лишенным честного имени и права занимать какие бы то ни было должности; дом, в котором преступники жили, срыть до основания и место его сровнять с землею».
За неделю до обнародования этого приговора в публике были распущены пасквили и карикатуры на семейство д'Анкр. К бранным прозвищам Леоноры: кольдуньею, чернокнижницею, присоединили новое – отравительница; народная злоба от приговоренной к смерти распространилась на всех проживавших в Париже итальянцев, занимавшихся большею частью торговлею и ростовщичеством. Итальянский элемент, привившийся к гражданскому французскому быту, исчез, уступив свое место – испанскому… Родственный союз одной державы с другою всегда вносит из одной в другую моды, обычаи, особенности, всегда находящие в чужой земле восприимчивую почву. Со времен Катерины Медичи до Людовика XIII французский двор был осколком двора тосканского; произведения изящных художеств итальянских служили образцами для художников французских; язык итальянский при дворе и в высшем кругу вытеснил язык французский. При Людовике XIII, частию и при Людовике XIV, Франция обезьянила Испанию; при Людовике XV вся Европа взяла за образец Францию, тогда не подражавшую ни одной иностранной державе. В наше время французский элемент выдохся в Европе, кому теперь будет она подражать?
После падения нравственного итальянского владычества во Франции она с восторгом ухватилась за испанское, и этот переход не обошелся без смешных явлений, неизбежных, впрочем, во всякой стране, переживающей переходную эпоху от старого к новому. Как мы уже говорили, с лишком полстолетия высший французский круг и зажиточный средний класс строили и меблировали свои дома в итальянском вкусе; мужчины и женщины следовали итальянским модам; говорили по-итальянски все имевшие претензию на тонкость и образованность… Костер Леоноры Галигаи словно выкурил из Парижа эту страсть к итальянщине, и французы ухватились за испанщину. Военное сословие всех прежде признало испанские клинки первейшими в мире, щеголи и щеголихи сознались, что испанские моды верх изящества, севильское сукно и кордуанские кожи изгнали из употребления сардинские шелковые материи и бархаты Венеции. Подражая Испании во внешнем быту и в домашней обстановке, Франция не замедлила усвоить язык этой страны и отчасти ее несносное ханжество и фанатическую нетерпимость. Сам король Людовик XIII более походил на испанского гидальго, нежели на французского короля… Самая казнь вдовы маршала д'Анкра была снимком с испанского аутодафе.
Казнь эта происходила на Гревской площади 9 июля 1617 года. Весь Париж сбежался на давно не виданное зрелище, и не только улицы были наводнены народом, но любопытными были унизаны кровли домов и колокольни церквей. Ходила молва, что осужденная выслушала свой приговор с удивительным мужеством, не унизив себя ни мольбами о пощаде, ни проклятьями на судей и главного виновника своей гибели – де Люиня. Эту твердость большинство приписывало помощи бесовской; многие жалели, что колдунью не пытали при допросах; иные опасались, чтобы она с помощью чар не обратилась перед казнею в ворону или сову и не улетела от достойного наказания. В полдень процессия тронулась из Бастилии на Гревскую площадь. Леонору везли на позорной телеге, одетую в длинный холщовый балахон, с восковою свечою в руках. Несчастная была бледна, глаза ее горели лихорадочным огнем, но лицо было почти спокойно и даже на нем появлялась порой презренная усмешка. Ропот и дерзкие крики толпы не доходили до ее слуха. В течение семилетнего владычества она убедилась многократным опытом, что любовь народная изменчива и непостоянна, как осенняя погода. Было время, этот самый народ приветствовал маршала и жену его восторженными кликами, выражал им свою благодарность, тешась праздниками, которые они давали народу… Теперь все он же, все тот же народ напутствует Леонору в вечность проклятьями и оскорблениями. Ему велели признать ее за колдунью, и он ее признал за таковую: если бы маршалу удалось возвести де Люиня на эшафот, парижане, проклиная де Люиня, благословляли бы маршала. В глазах толпы прав и достоин похвалы всегда тот, кто взял верх, хотя бы соперником его был сам праведник. Смерть маршала и жены его могла служить примером временщикам будущим… Но кто из них обратил внимание на этот пример? Да и сами Кончини, муж и жена, думали ли когда об измене счастия?
Твердой поступью Леонора взошла на эшафот, склонила голову на плаху… топор сверкнул, и голова флорентинки рухнула на помост. Подхваченное железными крючьями, тело ее было брошено на костер, и через несколько минут его охватили клубы дыма и огненные языки. Народ рукоплескал и возглашал многие лета правосудному королю Людовику XIII.
Помочи, на которых водила его мать, маршал и Леонора, перешли в руки де Люиня, не перестававшего уверять короля, что он, наконец, государь самодержавный… То же впоследствии говорил ему, водя его на тех же помочах, и кардинал Ришелье. Прав был какой-то древний мудрец, говоря: «Хотите ли подчинить гордого и могучего глупца вашей воле? Уверяйте его постоянно, что умнее его нет человека на свете».
Королевская опала, постигнув одну партию, обратилась в милость для другой. Принцы крови и могучие олигархи, сосланные во время регентства, были призваны ко двору и восстановлены в прежних своих должностях. Старому герцогу д'Эпернону отдано было губернаторство Гюйенны; Морнэ, Сюлли, Ледигьер снова засияли на придворном горизонте… Позабыли только о принце Конде, и позабыли потому, что его присутствие при дворе угрожало де Люиню опасным соперничеством.
Теперь перейдем к обзору царствования кардинала Ришелье, правившего Францией под именем короля Людовика XIII. Это царствование напоминало басню Крылова «Оракул»: жрецом, сидевшим во внутренности пустого кумира, был Ришелье; Людовик XIII превосходно играл роль истукана – пустого, бездушного или, выражаясь точнее, душою которого был кардинал Ришелье… Король после него не прожил и году. Смерть его была первым, и последним, и единственным подвигом, совершенным на пользу Франции.
Il eut cent vertus de valet Et pas une vertu de maitre,[7] – гласила шутливая эпитафия, написанная на кончину Людовика. Лучшей и вернейшей оценки этому королю нельзя было и сделать.
– Тут они все, – ответим мы. – Иных добродетелей за Людовиком XIII не водилось. Мир его праху!
«Ребенок черен потому, что он от Анкра». Аncrе по-французски– якорь, а еnсrе – чернила. На созвучии этих двух слов основан каламбур Бассомпьера.
Из множества биографий, нами перечитанных, едва ли в двух или трех мы нашли одинаковые числа рождения Людовика XIII. Он родился 27 сентября 1601 года и при восшествии на престол ему был девятый год. Срок регент– ства по-настоящему оканчивался 27 сентября 1614 года, а между тем Мария Медичи оставалась правительницею до 1617 г. Капфиг (Les veines de la main droite: Marie de Medicie), спутывая числа, говорит, что в 1610 году Людовику было шесть лет.
Переведено из слова в слово с подлинной речи, занесенной в протоколы пар– ламента 15 мая 1610 года.
Испанский государственный совет состоял тогда из герцогов Инфантадо и Альбукерка, кардинала Толедо, герцога Лерма и маркиза Велада.
В 1870 году замок Блуа был разрушен до основания прусскими бомбами.
Все эти подробности заимствованы из книги: «История матери и сына» (Histoire de la meˆre et du fils), приписываемой перу очевидца и одного из действующих лиц этой драмы – кардинала Ришелье.
В нем были сотни добродетелей лакея, господина же (или повелителя) – ни одной.