Пассажир - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5

VФрансуа Кубела

Тяжелую потерю понесло и психиатрическое сообщество, и мир живописи. Во вторник, 29 января 2010 года на автомагистрали А31, недалеко от границы с Люксембургом, около 23 часов погиб Франсуа Кубела. По неизвестной причине он не справился с управлением и налетел на предохранительную ограду незадолго до выезда из Тьонвиля-Мец-Нор на скорости около 140 километров в час. Машина тут же вспыхнула. Пока прибыла помощь, тело Франсуа Кубела сильно обгорело…

Он содрогнулся. И без того потрясенный открытием своей очередной — и наверняка единственной подлинной — личности, Кубела вдобавок должен был справиться с известием о собственной гибели.

В панике он бежал по улицам Тринадцатого округа, пока не нашел открытое интернет-кафе у станции метро «Гласьер». Едва присев, он набрал на клавиатуре свою новую фамилию.

Первая ссылка в Гугле оказалась некрологом, опубликованным в «Монде» от 31 января. Речь, безусловно, шла о нем. На двадцать пятой странице нашлась черно-белая фотография покойного психиатра. Это был он сам, но в белом халате и без нескольких морщинок, зато с неотразимой улыбкой на лице.

Как он оказался одновременно живым и мертвым? Прежде чем попытаться проникнуть в эту тайну, он погрузился в историю покойного Франсуа Кубела, известного психиатра и художника, начав с основных дат биографии в черной рамке:

18 ноября 1971 года — родился в Пантене, департамент Сена-Сен-Дени (93).

1988 год — начал изучать медицину.

1992 год — первые персональные выставки.

1997 год — опубликовал докторскую диссертацию по психиатрии о развитии индивидуальности у близнецов.

1999 год — поступил на работу в специализированный медицинский центр имени Поля Гиро в Вильжюифе.

2003 год — ретроспектива его картин в галерее MEMO в Нью-Йорке.

2004 год — стал самым молодым во Франции заведующим отделением в клинике Святой Анны.

2007 год — вышла «Игра разных „я“» о синдроме множественных личностей.

29 января 2010 года — погиб в аварии на автомагистрали А31.

Его предположения подтверждались. Кубела примерно того же возраста, который указан в поддельных документах. Он параллельно занимался психиатрией и живописью. У него не было ни жены, ни ребенка, ни даже официальной подруги. Но его улыбка не оставляла сомнений в том, что ему не приходилось страдать от одиночества.

Нахлынули воспоминания, обрывки которых уже посещали его в садах Корто. Отдых на горнолыжных курортах. Вечеринки в узком кругу в роскошной парижской квартире. Сумерки на юге Франции. Кубела вел обеспеченную и блестящую жизнь без привязанностей и обязательств. Одинокий исследователь или эгоцентричный хищник? Ответ, вероятно, где-то посередине. Человек, убежденный в своей научной и артистической состоятельности. Раздаривавший себя всем и никому в отдельности.

1997.

Его диссертация принесла ему известность. Ученик психолога детства Рене Заззо, автора трудов по близнецовости, он годами изучал пары однояйцовых близнецов. Подобно Заззо, наблюдал становление их личностей в процессе развития. Исследовал невидимые связи, делающие близнецов зависимыми друг от друга. Сходство характеров, одинаковые реакции и даже телепатическая связь между этими однояйцовыми братьями и сестрами, которая испокон веков поражала окружающих. Все это входило в сферу интересов Кубела.

Близнецовые исследования подводили Кубела к проблемам становления личности. Что формирует собственное «я»? Как создается личность? Как соотносятся генетическое наследие и социальный опыт?

Выводы Кубела поразили научное сообщество. Он отбрасывал и основополагающий принцип психоанализа («мы то, что мы пережили в детстве»), и кредо новых нейробиологических наук («наша психика сводится к ряду физических феноменов»). Не отрицая правомочности этих направлений, Кубела, определяя и объясняя личность каждого человеческого существа, обращался к чему-то врожденному и таинственному, происходящему от некоей высшей силы, — быть может, к чему-то божественному. Теория, намеренно выходящая за рамки рациональных научных подходов.

Многие возражали против этого «базарного спиритуализма». Но никто не подвергал сомнению качество его исследований. Научные труды не мешали его безупречной карьере практикующего психиатра, сначала в Вильжюифе, затем в медицинском центре Святой Анны в Париже.

Через десять лет после выхода диссертации Кубела написал новую книгу, в которой подвел итоги своих исследований синдрома множественных личностей. И на этот раз публикация наделала много шума. Прежде всего потому, что этот синдром в Европе официально не признан. Кроме того, Франсуа Кубела видел в каждой из личностей своих пациентов автономную единицу, нечто, наделенное собственным существованием, а не проявления одного и того же психоза. Здесь снова звучала мысль, что эти личности были вложены в один разум некоей высшей силой…

Одно по крайней мере, стало ему теперь совершенно ясно: не приходится удивляться тому, что ученого так привлек случай Кристиана Мьоссана и его диссоциативное бегство. В нем он увидел новый подход к своим исследованиям. Психиатр, прежде изучавший близнецов и шизофреников, остановил свой выбор на «пассажирах без багажа».

Нетрудно догадаться, что за этим последовало. Кубела принялся искать схожие случаи по всей Франции. И наткнулся на страдающего реакцией бегства пациента из Лорьяна, о котором упоминала Натали Форестье. Он связал между собой оба этих случая. Начал разбираться, расследовать, и это вывело его на Sasha.com. Он записался в клуб и познакомился с Фелис. Позднее, при невыясненных пока обстоятельствах, его самого превратили в подопытного кролика для протокола клинических испытаний, которые проводил «Метис».

Конечно, о последних исследованиях Кубела в статье нет ни слова — непонятно только, что психиатр забыл посреди ночи на автомагистрали А31. И в самом деле, как он там оказался? Но ответа на этот вопрос не существует — в машине погиб кто-то другой…

Кубела обдумал эту инсценировку. Кому принадлежало обгоревшее тело, найденное в машине? Другому подопытному «Метиса»? Которого, скорее всего, прикончили, сделав ему смертельную инъекцию: огонь позволил скрыть истинную причину смерти. Очевидно, расследование провели на скорую руку. Личность водителя не вызывала ни малейших сомнений: номерные знаки, описание, одежда, часы, уцелевшие документы — все указывало на Франсуа Кубела. Выходит, те, кто руководил экспериментом, опасались, что исчезновение известного психиатра привлечет больше внимания, чем пропажа обычных «лохов»?

Он переключился на свою художественную ипостась. Кубела — самоучка, вот почему его перекрестные поиски не дали результата. Начал писать одновременно с изучением медицины, поначалу участвовал в коллективных выставках. Первые же его картины привлекли внимание. Это было в начале девяностых.

Несколькими щелчками он раскрыл изображения собственных картин. Они напоминали автопортреты Нарцисса, хотя и в совершенно ином контексте. Сам Кубела всегда присутствовал на полотне, но терялся в более просторном и сюрреалистическом антураже. Пустые площади в духе Де Кирико, античные развалины, причудливая архитектура вне времени и пространства. Среди этих декораций блуждал Кубела, показанный со спины. На каждой картине он держал зеркало и украдкой в него поглядывал. Поэтому его лицо было видно в двух ракурсах: в три четверти спереди и в три четверти сзади. Что он пытался выразить этим приемом «картина в картине»?

Цены на его полотна постоянно росли, а после смерти буквально взлетели. Кому же достались эти деньги? Кто стал наследником? Ему вспомнился Нарцисс. Странно, что никто не заметил сходства между творениями безумного художника и картинами Кубела: в обоих случаях главный герой один — он собственной персоной. По-видимому, у них была слишком разная публика…

Он перешел к своему происхождению. Франсуа Кубела родился в Пантене, в семье польских иммигрантов. Отец рабочий, мать — домохозяйка. Ей наверняка приходилось трудиться не покладая рук, чтобы свести концы с концами. Родители из кожи вон лезли, чтобы оплатить образование сына. Отец, Анджей, умер в 1999 году. О матери, Францишке, в статье ничего не сказано. Значит, она еще жива. Франсуа не интересовался своими польскими корнями, но, если верить статье, он с ностальгией вспоминал о детстве в парижском предместье и о простых ценностях, которые исповедовали его родители. Впрочем, он никогда не скрывал своих левых взглядов, зато отвергал все, что хоть как-то напоминало о коммунизме. Так что своих истоков Кубела все-таки не забыл.

Он оторвался от статьи. Внезапно осознал, как он выглядит и в какую попал переделку. Небритый, лохматый, он кутался в пальто, чтобы скрыть драную фиолетовую рубашку, заскорузлую от крови. И на этот раз он действительно виновен в двух убийствах. Он принес себе кофе. Голова у него шла кругом. Он испытывал лихорадочное возбуждение и в то же время плохо соображал. Он пережил ужасную ночь, узнал о своей собственной смерти и наконец выяснил, кто он на самом деле. Есть отчего слететь с катушек.

Кубела глотнул кофе, но почувствовал лишь ожог. Вспомнилось мерзкое пойло из кофейного автомата в отделении Анри Эя. Сколько времени утекло после Бордо? Две недели? Три? Сколько жизней, сколько смертей? Он снова уселся перед монитором. Его ждала фотография Франсуа Кубела в белом халате и с черной гривой. Он поднял пластиковый стаканчик за его здоровье.

Ну а теперь пора двигаться вперед. Выбора у него нет. Он собирался доверить свою жизнь Кубела и наткнулся на самого себя. Значит, придется снова выйти на охоту… И прежде всего найти укрытие. Деньги у него есть, но остановиться в отеле он уже не может. Есть и поддельные документы, да что толку. После двойного убийства в лофте его физиономия вновь замелькает во всех новостях.

И тут ему в голову пришла одна мысль. Самая очевидная.

Пойти к матери.

Кто станет искать его у Францишки Кубела, матери покойного психиатра? Он уничтожил все следы поисков и загрузил адресную книгу Иль-де-Франс.

В Пантене действительно проживает Францишка Кубела.

По адресу: тупик Жан-Жорес, дом номер 37.

Ни название, ни номер ни о чем ему не говорили. Его личная память по-прежнему была блокирована. Он уже привык жить с загипсованными мозгами. Ну а его мать? Какой будет ее реакция? Когда она откроет дверь сыну, погибшему год назад, у нее, наверное, случится сердечный приступ.

Увидит ли он еще бодрую старуху?

Или высохшую мумию, похоронившую себя в четырех стенах?

Есть только один способ это проверить.

Он собрал свои вещи и двинулся к выходу.

* * *

Анаис Шатле вышла из здания следственного изолятора Флери-Мерожис в десять часов утра. Бюрократическая волокита заняла больше сорока минут. Она ответила на вопросы, подписала бумаги. Ей вернули сапоги, куртку, документы, мобильный. И вот она на свободе. Не считая обязательства явиться к следственному судье и не покидать Париж. И с этого же дня над ней устанавливался судебный надзор. Раз в неделю она должна отмечаться в комиссариате на площади Инвалидов, где ее задержали.

На пороге тюрьмы она зажмурилась и полной грудью втянула свежий воздух. Ей показалось, что этот глоток одним махом очистил всю ее дыхательную систему.

В сотне метров от нее, на фоне свинцового неба и крытой автобусной остановки, четко вырисовывался припаркованный автомобиль. Она узнала машину. По крайней мере, узнала сам стиль. Черный «мерседес», смахивающий на катафалк. В духе ее отца: наполовину богатый владелец, наполовину генерал хунты.

Она направилась к машине. В конце концов, своим освобождением она обязана ему. В пяти метрах от автомобиля ей навстречу бросился Николя:

— Мадемуазель Анаис…

У коренастого коротышки глаза, по обыкновению, были на мокром месте. И откуда у палача масштаба ее отца такой чувствительный адъютант? Чмокнув его в щеку, она опустилась на заднее сиденье.

Здесь, удобно устроившись, ее ждал Жан-Клод Шатле, как всегда загорелый и великолепный. При свете потолочных ламп он напоминал опасное сверкающее оружие, надежное укрытое в футляре из темной кожи.

— Я так понимаю, мне следует тебя поблагодарить?

— Такие жертвы не требуются.

Хлопнула дверца. Николя сел за руль. Через несколько секунд они уже ехали к магистрали N104 в сторону Парижа. Уголком глаза Анаис следила за отцом. Льняная бирюзовая рубашка и темно-синий пуловер с треугольным вырезом. Как будто его перенесли с палубы собственной яхты прямиком в серый лабиринт дорожных развязок Эссонны.

Эта встреча принесла Анаис какое-то смутное удовлетворение. Увидеться с ним значило для нее возродить свою ненависть. Другими словами, свой внутренний стержень.

— Ты снова принес мне послание?

— На сей раз это приказ.

— Забавно.

Он поднял разделявший их подлокотник из каппа. Под ним, за непроницаемыми перегородками, стояли газированные напитки и сверкающие, как торпеды, термосы.

— Выпьешь чего-нибудь? Кофе? Колы?

— Пусть будет кофе.

Шатле подал ей стакан с кофе в ротанговом подстаканнике. Анаис отхлебнула и невольно закрыла глаза. Лучший кофе в мире. И тут же взяла себя в руки. Она не даст отравить себя этим привычным ядом: теплом, нежностью, утонченностью, которые дарят ей руки убийцы.

— На несколько дней ты задержишься в Париже, — произнес палач своим хорошо поставленным голосом. — Я забронировал тебе номер в отеле. Явишься к надзирающему офицеру в комиссариат на площади Инвалидов и к следственному судье. Тем временем дело передадут в Бордо, и я отвезу тебя в Жиронду.

— В твои владения?

— Мои владения повсюду. То, что ты сейчас сидишь в этой машине, — лучшее тому доказательство.

— Я впечатлена, — произнесла она с иронией.

Шатле повернулся и уставился ей прямо в глаза. У него были светлые радужки — чарующие, развращающие. К счастью, она унаследовала материнские глаза. Глаза чилийки цвета антрацита, ископаемого угля, который добывают в тысячах метров под землей у подножия Анд.

— Я не преувеличиваю, Анаис. Игры кончились.

После воскресного предупреждения начинаются санкции. Возвращайся домой без разговоров. Она сменила Флери на эту поднадзорную свободу. Железную лапу тюрьмы на бархатные перчатки отца.

— Я ведь тебе уже говорил, — продолжал он. — Эти парни не шутят. Они на задании и представляют собой часть системы.

— Вот и расскажи мне об этой системе.

Шатле вздохнул и уселся поглубже. Словно понял, что у него самого тоже нет выбора. Чтобы убедить дочь, ему придется выложить карты на стол.

Дождь с внезапной яростью застучал по ветровому стеклу. По окнам заструились шумные потоки воды. Коротким движением энолог открыл банку с диетической колой.

— Нет никакого заговора, — сказал он тихо. — Ни махинаций, ни тайного плана, как ты воображаешь.

— Ничего я не воображаю. Я слушаю.

— «Метис» основан в шестидесятых годах французскими и бельгийскими наемниками. С тех пор утекло много воды. Общественное мнение уже давно отвергает деятельность такого рода.

— «Метис» — одна из ведущих фирм, производящих психотропные средства. Ее ученые проводят исследования в области контроля над разумом.

— «Метис» — фармацевтическая и химическая корпорация, как и «Хёхст» или «Санофи-Авентис». Это еще не делает из них заговорщиков, пытающихся управлять разумом.

— А как же их охранные агентства?

— Они защищают их производственные единицы и используются только для внутренней безопасности.

Анаис просмотрела список клиентов ЧАОН. Отец лжет — либо заблуждается. Агентство предоставляло свои услуги и другим предприятиям Жиронды. Но вполне возможно, основным ее клиентом был могущественный «Метис». Ну и ладно.

— Я знаю двоих, которые понимают охранную деятельность весьма своеобразно.

— «Метис» тут ни при чем. Ответственность за этот бардак лежит на тех, кто использовал ЧАОН, чтобы прикрыть своих… людей.

Выходит, ему известны детали всей операции. Разнеслись громовые раскаты, словно ударная волна землетрясения. Небо превратилось в гранит или в какой-то другой минерал, треснувший изнутри.

— Кого же? — спросила она нервно.

— «Метис» развивает производство новых препаратов. Успокоительных, антидепрессантов, снотворных, нейролептиков… Помимо собственно производства, существуют лаборатории, которые разрабатывают, синтезируют, совершенствуют лекарственные средства. Так работают все фармацевтические компании.

— И при чем тут наемники из ЧАОН?

Хромой медленно смаковал колу. Сквозь стену ливня он наблюдал за тянувшимися за окном серыми улицами, лишь изредка разбавленными цветными пятнами. Заводы, склады, торговые центры.

— Армия держит подобные исследования под присмотром. Человеческий мозг есть и всегда будет важнейшей мишенью. И в то же время, если хочешь, главным оружием. Всю вторую половину века мы развивали ядерные вооружения. Главным образом для того, чтобы не допустить их применения. Контроль над разумом — другой способ избежать войны. Как сказал Лао-цзы: «Тот, кто умеет побеждать врага, не вступает с ним в схватку».

Анаис терпеть не могла людей, которые прибегают к цитатам. Хитрая уловка, чтобы встать наравне с великими мыслителями. На этот раз она не позволит заморочить себе голову.

— «Метис» открыл один препарат.

— Не сам «Метис». Одна из его дочерних лабораторий. Исследовательский отдел, акции которого принадлежат «Метису».

— Как называется эта лаборатория?

— Не знаю.

— Ты меня за дуру держишь?

— Я не стал бы оскорблять члена своей семьи. Я участвую в собраниях, на которых подобные детали не разглашаются. Эта лаборатория находится в Вандее. Центр клинических испытаний, который занимается по большей части бесполезными исследованиями. Неприменимыми на практике.

— Препарат, вызывающий расщепление личности? И это его ты называешь бесполезным?

— Это то, что нам продали. На самом деле препарат так и не удалось стабилизировать. Его действие неуправляемо.

— Ты ведь не станешь отрицать, что подопытные страдали синдромом диссоциативного бегства, вызванным неизвестным лекарством?

Шатле медленно качнул головой. Этот жест мог означать что угодно. Дождь окружал «мерседес», словно щетки на автомойке.

— Нас интересует контроль над разумом. Фейерверки нам ни к чему.

— Кому это — нам?

— Национальным силам обороны.

— Ты стал французским военным?

— Я лишь консультант. Go-between[61] между «Метисом» и государством. Миноритарный акционер корпорации. К тому же я знаком с динозаврами, которые все еще имеют право голоса во французской армии. Именно в этом качестве я участвовал в разработке протокола. Вот и все.

— И как называется этот протокол?

— «Матрешка». Русская кукла. Потому что препарат провоцирует последовательное расщепление личности. Но программа прекращена. Ты расследуешь то, чего больше нет. У нас скандал уже разразился, но все закончилось пшиком.

— А устранение людей? Похищения? Психические пытки? Вы мните себя выше закона?

Шатле отпил еще колы. Анаис вся пылала. И по контрасту особенно остро чувствовала каждый ледяной пузырек на губах отца.

— А кто, собственно, умер? — спросил он, намеренно утрируя свой юго-западный акцент. — Несколько одиноких придурков? Парочка шлюх, не сумевших держать язык за зубами? Послушай, дочь, ты уже слишком взрослая, чтобы корчить из себя идеалистку. В Чили говорили: «Не стоит очищать гнилой плод».

— Лучше сожрать его целиком?

— Именно. Это война, милая моя. И несколько экспериментов на людях несопоставимы с результатами, на которые мы рассчитываем. Каждый год тысячи людей погибают в терактах. Террористы дестабилизируют целые нации, угрожают мировой экономике.

— То есть главный враг — это терроризм?

— На данный момент.

Анаис помотала головой. Она не может допустить, чтобы кто-то безнаказанно вытворял такое на французской земле.

— Кто вам позволил похищать гражданских лиц? Вводить им препараты, действие которых не изучено? А потом, вот так запросто, их уничтожать?

— Опыты на людях стары, как сама война. Нацисты ставили их на евреях, изучая пределы человеческой выносливости. Японцы заражали китайцев болезнями при помощи инъекций. Корейцы и русские испытывали свои яды на американских военнопленных.

— Ты имеешь в виду диктатуры, тоталитарные режимы, отрицавшие неприкосновенность человеческой жизни. Франция — демократия, подчиняющаяся законам и моральным ценностям.

— В девяностых годах Ян Сейна, чехословацкий генерал, открыто говорил в Соединенных Штатах о том, что он видел по ту сторону железного занавеса. Опыты на солдатах, манипулирование разумом, применение наркотиков или ядов к заключенным… И ни одна живая душа не возмутилась по одной простой причине: все то же самое проделывало ЦРУ.

Анаис попыталась сглотнуть. В горле у нее пересохло.

— Ты со своим цинизмом… ты страшный человек.

— Я человек действия. Меня нельзя шокировать. Оставим это оппозиционным политикам и крикливым журналистам. Не бывает мирных периодов. Война идет постоянно. Пусть и неявно. Когда дело касается психически активных веществ, невозможно ограничиться опытами на животных.

Жан-Клод Шатле произнес свою речь уверенным, едва ли не приподнятым тоном. Ей хотелось стереть эту улыбку, ткнув его мордой в стекло, но тут она вспомнила, что именно эта ненависть не позволяет ей окончательно впасть в депрессию. Спасибо, папочка.

— И кто руководит этой программой? Кто зачинщики?

— Если тебе нужны имена, придется тебя разочаровать. Все это теряется в лабиринтах власти. Заговоры и секретные операции бывают рациональными, организованными и последовательными только в исторических романах. А в реальности царит обычный бардак. Все происходит как попало. Забудь о списке виновных. Что же до нынешней ситуации, то, что ты именуешь бойней, — напротив, всего лишь попытка ограничить ущерб. Отрезать пораженную гангреной руку.

Повисло молчание. Был слышен лишь яростный шум дождя. Сейчас они ехали по кольцевому бульвару. Город за ливневой завесой казался таким же неприветливым и безлюдным, как бетонные и стальные конструкции, сопровождавшие их в промзоне. Зараза предместий перекинулась и на столицу.

Оставалось прояснить последний пункт:

— В связи с этими экспериментами были совершены странные преступления. Убийства, связанные с мифологией.

— Это одна из важнейших проблем программы.

— Так ты в курсе?

— «Матрешка» породила монстра.

К подобному Анаис не была готова.

— У одного из пациентов, — продолжал он, — препарат высвободил весьма сложную тягу к убийствам. Этот человек разработал целый безумный ритуал, основанный на мифах. Да ты и сама знаешь.

— Вы выяснили, кто этот пациент?

— Не валяй дурака. Мы все его знаем. Мы должны его задержать и уничтожить, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.

Так вот в чем дело. Они назначили виновным Фрера. Он не просто один из тех, кто значится в черном списке. Нет, он тот, кого надо уничтожить прежде всего. Анаис опустила стекло, и дождь брызнул ей в лицо. Сейчас они ехали вдоль Сены. На указателе значилось: «Париж-Центр».

— Остановись здесь.

— Мы еще не доехали до твоего отеля.

— Николя, — завопила она, — остановись или я выскочу на ходу!

Адъютант покосился на зеркальце заднего вида. Его начальник кивнул. Николя свернул направо и затормозил. Она вышла из машины и ступила на узкую полоску тротуара. Мимо по скоростному пути с шумом проносились машины.

На прощание она склонилась к салону и прокричала сквозь плотные дождевые струи:

— Убийца не он!

— Мне кажется, что это дело стало для тебя чересчур личным.

Она расхохоталась:

— И это говоришь мне ты?

* * *

Этот квартал наводил на мысли о магнитном полюсе. Точке на карте, наделенной способностью притягивать к себе грозы, нищету, отчаяние. Он вышел из такси у въезда в тупик, перед домом номер 54 по улице Жан-Жорес. Дождевые струи пулями лупили по мостовой. Из-под ног разлетались брызги. Шаплен едва различал то, что его окружало. Прогремел гром, и вспышка молнии осветила домики, усыпавшие пологий склон холма.

Кубела начал восхождение. С каждым шагом царившее вокруг запустение становилось все заметнее. Мокрые заборы и гнилые живые изгороди окружали вросшие в землю домишки. На дощечках от руки были выведены номера. За заборами, надрываясь от лая, бесновались собаки. Торчащие из луж электрические столбы напоминали виселицы.

Из некролога он узнал о своем скромном происхождении. Но то, что он увидел здесь, заметно снизило планку. Он рос в беспросветной нужде, которой, как ему казалось, давно не существует, — нужде трущоб, пустырей, гетто без электричества и водопровода. Едва ли не родился под телегой в семье безвестных славянских беженцев.

На середине подъема закончился асфальт. Земля здесь была усыпана тонувшими в слякоти железяками, ржавыми кухонными плитами, остовами машин. Кубела ощутил растущий страх боязливого буржуа. Он бы не удивился, обнаружив вместо родного крова повозку с оборванными и беззубыми цыганами.

Но номер 37 оказался заросшим грязью каменным домиком. Он торчал на вершине холма в окружении пырея и кроличьих нор. Дождь стучал по дереву, земле, забору, словно месил ком серой глины. Лишь красная крыша сверкала, будто свежая рана.

Закрытые ставни и общее запустение подтверждали, что здесь давно никто не живет. Его мать переехала. Учитывая окружающую обстановку, в то, что она сейчас наслаждается отдыхом на Лазурном Берегу, верилось с трудом. Разве что она получает доход от публикации его произведений.

Он перешагнул через огораживающую участок проволоку, мимоходом задев подвешенный колокольчик, звякнувший под грохочущим дождем. Садик в несколько квадратных метров, где теперь росли только шины и каменные обломки, лишь усиливал впечатление разрухи. Шаплен, утопая в грязи, добрался до крыльца под полуразвалившимся навесом. Даже сюда долетали колючие дождевые капли.

Машинально он нажал на дверной звонок. Никто не отозвался. Ради проформы он постучал по козырьку из кованого чугуна, защищавшему дверной глазок. Изнутри не доносилось ни шороха. Подобрав железный прут, он взломал ставни на ближайшем окне слева от себя. Все тем же ломиком ударил по стеклу, с резким звоном оно разлетелось на куски. Он уже начал привыкать к этому звуку.

Ухватившись за раму, он огляделся. Вокруг ни души. Он забрался в дом. Внутри хоть шаром покати. Мелькнула мысль, что после его гибели мать скончалась. В конце концов, все, что ему известно, он узнал из статьи в «Монде» годовалой давности.

Передняя. Кухня. Гостиная. Ни мебели, ни лампы, ни занавески. Замшелые бежевые и коричневые стены. Выбитый паркет, из-под которого торчали лаги. На каждом шагу под ногами что-то хрустело. Огромные, как навозные жуки, тараканы. И он знал, что расхаживает сейчас по дому, где прошло его детство. Нетрудно представить, как он рвался из этой помойной ямы, завоевывая дипломы и знания.

Он одержал победу не только в социальном и материальном плане. Изучая психиатрию, он хотел изменить само качество своего ума, своих амбиций, своего быта. А еще он знал, что никогда не презирал родителей и их физический труд. Наоборот, его волю поддерживала благодарность — и стремление взять реванш. Он хотел вытащить родителей из этого дерьма. И вознаградить за их жизнь на задворках общества. Купил ли он им другой дом? Он ничего не помнил.

Лестница. Дерево совсем истлело, превратившись в плесень. Под ногами у него чавкала зеленоватая жижа, какие-то насекомые разбегались в потемках в разные стороны. Он вцепился в перила, опасаясь, что они рассыплются у него под рукой. Но они устояли. У него промелькнула нелепая мысль: дом принимает его, хочет, чтобы он добрался до цели.

Коридор. В первой комнате ставни закрыты. Темно. Пусто. Он перешел во вторую. Та же картина. Еще одна комната. Все то же самое. Наконец он наткнулся на дверь, запертую на ключ. На нее даже поставили новенький замок. У него забрезжила смутная надежда. Он попытался высадить дверь плечом, полагая, что она рухнет ему на голову. Но это оказалось не так-то просто. Пришлось спуститься вниз за ломиком. В конце концов, попотев минут десять над петлями и деревом, он сумел взять эту крепость.

Но и здесь было пусто. Лишь в углу стояли две коробки, прикрытые мешками для мусора. Он подошел поближе, осторожно поднял один мешок, опасаясь, что из коробки прыснут по сторонам крысы или черви. Но там лежали нестарые на вид тетрадки «Клерфонтен» в синих пластиковых обложках. Он полистал одну из них, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Это были личные заметки Франсуа Кубела о случаях диссоциативного бегства.

Настоящий клад.

Он сорвал мешок для мусора со второй коробки. Конверты, фотографии, официальные бумаги… Вся жизнь семьи Кубела в цифрах, справках, снимках и бланках… Тот, кто поместил здесь эти документы, постарался защитить их от сырости — внутри коробки также были выстланы мешками для мусора.

Кто же оставил здесь эти архивы? Да он сам. Ведя расследование, он почуял опасность и устроил в родительском доме свой генеральный штаб, собрав в этой комнате вещественные доказательства, связанные с занимавшим его делом и с собственным прошлым.

Он открыл окно и толкнул ставни. Дождевые брызги ворвались в комнату прежде, чем он прикрыл рамы. Он обернулся и огляделся по сторонам. Правую стену занимал камин, прикрытый стальной пластиной. На обоях остались следы когда-то стоявшей тут мебели. Кровати. Шкафа. Комода. А также прямоугольники на месте висевших здесь постеров. Кубела догадался, что это его комната. Та, в которой он жил ребенком, потом подростком. Он повернулся к коробкам. На то, чтобы изучить все эти документы, уйдут часы…

Он потер ладони, словно грея их у огня, и опустился на колени перед своей добычей. Улыбка раздвинула его губы.

Его судьба следовала какой-то горькой логике.

Его расследование началось с пустых коробок в Бордо.

И завершалось полными коробками в Пантене.

* * *

Стоило сделать крюк, чтобы увидеть рожу Солина. Хотя майор знал, что Анаис утром выходит из Флери, он никак не ожидал увидеть ее в своем кабинете. Вероятно, полагал, что она воспользуется освобождением, чтобы продолжить расследование в одиночку.

— Отомри, Солина. Это всего лишь я.

Он воздел очки на лоб.

— Вообще-то ты меня удивила.

— У нас ведь договор, так?

Он неопределенно помахал рукой.

— Ну знаешь, в наше время договоры…

Она придвинула стул и села напротив него. Он по-прежнему держался вполне корректно, но с прохладцей. Она поставила локти на стол и ринулась в бой:

— Я под судебным надзором. В понедельник мне надо быть у судьи, и я вполне могу снова загреметь в тюрягу. Если этого не случится, то меня благодаря любезности моего отца сошлют в Бордо. Так что мне остается только сегодняшний день и выходные, чтобы продвинуться в расследовании.

Солина улыбнулся. До него стало доходить.

— Вот что я называю шилом в заднице.

— И стоит поторопиться, пока мне не засадили его по самое не балуй.

Он расплылся в улыбке.

— Ну а твои успехи? — продолжала она.

Солина нерешительно поморщился. И снова принялся крутить обручальное кольцо.

— Да никаких. Не считая того, что безымянная утопленница — действительно Медина Малауи. Мы взяли образцы ДНК у нее в квартире.

— Вы ее эксгумируете?

— Чего ради? Про покойницу лучше забыть. А вот что касается ее делишек при жизни, то тут все по нулям.

— Вы отследили ее последние контакты?

— Мы даже не уверены, в какой точно день она исчезла. К тому же у нее дома не нашлось ни записной книжки, ни ноута. Их забрал то ли Януш, то ли кто-то другой еще до него.

— Есть детализация ее звонков?

— Скоро будет. Но что-то мне подсказывает, что для клиентов у нее был другой номер.

— А банковские счета?

— Тоже ничего особенного. Проститутки предпочитают наличку.

— Опрос соседей?

— У нее в квартале он ничего не дал. Никто ее не видел. Она вела ночной образ жизни.

— Ведь она еще и училась.

— Похоже, клиенты чаще видели ее голую задницу, чем преподы — ее золотистые локоны.

Грубость лысого ее раздражала, но у полицейских, как и в жизни, близких не выбирают.

— А сутенер, клиентура?

— Ищем.

— Связывались с ОБС, ГОБТЛ?

Преемники легендарного отдела нравов — отдел по борьбе со сводничеством и главный отдел по борьбе с торговлей людьми — основные органы по отмыванию грязного белья Франции.

— Нет, — отрезал Солина. — Сейчас мне их помощь ни к чему.

— Никто не знает, что труп удалось идентифицировать?

Анаис улыбнулась. Несмотря на свое положение, а точнее, именно из-за него Солина одинок — больше, чем медведь, возвращенный в заповедник. Решив раскрыть это дело в одиночку, он не мог никого просить о помощи. Теперь ему без нее не обойтись.

— Соль, — она впервые назвала его этим прозвищем, которое ему очень шло, — мне нужен кабинет, комп с Интернетом, машина и два нормальных помощника. А еще позвони в комиссариат на площади Инвалидов и хоть лопни, но устрой так, чтобы ты стал моим надзирающим офицером.

— А ты не треснешь, детка?

— Со мной, — сказала она, пропустив его реплику мимо ушей, — ты получишь результат меньше чем через сутки.

Солина хранил молчание и все теребил свое обручальное кольцо, словно онанировал.

Она стояла на своем:

— Я для тебя — единственный шанс добиться того, чего ты хочешь. Твои парни не подготовлены для того, чтобы заниматься уголовным расследованием. Ты ни к кому не можешь обратиться, а в понедельник прокуратура назначит судью, который передаст дело уголовке.

Он по-прежнему молчал.

— Ты с самого начала это знал. Потому и приходил ко мне в тюрягу.

Лицо Солина напряглось, на лбу залегли морщины. Его мысли можно было читать как открытую книгу.

— Так да или нет?

Солина расслабился и захохотал.

— Что тут смешного? — насторожилась Анаис.

— Вспомнил твоего папашу.

— При чем тут мой папаша?

— Нелегко ему пришлось с такой дочкой.

— Он тоже не подарок. Так ты дашь то, что мне нужно, или нет?

— Пойди принеси себе кофе. А я пока все устрою.

Она молча вышла. Коридоры с ковровым покрытием, кондиционеры, тусклые светильники чем-то напомнили ей изолятор, разве что осовремененный. То же самое заключение. Ни красок, ни контактов с внешним миром, ни свободы.

Стоя перед кофейным автоматом, она искала мелочь. У нее дрожали руки, но на сей раз от приятного возбуждения. Она приняла решение. Разделить расследование пополам. Парни из ОБОП пусть занимаются тем, что связано с Мединой. Для себя она приберегла след, о котором никто не знал, — дагеротипы. И ни слова Солина. Ей нужно закрепить за собой преимущество перед этими мужиками.

Кофе потек в стаканчик. Первый глоток обжег ей глотку. Второй пошел лучше, но никакого вкуса она не почувствовала. В измученном желудке что-то урчало и булькало. Она не ела уже… сколько же времени она не ела?

Когда она вернулась в кабинет, Солина был не один. Рядом с ним стояли двое громил с повадками отморозков.

— Познакомься с готом Фитоном и классиком Сернуа. Мои лучшие ребята. Они будут помогать тебе до понедельника.

Анаис окинула их взглядом. Первый — тощий небритый дылда в грязных джинсах, темных кроссовках и черной куртке, из-под которой выглядывала майка с вытянутой физиономией Игги Попа. Со своим коротким хвостиком на затылке и жирно подведенными глазами он выглядел законченным нариком. Второй, такой же высокий, но вдвое тяжелее, был в фирменном измятом костюмчике, запачканном галстуке и с трехдневной щетиной, плохо сочетавшейся с его короткой стрижкой ежиком. Табельное оружие у обоих демонстративно висело на поясе.

Ей они сразу понравились. Эти неформалы напоминали собственную ее команду в Бордо. И в то же время она сразу поняла, что для уголовного расследования они подходят не больше, чем она для вышивания крестиком. Чемпионы по мордобою, а не по рутине, без которой в следствии не обойтись.

— А кабинет?

— Рядом со мной. Я с тебя глаз не спущу. Ты и пальцем не шевельнешь так, чтобы я не узнал.

Она подумала о дагеротипах и поискала лазейку. Но ничего не нашла.

— Решай, — заключил Солина. — Хотя выбора у тебя нет.

* * *

Двух часов чтения хватило, чтобы в общих чертах подтвердились его недавние предположения. Бортовой журнал Франсуа Кубела занимал пять небольших тетрадок в клетку, разборчиво исписанных шариковой ручкой убористым наклонным почерком.

Он работал по старинке. Ни компьютера, ни флэшки, ни Интернета. Только эти школьные тетрадки, спрятанные в обшарпанном домишке.

Он завел этот дневник 4 сентября 2008 года, когда в его отделение в клинике Святой Анны поступил сорокалетний мужчина, страдающий амнезией. Кубела решил фиксировать на бумаге каждый этап течения его болезни. Вскоре к пациенту, который категорически отказывался пройти томографию или рентген, вернулась память. Его зовут Давид Жильбер. Он инженер. Живет в южном предместье Парижа.

Кубела проверил, и все оказалось выдумкой.

В то же время расследование исчезновения Кристиана Мьоссана привело полицейских в клинику Святой Анны: Давид Жильбер на самом деле был Мьоссаном. Постепенно, словно нехотя, пациент обрел свою настоящую личность. После месячного лечения он был выписан к сестре Натали Форестье. Кубела подтвердил свой диагноз: Мьоссан перенес диссоциативное бегство. Почти неизвестный во Франции синдром.

Психиатр изучил все, что было написано по этому поводу по-английски. Он также расспрашивал своих коллег. Так он узнал о другом случае. В Лорьяне, в специализированной больнице в Шатенье, лечился некий Патрик Серена. В сентябре 2008 года он бродил вдоль автомагистрали у Сен-Назера, утверждая, что его зовут Александром. Он оказался коммерческим представителем интернет-издания, холостяком, проживавшим в Пюто, в Девяносто втором[62] департаменте. Он пропал в апреле 2008 года во время служебной поездки. Как он очутился в Бретани? Что спровоцировало у него диссоциативное бегство? Что происходило с ним в промежутке между апрелем и сентябрем 2008-го? Он добровольно подписал заявление о госпитализации и какое-то время проходил лечение в Шатенье.

Кубела отметил сходство между двумя этими случаями: они совпадали даже по времени. Он съездил в Лорьян. Побеседовал с Серена. И убедил его подать запрос о переводе в клинику Святой Анны. Пациент охотно отвечал на вопросы врача, но, как и Мьоссан, упорно отказывался от любых просвечиваний.

Врач исследовал память обоих пациентов, прибегнув к медикаментам, гипнозу, беседам… Постепенно ему удалось выявить другие совпадения в их воспоминаниях. Например, частое употребление псевдонимов. Кристиан Мьоссан иногда называл себя Жанти-Мишель, Серена — Алекс-244. Психиатр не мог объяснить происхождение этих прозвищ. Пациенты также смутно припоминали какие-то похожие места. Рыбацкий бар, разделенный на кабинки льняными занавесями. Серебристый погреб с диванчиками в форме инфузорий.

Кубела обошел все парижские бары и в четвертом округе нашел «Питкэрн», а в девятом — ретрофутуристический бар «Вега». В обоих проводил вечеринки клуб датинга Sasha.com. Кубела вспомнил о псевдонимах и пришел к выводу, что в поисках родственной души одинокие Серена и Мьоссан зарегистрировались на сайте у Саша.

Декабрь 2008-го. Кубела вел уже третью тетрадь, когда коллега по клинике Святой Анны рассказал ему о еще одном случае диссоциативного бегства, который упоминался на семинаре в Блуа. Кубела отыскал больного в медицинском центре Ла-Ферте под Туром. Между всеми тремя случаями наблюдалось поразительное сходство.

И на этот раз больной, страдавший амнезией, полагал, что к нему вернулась память. Как и остальные, он отказывался от любого сканирования, как и они, в конце концов узнал свое настоящее имя. Марк Казарьян. Армянин по происхождению, он перепробовал множество занятий, пока не впал в депрессию, лишившую его возможности работать. Жил в Сартрувиле, в июле 2008 года исчез, затем объявился в Эндр-и-Луаре, совершенно ничего не помня.

Кубела поместил его в свое отделение. Как и другие, этот пациент использовал псевдоним. Андромак. Он знал и «Питкэрн», и «Вегу». Последние сомнения исчезли. Все трое — одинокие, уязвимые, беззащитные, жаждущие прочных любовных отношений, — прибегали к услугам Sasha.com.

Кубела не обратился ни к админам сайта, ни в полицию. Вместо этого он сам вступил в клуб. Первые недели ничего не принесли. Психиатр уже сомневался в обоснованности своих подозрений насчет похищений, манипуляций с разумом и клинических испытаний, но тут он познакомился с Фелис, она же Анна Мария Штрауб.

Его расследование сразу приняло другой оборот. Кубела, неопытный следователь, был великим соблазнителем. Очаровательная брюнетка Фелис, холодная и загадочная, не устояла перед ним. Она ударилась в откровения. Она — девушка из эскорта. Ей платят, чтобы она находила среди участников вечеринок Sasha.com одиноких, эмоционально уязвимых мужчин, без родных и близких. Больше она и сама ничего не знала: ни кто такие ее заказчики, ни какие цели они преследуют.

Потрясенный сыщик-любитель выявил систему: профессионалки проникают в клуб знакомств. Загонщицы, которым поручено отбирать беззащитных жертв. Когда им удается найти подходящего клиента, его похищают и подвергают психической обработке. Кто? И каким образом? С какой целью?

В начале пятой и последней тетрадки Франсуа Кубела размышлял о том, как ему продолжить расследование. Осознав, что самому ему не справиться, он решил обратиться в полицию. К тому же Натали Форестье, сестра Мьоссана, сообщила ему, что ее брат снова исчез, после чего был найден мертвым с обезображенным лицом. Кубела удалось убедить Фелис выступить свидетельницей…

На этом и заканчивались записки психиатра. Кубела догадывался о том, что произошло. В игру вступили агенты ЧАОН. В конце января 2009 года они устранили Фелис, повесив ее, затем похитили психиатра, чтобы подвергнуть его обработке по методу «Матрешка». Этот момент представлялся Кубела непонятным. Почему его тоже не убили? Зачем пошли на риск, введя в программу специалиста, чей психологический профиль совершенно не соответствовал остальным подопытным? Но возможно, он заблуждается… Он жил один, никогда не был женат. Да и слишком мало он знал, чтобы судить о своем психическом равновесии. Не исключено, что психологически он вполне отвечал их требованиям.

Франсуа Кубела, 38 лет, стал подопытным кроликом холдинга «Метис». В марте 2009-го он совершил первое диссоциативное бегство и оказался на набережных канала Урк в полной уверенности, что его зовут Арно Шаплен. Дальнейшее ему было более или менее известно. Одно его бегство сменялось другим, а тем временем наемники «Метиса» пытались его устранить и кто-то совершал мифологические убийства. В каждом своем воплощении Кубела задавался одними и теми же вопросами и возобновлял расследование, идя по тому же следу, постепенно раскрывая механизм «Матрешки» и подбираясь все ближе к убийце с Олимпа… Насколько он продвинулся? Удалось ли ему установить личность убийцы? Сплошные вопросы. А в этих тетрадях ответа так и не нашлось.

Он принялся за вторую коробку — ту, где хранился семейный архив Кубела. Из документов он выяснил только два существенных обстоятельства. Во-первых, его мать, Францишка Кубела, его не воспитывала. В 1973-м, через два года после его рождения, ее поместили в специализированную клинику. И больше она уже не покидала подобных заведений. Она пополнила ряды несчастных хроников. Судя по документам, она до сих пор жива и находится в медицинском центре имени Филиппа Пинеля в Амьене. Узнав об этом, Кубела ничего не почувствовал. Вместе с памятью у него отняли и эмоции.

Он перешел к медицинским данным. В истории болезни Францишки упоминалась и «острая шизофрения», и «биполярное расстройство», и «тревожные состояния». Диагнозы отличались разнообразием и даже противоречили друг другу. Он пробежал по диагонали врачебные заключения, предписания, список госпитализаций по заявлению третьего лица. Заявления подписывал его отец Анджей. Вплоть до 2000 года. Затем форму заполнял он сам, Франсуа Кубела.

Последний факт объяснялся вторым важным обстоятельством: его отец умер в марте 1999 года, в возрасте 62 лет. В свидетельстве о смерти говорилось о несчастном случае в гостях — Кубела-старший свалился с крыши, устанавливая сточную трубу. Другими словами, поляк наверняка погиб на нелегальной стройке. Но его наниматели назвались друзьями, чтобы получить страховые выплаты, ну и, конечно, чтобы избежать проблем с полицией. Requiescat in pace,[63] папа…

Кубела попалась фотография. Его родители по прибытии во Францию в 1967 году на эспланаде Трокадеро. Длинноволосые хиппи в клешах, в них ощущалось что-то деревенское, какая-то неотесанность, напоминавшая о родной Силезии. Францишка была хрупкой молодой женщиной, белокурой и нежной. Она напоминала девушек, которых фотографирует Дэвид Гамильтон. Анджей подходил под другой шаблон: польский дровосек. Грива до самых плеч, распутинская борода, густые брови. Его массивное тело обтягивал вытертый бархатный пиджак. Оба беженца любовно обнимали друг друга за плечи, готовые начать новую жизнь на чужбине.

Из других документов ему мало что удалось узнать о повседневной жизни родителей. Разве что Анджей Кубела проявил незаурядное мастерство в получении социальных пособий. Получив во Франции статус политического беженца, он устроился на предприятии, занимавшемся общественными работами. В 1969 году, после первой производственной травмы, ему дали пенсию по инвалидности. Через несколько лет он оформил для жены пособие «в связи с психическим расстройством». Кроме того, он добился различных выплат от государства — Анджей жил за счет социальных вливаний, хотя наверняка продолжал подрабатывать на стройках.

Психиатр перешел к документам, напрямую касавшимся его самого. Учеба в начальной и средней школе в Пантене. Медицинский факультет и интернатура в Париже. Подрабатывать в студенческие годы ему не пришлось. Франсуа вырос как папенькин сынок. Великий комбинатор Анджей все поставил на сына, и Франсуа отплатил ему сторицей. С первого класса до защиты докторской он получал самые лучшие оценки.

На самом дне обнаружилась большая плоская коробка из-под торта или пирога с сюрпризом на день Богоявления. Здесь хранились газетные вырезки и фотографии, разложенные в хронологическом порядке. Первые конверты относились к двухтысячным годам: научные статьи, отзывы о его трудах, иногда с фотографией. На них Кубела выглядел все тем же успешным ученым с черной шевелюрой и обольстительной улыбкой…

В других конвертах были только фотографии. В 1999-м на них красовался явно подвыпивший Кубела в окружении столь же подвыпивших друзей. Празднество в честь успешного окончания интернатуры. На снимках 1992 года Кубела был еще моложе — одинокий, улыбающийся. С ранцем под мышкой он стоял перед медицинским факультетом Питье-Сальпетриер. В майке «Лакост», «левисах 501», модных мокасинах. Лощеный юный студент, утративший всякую связь со своими рабочими корнями.

1988. Семнадцатилетний Кубела в компании отца. Отец выше на целую голову, на сей раз с аккуратной прической и подстриженной бородой. Оба улыбаются в объектив. Ясно, что они отлично ладят и в прекрасном настроении.

Кубела вытер слезы и выругался. Но не от грусти. Он плакал от ярости. От разочарования. Даже при виде этих личных фотографий он ничего не вспомнил. За две недели, прошедшие с момента его побега, он сражался с наемниками, сменял личности, гнался за убийцей, опасаясь, что он и есть этот убийца. Он прошел через все это, цепляясь за надежду, что, открыв свою истинную личность, обретет память.

Но он ошибался. Ошибался с самого начала. Он — вечный пассажир. Конечного пункта назначения не существует. Он обрел свою изначальную личность, но и эта цель оказалась лишь этапом. Вскоре он снова потеряет память. Сфабрикует себе новую личность, а затем поймет, что он не тот, за кого себя выдает. И расследование начнется сначала, все с той же надеждой обрести свое истинное «я».

Но этого «я» уже не существует.

Он утратил его навсегда.

Он перешел к детским фотографиям.

Тринадцатилетний Франсуа в кимоно для занятий дзюдо улыбается в камеру. Он не в силах скрыть выражение одиночества и смутной тревоги, заметное и на более поздних его фотографиях. Здесь эта грусть особенно бросается в глаза. Одна деталь: на этой фотографии волосы у него еще светлые. Цвет волос у юного Кубела сменился с наступлением половой зрелости.

1979. Восьмилетний Франсуа на Тронной ярмарке. Рубашка на широких плечах, штаны, собранные на щиколотках, белые носки — полная форма восьмидесятых. Засунув руки в карманы, мальчик улыбался на фоне каруселей и аттракционов все той же рассеянной, немного грустной, ненавязчивой улыбкой.

1973. Здесь его поддерживает мать. Наверное, одна из последних фотографий перед тем, как ее отправили в психушку. Лица склонившей голову Францишки не видно, но пристальный взор ее двухлетнего сына озаряет весь снимок. В глубине его глаз уже различима та самая солнечная печаль.

Кубела поднял взгляд. Дождь прекратился. Сквозь залитые водой окна виднелся раскисший пустырь. Лужицы на шинах, кроличьих норах, остовах машин растекались звездами и искрились под лучами невидимого солнца. Все это должно было бы поднять ему настроение, но его грусть лишь усилилась. Откуда это выражение побитой собаки на его фотографиях? Откуда эта тревога? Тень материнского безумия?

Остался еще один большой конверт с больничной печатью. Возможно, здесь он найдет объяснение. Какая-нибудь детская патология, анемия? Он открыл крафтовый конверт, но не смог полностью вытащить слипшиеся документы.

Медицинские снимки.

Он потянул сильнее. Фотографии УЗИ. Утроба его матери в мае 1971 года — дата видна в углу первого снимка. В акушерской практике тогда только начинали применять УЗИ.

Наконец ему удалось извлечь снимки из конверта.

Он был потрясен увиденным.

В околоплодной жидкости оказались не один, а два зародыша.

Два эмбриона со стиснутыми кулачками, лицом друг к другу. Двое свернувшихся близнецов, смотревших друг на друга.

Близнецы, которым предстояло родиться у Францишки и Анджея Кубела.

Обжигающий ужас захлестнул его, как горячая вода из-под крана. Он схватил остальные снимки. Три месяца, четыре, потом пять. Чем дальше, тем больше заметна одна аномалия. Зародыши развивались неодинаково. Один был крупнее другого.

Тут же Кубела увидел в маленьком зародыше самого себя. Казалось, он боязливо отступал перед своим более сильным близнецом.

Вспыхнувшая в мозгу мысль ослепила его. Доминирующий близнец был его неизвестным братом. Ребенком, отвергнутым семьей Кубела по причине, которую он пока не мог себе представить. Эта мысль поднималась, разрасталась, заполняла его голову, пока не вытеснила все остальное.

Гипотеза.

В материнской утробе он был ущемленным близнецом.

Но именно его родители выбрали на роль единственного сына.

Второй был ими отторгнут, забыт, вычеркнут из памяти.

И теперь он возвращался из небытия, чтобы отомстить.

Чтобы переложить на него вину за убийства, которые совершал сам.

* * *

Музей современной фотографии в Марн-ла-Валле занимал солидное кирпичное здание XIX века. Очевидно, в прошлом здесь размещалась мануфактура. Одно из тех мест, где некогда рабочие трудились до кровавого пота, ныне переделанных под мастерские модных художников, музеи современного искусства, залы «телесного самовыражения»…

Анаис презирала подобные заведения, но у этого здания был характер. На темном фасаде выделялись светлые фронтоны, украшения, рамы, придававшие ансамблю ремесленное благородство. Фаянсовые вставки вызывали в памяти приморский курорт где-нибудь на Босфоре.

Она без труда улизнула от подручных Солина. В три часа, дав им указания относительно расследования дела Медины Малауи, она сделала вид, что идет за кофе, а сама села в лифт. Проще простого. У нее был беджик и ключи от машины. Чтобы найти машину, ей достаточно было нажать на пульт. Прилив адреналина помог пересилить усталость.

Она не строила иллюзий по поводу работы, которую выполняли ее церберы. Не беда. Со свойственным ей упрямством Анаис все поставила на след, связанный с дагеротипами.

Все здание занимал один огромный зал площадью больше трехсот квадратных метров с деревянным полом и лакированными колоннами, вкусно пахнувший опилками, клеем и свежей краской. Здесь разворачивали выставку. Именно ту, которая ее интересовала: выставку художника-фотографа Марка Симониса, председателя Фонда дагеротипии. Выставка открывалась на следующий день. Анаис рассчитывала застать художника за развеской его произведений.

Заметив оравшего на безучастных рабочих толстяка, который то опускался на колени прямо в опилки, то взбирался на приставную лесенку, она поняла, что нашла того, кого искала. И медленно направилась к нему, давая ему время выговориться. Краешком глаза она взглянула на уже развешанные фотографии. И остановилась, чтобы разглядеть их получше. Дагеротипы отличались одной особенностью, которую она не вполне уловила, разглядывая книжные репродукции: это были зеркала. Отполированные, посеребренные или позолоченные отражающие поверхности. Наверняка это нравилось убийце. Любуясь своим творением — убийством, он созерцал самого себя.

Она находила в дагеротипах все особенности, которые были присущи и репродукциям, но усиленные естественным освещением. Сумрак и свет здесь смешивались в приглушенную светотень. Фотографии были прямоугольными, однако освещенная часть выглядела овальной, словно углы затянуло сероватой дымкой. В них ощущалось обаяние кадров из немых фильмов — дергающихся, зыбких. Сверкающий центр своей пронзительной четкостью почти ранил глаза. Своей резкостью он причинял боль.

Симонис делал портреты современников. Музыкантов, акробатов, но также и биржевых маклеров, секретарей, агентов по недвижимости — затянутых в современные костюмы и выхваченных светом, словно лившимся из XIX века. Это создавало противоречивый эффект: вас словно отбрасывали в неопределенное будущее, откуда настоящее будет казаться давно минувшей эпохой, устаревшей больше чем на столетие.

— А вам что здесь нужно?

Перед ней стоял разъяренный грузный фотограф. Она сообразила, что у нее нет при себе полицейского удостоверения. Слегка растерявшись, она уставилась на толстяка. Под два метра ростом, он определенно весил больше ста десяти килограммов. Здоровяк, который не отказывал себе в радостях жизни и к пятидесяти годам напоминал скорее гору жира, чем мраморную стелу. На нем была черная водолазка и необъятные джинсы, похожие на мешок из-под картошки. Она сообразила, зачем понадобился высокий воротник: чтобы прикрыть жировые складки под подбородком.

Симонис уперся кулаками в бока:

— Так и будем молчать?

Припертая к стене, она выдавила улыбку:

— Извините. Я Анаис Шатле, капитан полиции.

Такое заявление действует безотказно. Мужчина напрягся и судорожно сглотнул. Его двойной подбородок надулся, потом опал, словно чудовищный удав, проглотивший газель.

— Не беспокойтесь, — добавила она. — Мне всего лишь надо кое-что узнать о технике дагеротипа.

Симонис расслабился. Плечи его опустились. Зоб сдулся. Стараясь перекричать шум дрели и молотков, он пустился в технические разъяснения, которых она не слушала. Мысленно она отпустила ему минут пять на разглагольствования, прежде чем перейти к сути дела.

Пока он говорил, она взвешивала все за и против. Мог ли он быть убийцей? Сил бы ему хватило, но точно не быстроты. Ей не трудно было представить, как он отпиливает голову быку или оскопляет бродягу, но… Пять минут истекли.

— Извините, — оборвала она его. — По-вашему, сколько во Франции дагеротипистов?

— Нас всего несколько десятков.

— А точнее?

— Около сорока.

— А в Иль-де-Франс?

— Думаю, десятка два.

— Не могли бы вы дать мне их список?

Толстяк склонился к ней. Он был выше на добрых двадцать сантиметров.

— Зачем?

— Вы наверняка видели, как в кино полицейские задают вопросы. Но сами они на них никогда не отвечают.

Он помахал пухлой рукой.

— Извините, но у вас есть ордер или что-нибудь в этом роде?

— Ордер бывает в бухгалтерии. Если вы имеете в виду постановление, подписанное следственным судьей, то с собой у меня его нет. Я могу прийти с ним еще раз, но время дорого, и, обещаю, вы оплатите мне каждую потерянную минуту.

Он снова сглотнул. Пищеварительный процесс удава возобновился. Он неопределенно указал куда-то в глубь зала.

— Тогда мне надо распечатать список у себя в кабинете.

— Идемте.

Симонис огляделся вокруг. Рабочие трудились, не обращая на него никакого внимания. Дрели сверлили. Шлифовальные машинки шлифовали. В воздухе стоял запах раскаленного добела металла. Фотографу явно не хотелось покидать свою стройку, но все же он двинулся к застекленной кабинке в конце зала. Анаис пошла следом.

— Имейте в виду: не все дагеротиписты состоят в моем фонде.

— Я так и думала, но мы что-нибудь придумаем, чтобы их выследить. Свяжемся с поставщиками материалов, которые они используют.

— Мы?

Она подмигнула:

— А вам разве не хочется поиграть в сыщика?

Удав снова зашевелился. Анаис приняла это за знак согласия.

Спустя час у них уже был готов исчерпывающий список дагеротипистов Парижа, Парижского региона и всей Франции. Сопоставив ответы поставщиков с членами фонда, они насчитали восемнадцать художников в Иль-де-Франс и более двух десятков в оставшейся части страны. Анаис прикинула, что до завтрашнего вечера она успеет нанести визит всем жителям Иль-де-Франс. Ну а там будет видно.

— Вы знакомы со всеми?

— Практически, — процедил он.

— Вы бы заподозрили кого-нибудь в этом списке?

— Заподозрил в чем?

— В убийстве.

Он поднял брови, брылья его затряслись.

— Нет. Никогда в жизни.

— А кто-нибудь из них снимает сцены насилия?

— Нет.

— Может быть, что-то связанное с извращениями или мифологией?

— Нет. Вы задаете нелепые вопросы. Речь ведь о дагеротипах?

— Именно.

— Эта техника требует, чтобы объект подолгу сохранял полную неподвижность. Движение таким способом не снимешь.

— Я и имела в виду неподвижные объекты. Трупы.

Симонис нахмурился. Анаис шагнула вперед, вынудив его прижаться к стеклянной перегородке.

— У кого-то из членов фонда были проблемы с правосудием?

— Да нет же! Хотя откуда мне знать.

— Никто не высказывал странных идей?

— Нет.

— Не страдает психическим расстройством?

Великан уставился на Анаис тяжелым взглядом и промолчал. В своем стеклянном кабинете он казался пленником, словно кит в аквариуме.

Она перешла к главному пункту:

— Насколько я поняла, в технике дагеротипии важную роль играет химия.

— Разумеется. Дагеротип обрабатывают сначала йодистыми парами, затем парами ртути. Потом…

— Между этими этапами можно использовать кровь? Человеческую кровь?

— Не понял вопроса.

— Кровь, в частности, содержит окись железа. Может такой компонент участвовать в химических преобразованиях? Например, на последнем этапе, когда изображение покрывают хлоридом золота?

Марк Симонис выглядел испуганным. Он догадывался, что Анаис известно больше, чем она пожелала ему сказать.

— Возможно… Не знаю.

— Кто-нибудь из этих людей, — продолжила Анаис, помахав списком, — упоминал о подобных исследованиях?

— Нет, конечно.

— А нет ли среди них химиков, которые разбираются в этом лучше остальных? Дагеротипистов, способных увлечься органической химией?

— Никогда ни о чем подобном не слышал.

— Спасибо, месье Симонис.

Она повернулась к нему спиной. Он удержал ее за руку.

— Вы подозреваете одного из нас в убийстве?

Поколебавшись, она заговорила уже не таким командным тоном:

— Честно говоря, я и сама не знаю. Это направление в расследовании основывается на одних предположениях… — Она огляделась. На полках стояли банки с ртутью, упаковки йода и брома. — Более легковесных, чем любой из ваших паров.

Через пять минут она была на музейной парковке и разглядывала план парижского предместья. Анаис пыталась прикинуть маршрут, исходя из списка имен и адресов.

Зазвонил мобильный. Солина. Она подбросила мобильный на ладони и прикинула, могли ли его засечь. Ей бы следовало выбросить его, как только она вышла из тюрьмы.

После пятого звонка она ответила. Зажмурившись, словно в ожидании взрыва.

— Ты самая мерзкая стерва из всех, кого я видел.

— Мне пришлось. Нужно разрабатывать другой след.

— Какой же?

— Не могу сказать.

— Тем хуже для тебя.

— Угрозами меня не проймешь.

— А два свеженьких трупа?

— Чьих?

— Пока не установлено. Два парня в фирменных черных костюмах. Одного уложили двумя пулями сорок пятого калибра. Второму всадили в рожу осколок стекла. Дом арендует некий Арно Шаплен. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Нет, — солгала она.

Кровь отхлынула у нее от головы.

— В двух кварталах оттуда на улице Бреге нашли их тачку. Черная «ауди» Q7. Номерной знак 360 643 АР 33. Это тебе тоже ни о чем не говорит?

Анаис молчала, судорожно пытаясь собраться с мыслями. Значит, Януш уцелел и на этот раз. Теперь единственной доброй вестью от него, на которую она могла рассчитывать, были трупы.

— И похоже, съемщик лофта по описанию соответствует Янушу.

— Откуда ты узнал? — спросила она, поворачивая ключ зажигания.

— Кто-то проболтался. У нас в полиции очень тонкие стены.

— Кто ведет дело?

— Уголовка. Но я позвоню прокурору. Это история связана с перестрелкой на Монталамбер. Значит, я и буду ее расследовать.

— Ты можешь это доказать?

— Докажу, если мне передадут дело.

— А где трупы?

— А сама как думаешь? В Институте судебной медицины.

Анаис не знала, где это, но она найдет.

— Встречаемся там?

— Даже не знаю, как тебе это удается, — усмехнулся он. — Ты меня имеешь, как хочешь, а я прошу добавки. Может, займемся садомазохизмом?

— Через полчаса?

— Я уже в пути. Жду тебя на месте.

* * *

Оба зародыша витают в околоплодной жидкости, подобно двум крошечным космонавтам. Между кровью и водой, воздухом и духом. Легкие, сплетенные воедино. Первый намного больше. Тем не менее именно он находится сверху. Второй вжат в нижнюю стенку матки. Побежденный. Над ними вьется, изгибается сеть сосудов, похожих на летучие корни, как у тех растений, которые выращивают в невесомости на космических станциях.

— У нас проблема.

Кабинет врача. Он не сводит глаз с мужчины и беременной женщины, сидящих напротив него. Она — молодая блондинка с почти белыми волосами, он — крупный бородач. В комнате преобладают осенние тона. Красный, охряный, золотисто-коричневый. Только лакированное дерево и пурпурные ткани.

— Что за проблема?

Женщина, обхватив руками округлившийся живот, задает этот вопрос с агрессивностью, выдающей ее страх. У нее лицо славянского типа. Высокие скулы. Кошачьи глаза. Волосы такие тонкие, что искрятся на солнце. Между налитыми грудями беременной женщины сверкает крест.

Мужчина представляет собой мужское воплощение все того же славянского типа. Рубаха дровосека, широкие плечи, густая борода. Выступающая челюсть.

Врачу явно не по себе. Его лицо не предвещает ничего доброго. Молодой, но уже почти облысевший. Блестящий лоб венчает костистое лицо, словно завершение навязчивой, неотступной мысли. Тонкие губы выговаривают сухие слова без плоти и украшательств.

— Если это способно вас успокоить, — улыбается он, — такое бывает довольно часто.

— Что за проблема?

— Как вы знаете, у вас монохориальная беременность.

Мужчина и женщина переглядываются.

— Мы не очень хорошо говорим по-французски, — шепчет женщина с сильным акцентом, в котором слышится какая-то холодная ярость.

— Извините. На этом французском не говорит никто. Я хочу сказать, у вас монозиготные близнецы. Они вышли из одной оплодотворенной яйцеклетки. Вам, наверное, все это уже объясняли. Они помещаются в одном пузыре, и у них одна плацента. Другими словами, они питаются из одного источника.

— И что с того?

— Обычно каждый эмбрион связан с плацентой собственной сетью кровеносных сосудов. Иногда эти кровеносные системы перепутываются и зародыши разделяют одну сеть. Это называется анастомозом. И тогда есть риск нарушения равновесия. Один плод может получать больше другого.

— Это и происходит у меня в животе?

Врач кивает:

— Такая проблема возникает в пяти-пятнадцати процентах всех случаев. Сейчас я покажу.

Он поднимается и берет со стойки у себя за спиной несколько снимков УЗИ. Раскладывает их у себя на столе так, чтобы пара могла их видеть.

— Этот эмбрион развит больше, чем второй. Он питается за счет своего брата. Но ситуация может изменяться…

Мать не отрывает глаз от снимков:

— Он это нарочно. — Она почти шипит. — Хочет убить брата.

Врач машет перед собой руками и снова улыбается:

— Нет-нет, успокойтесь. Ребенок тут ни при чем. Просто сосуды переплелись так, что он остался в выигрыше. Вот здесь видно, что распределение сосудов…

Отец перебивает его:

— Это лечится?

— К сожалению, нет. Остается только ждать. Распределение сосудов может измениться естественным образом, и…

— Он это нарочно, — тихо повторяет мать, теребя свое распятие. — Хочет убить брата. Наводит на него порчу!

Теперь родители едут в машине. Отец стиснул руль так, словно хочет вырвать его с корнем. Жена с расширенными, как у кошки в темноте, зрачками уставилась на дорогу.

И вот они снова в кабинете врача.

— Я сожалею, ситуация близка к критической.

Улыбаться он уже не в силах. Осунувшаяся женщина снова обхватила руками свой живот. Кожа у нее на лице тонкая, как пергамент. На висках проступили голубые жилки.

На письменном столе лежат новые снимки УЗИ. Оба зародыша свернулись калачиком. Один занимает две трети матки. Он словно дразнит своего брата. Того, которого подавляет.

— Он по-прежнему гораздо лучше питается. Если точнее, он получает практически всю плацентарную кровь. При таком раскладе второй проживет не больше двух-трех недель, и…

— Что можно сделать?

Врач поднимается из-за стола. Некоторое время он смотрит в окно. Красные и золотистые цвета в комнате словно сгустились.

— У вас есть выбор. Либо предоставить природе делать свое дело, либо…

Он колеблется, потом оборачивается к супругам. Но обращается он только к женщине:

— Дать преимущество другому ребенку, тому, который не может питаться сам. Чтобы спасти его, есть только один выход. Я хочу сказать…

— Ладно. Я поняла.

Позже, ночью, мать просыпается от боли. С трудом она добредает до ванной. Со стоном опускается на пол. Отец тоже встает. Бросается за ней, включает свет. И видит жену на полу, на четвереньках: ее выступающий живот прорвал ночную рубашку. Кожа на животе временами натягивается. По ней колотит один из зародышей. Он в гневе. Он хочет выйти. Хочет быть один…

— Надо его убить! — вопит мать, заливаясь слезами. — Это… это злой дух! То jest duch zlego!

Кубела внезапно просыпается. Он лежит скорчившись на гнилом паркете. Первое ощущение — соленый привкус слез, второе — сырость паркета. И наконец, темнота.

Какой же сейчас час? Не больше четырех. Уже стемнело. Дождь стучит по окнам. По паркету снуют тараканы. И как только он здесь заснул? Возможно, все дело в нежелании принять правду. Ту, которую он угадал, читая врачебные заключения и результаты анализов.

Он дотащился до окна. За стеклом ничего не видно, кроме смутной пелены ливня. Ни уличного фонаря, ни света лампы. В голове у него все перемешалось. Он не в силах уловить какую-нибудь мысль и сосредоточиться на ней. И в то же время ему кажется, что он мыслит трезво, как никогда прежде. В своем кошмаре он воссоздал историю близнецов Кубела. Это было во сне, но он знал, что все так и произошло. У него под ногами валялись медицинские отчеты, заключения, цифры, найденные им вместе со снимками… Он нутром чуял, какое решение приняла его мать. Он знал, что рожден от убийства. Он — подавленный зародыш, спасенный in extremis[64] по воле родителей…

Что ему делать теперь? Он и сам не знал. Заложник своего происхождения. Пленник тьмы. Он взглянул на потолок: там висела голая лампочка. Повернул выключатель, но безрезультатно. Не падая духом, спустился вниз и поискал трансформатор. Нажал на красную кнопку и услышал сухой щелчок, который принял за добрый знак.

Когда он вернулся в свою комнату, там горела лампочка.

Он опустился на колени и подобрал все листки.

Минуту спустя он уже вновь погрузился в изучение своих истоков.

* * *

— Где майор Солина?

18 часов. Парижский институт судебной медицины. По дороге в Париж Анаис несколько раз сбивалась с пути. Наконец, включив проблесковый маячок и сирену, она добралась до набережной Берси.

И вот она обращается к секретарше за стойкой:

— Где Солина?

— Они внутри, но вы не имеете права…

Под взглядами мраморных бюстов у входа она прошла через холл. Она уже заметила белые двери.

Секретарша прокричала ей в спину:

— Вы не имеете права!

Не оборачиваясь, она подняла свою трехцветную карточку и помахала ею над головой. Спустя секунду она вошла в ярко освещенный коридор, вдоль которого тянулись закрытые двери. Все в безупречном порядке. Нигде ни одних забытых носилок. И тем более ни одного покойника. Лишь резкий запах дезинфекции и ледяной воздух говорили о том, что здесь имеют дело не с живыми телами.

Одна дверь.

Вторая.

Третья.

Четвертая дверь оказалась той, которую она искала. Тем временем ее догонял мужчина в белом халате. И вот она внутри, где перед ней открылось потрясающее зрелище.

В комнате, освещенной хирургическими лампами, между трупами, покрытыми простынями, стояли мужчины в черном. Настоящие туши. Одним из них был Солина. Контраст между их черными костюмами и сверкающей белизной вокруг резал глаза.

Она сосредоточилась на том, что они говорили. Подбежавший санитар тоже остановился при виде этих воронов образца XXI века, которые переругивались над трупами.

— Не пойму, что ты здесь забыл, — заявил один из них.

— Эти два трупа напрямую связаны с перестрелкой на Монталамбер, — парировал Солина.

— Без шуток? С чего бы?

Солина опоздал. Офицеры Уголовного отдела уже прибыли по поручению прокурора республики. Лысому здесь больше нечего было делать, и все же он яростно грызся за свою часть пирога.

— Прокурор выразился ясно.

— Срал я на прокурора. Я сейчас свяжусь с моим следственным судьей.

— Не лезь в это дело со своим дерьмом.

— Какое такое дело? Не пойму, о чем ты говоришь. Подстреленный тип — это по мою душу.

Страсти накалялись с каждой репликой. Мужики были на волосок — на волоске — от мордобоя. Анаис смотрела на них. Теперь их окружали несколько человек в белых халатах, не решавшихся вмешаться.

Ей нравилась эта картина. В запахе эфира, под холодным светом хирургических ламп, она смаковала насыщенную тестостероном сцену. Трое готовых сцепиться самцов. Солина вытянул голову, видимо собираясь использовать ее как дубинку. Первый его собеседник, черноволосый, небритый, с кольцом в ухе, похоже, способен был думать только яйцами. Его напарник уже положил руку на табельное оружие.

Тут ей в бедро врезалась запущенная изо всех сил каталка. Анаис поскользнулась и упала на пол. Шутки кончились. Крики. Оскорбления. Толчки. Солина вцепился в парня из уголовки, а его напарник, не в силах разнять драчунов, выхватил пистолет из кобуры. Санитары бросились к ним, но куда им против тяжеловесов.

Анаис опасалась новой перестрелки, когда в комнату ввалились еще двое. Два амбала, скроенные по той же мерке, стриженные под ежик, затянутые в серые костюмы, похожие на форму. Они навели на полицейских полуавтоматические девятимиллиметровые пистолеты:

— Вечеринка окончена, ребятки.

Солина и его противник застыли на месте. Обоповец отер лицо рукой: у него носом шла кровь. Второй, тоже забрызганный кровью, держался за ухо — в драке Солина вырвал у него серьгу.

— Кто такие? — рыкнул Солина.

— Военные, придурок, — сказал первый амбал. — Валите отсюда по-быстрому, а мы, так и быть, никому не скажем, что у вас стоит на покойников.

Солина поколебался. Офицеры из уголовки отступили, оценивая новых противников. Санитары покинули опасную зону. Потрясенная Анаис застыла на месте. Она наблюдала эту сцену глазами ребенка, в которого вдруг превратилась. В девочку, которая смотрит на мир взрослых, не в силах его понять. И не просто мир взрослых. Мир ее отца.

— Дело объявлено секретным, — заявил второй, помахав какой-то официальной бумагой.

Никто на нее и не взглянул. Все и так все поняли.

— Пусть вас перевяжут, и валите отсюда. Это дело вас больше не касается.

Полицейский из уголовки, все еще прижимая руку к уху, хрипло повторил:

— Все-таки кто вы такие?

— Вы прочтете бумажку, подписанную прокурором. В ней наверняка есть буковки, которыми мы обозначены. Можете ими подтереться — все это фигня.

— Ты сам говоришь, что все это фигня, мать твою, — сказал Солина, выступая вперед. — Так какого хрена?

Второй подошел к одному из трупов, прикрытых простынями. Он схватил его левую руку, задрал рукав и поднял ее так, чтобы полицейские увидели всаженный в нее катетер для переливания.

— Знаешь, что это такое?

Никто не ответил. Бойцам элитных подразделений иногда заранее вставляют в вену такой катетер, чтобы быстрее сделать переливание в случае серьезного ранения. Хотя этим двоим он так и не пригодился.

— Они из наших, — подытожил солдат, закатывая рукав, чтобы показать то же самое устройство. — Мы сами найдем подонка, который их завалил. А вы возвращайтесь в свою нору.

— А как быть с протоколом?

Оба спецназовца заржали. Анаис тоже усмехнулась. В глубине души она была рада их видеть. Солдаты. Наемники. Убийцы. Те, которые две недели назад влезли в ее жизнь. Проникли в ее расследование. Только что не в туалет с ней ходили…

Они дергали за веревочки, а теперь просто-напросто их перерезали.

Проект «Матрешка» сворачивался на пороге этой покойницкой.

* * *

— Нас всегда будут иметь в задницу. Это в порядке вещей. Жизнь, как обычно, ставит нас раком.

Солина, с ватками в ноздрях, подвел итог в духе своей анальной философии. Выйдя из Института судебной медицины, Анаис заставила полицейского сесть в ее машину. Они проехали всего пару сотен метров, пересекли мост и остановились перед входом в большой парк, который, как она и предполагала, оказался Ботаническим садом.

Она рассказала Солина все, что узнала за последнее время. О программе «Матрешка». О загадочном препарате. О людях, на которых его испытывали. И о том, как армия провернула это дело под прикрытием «Метиса». Она подвела итог, высказав свое личное мнение: «Это конец игры».

Солина медленно кивнул в ответ. Он казался подавленным, но не удивленным. Лишь одна деталь его поразила.

— Вот уж не думал, что ты так легко отступишься.

— А мне не от чего отступаться. Ни к чему нам ввязываться в интриги военных и «Метиса». Против своих не воюют, да и цель у меня другая.

— И чего же ты добиваешься? Что-то я запутался.

— Я хочу спасти Януша.

Солина разразился мрачным смехом.

— Ну, так я не скоро стану префектом.

— Янушем прикрывается убийца. А уж его-то мы достанем.

Лысый задрал бровь. Полоска сухой травы на гладкой вершине.

— Каждый пойдет по своему следу. Может, тебя это удивит, но я уверена, что Медина Малауи как-то связана с «Матрешкой».

— Ты же сама говорила, что нечего нам лезть в эти игрища.

— Вот только мифологический убийца так или иначе причастен к этому делу. Люди из «Метиса» убеждены, что их препарат пробудил монстра в одном из их подопытных. Они грешат на Януша. Я уверена, что они ошибаются, но только частично. Убийца точно кто-то из подопытных.

— А Медина тут с какого боку? Она была блядью.

Анаис вздохнула. Этим своим словечком он замарал всех женщин.

— Она связана с сетью подопытных. Потому-то Януш и забрался в ее квартиру.

— Пока ты черт-те где шлялась, мои ребята через сервер отследили ее заходы в Интернет, а через оператора — телефонные звонки.

— И что?

— А ничего. Ни с кем из клиентов она таким образом не пересекалась. Одно странно: она записалась на сайт знакомств. В клуб датинга.

— Какого типа?

— Из самых обычных. Sasha.com. Средний сайт для средних людей.

Не самая подходящая компания для эскорт-девушки, привыкшей к обществу богачей из Восьмого округа.

— Кто управляет сайтом?

— Она называет себя Саша. Настоящее имя — Вероника Артуа. Несколько раз терпела финансовый крах, прежде чем взялась устраивать свиданки. Как раз сейчас Фитон и Сернуа ее допрашивают.

Она сменила тему:

— Расскажи мне об Арно Шаплене.

— А я уж думал, ты так и не спросишь.

Он сунул руку под плащ. Одно это движение напугало Анаис. Он буквально сочился животной грубостью и насилием, хотя с этими ватками в носу и выглядел полным придурком. Солина извлек сложенную вдвое папку, положил ее на колени и принялся разглаживать. Анаис даже не удивилась, увидев прикрепленный к обложке портрет.

— Арно Шаплен, — пояснил Солина. — Морда знакомая, а выглядит иначе. Так называемый рекламный художник, на досуге занимается абстрактной живописью.

— Почему так называемый?

— Тут мы обскакали парней из уголовки. Раздобыли документы, которые Шаплен в мае две тысячи девятого года представил агентству по недвижимости, сдавшему ему лофт. Все липа.

— И где он брал деньги?

— Я велел ребятам разобраться. Банковские вклады наличными. Ни единого чека — ни ему, ни от него. От этого за версту несет незаконными заработками.

Анаис открыла папку и нашла другие снимки. В официальных документах. А также кадры из камер видеонаблюдения в районе улицы Рокетт. Здесь Януш уже не походил ни на неряшливого психиатра, ни на бродягу, ни на безумного художника. Ни даже на того, кто навещал ее в тюрьме.

На одном из снимков пряжка у него на поясе сверкала, словно звезда шерифа.

— Он невиновен, — повторила она. — Его надо защитить.

— Ублюдки, с которыми мы свели знакомство, снимут с него шкуру.

— Только если раньше мы его не арестуем. Наша разменная монета — это наше досье. Когда Януш окажется в безопасности, мы пригрозим передать все материалы в СМИ.

— Ты же только что говорила, что эти парни нам не по зубам.

— Такие угрозы никому не по душе. А уж если нам удастся найти настоящего убийцу, чаша весов склонится в нужную сторону.

— Похоже, тех двоих Януш все-таки завалил.

— Он спасал свою шкуру. Сопутствующий ущерб. Такая логика доступна некоторым офицерам.

Солина не ответил. Возможно, мечтал, как в отдаленном будущем он все-таки получит повышение, задержав убийцу.

— Ты так и не объяснила, почему свалила от нас сегодня после обеда.

Сейчас не время играть в прятки. В двух словах она рассказала ему о дагеротипах. Об осколке зеркала, обработанного парами йода, который нашли рядом с Икаром. Изложила Солина свою гипотезу об убийце-фотографе. Об особой технике, изобретенной сто пятьдесят лет назад, и о сорока французских дагеротипистах, которые до сих пор ее используют.

— Ну прямо «Анаис и сорок разбойников».

— Мне надо закончить начатое. Я навещу двадцать дагеротипистов, проживающих в Иль-де-Франс. Проверю их алиби на предполагаемое время убийств. А там посмотрим.

Солина откашлялся и одернул плащ, немного успокоившись. Энергия коллеги внушала ему уверенность.

— Подбросишь меня в контору?

— Нет, прости. Мне некогда. Вызови служебную машину или поймай такси. Если я всю ночь проведу в разъездах, то завтра в середине дня закончу со списком.

Комиссар улыбнулся и окинул взором окрестности: ворота Ботанического сада, забитый машинами бульвар Опиталь, отреставрированный Аустерлицкий вокзал, похожий на декорации из гипса.

Наконец он открыл дверцу и подмигнул ей:

— Что, втюрилась в этого поганца по уши?

* * *

Теперь мысли Кубела прояснились.

Он закрыл ставни и при свете лампочки обдумывал медицинскую документацию, найденную в крафтовом конверте. Имена, цифры, даты. Он в состоянии восстановить то, что действительно произошло за время беременности Францишки. Тем более что сам он много занимался проблемами близнецовости.

Монозиготные близнецы. Два зародыша, одна плацента. Они развиваются из одной клетки, и их генетический набор абсолютно идентичен. В материнской утробе их разделяет лишь тонкая перегородка. Они находятся в постоянном контакте. Соприкасаются, толкаются, смотрят друг на друга. Каждый становится для другого полем исследований. Постепенно у них устанавливается особая ментальная связь. Их двое, но вместе с тем они одно целое. Рождаются ощущения, эмоции. Близнецы разделяют их. Каждый зародыш становится для другого источником и отражением.

Обычно в основе этой связи лежит любовь.

А у близнецов Кубела — ненависть.

Уже на третьем месяце в поведении зародышей наблюдалась ощутимая разница. Один сохранял лежачее положение. Второй тянулся, двигался, завоевывал пространство. На четвертом месяце первый прикрывал лицо кулачками. Второй стучал ручками и ножками по разделявшей их перегородке. На пятом месяце все эти различия перетекли в проблему питания.

Как и в кошмарном сне Кубела, гинекологи поставили родителей пред выбором: или положиться на природу, или, наоборот, уничтожить более сильного, чтобы спасти слабого. Утроба Францишки Кубела превратилась в арену смертельной битвы.

Родители не колебались. В первом же отчете говорилось о возможности редукции плода в июле 1971 года. Судя по рукописной записке лечащего гинеколога, Францишка, очень набожная полька, относилась к доминирующему ребенку как к исчадию ада, наделенному паранормальными способностями. Его гиперактивность имела одну цель — убить брата. Для нее он был враждебным, злобным, порочным существом, не желавшим ни с кем разделять свое убежище.

Кубела читал между строк. Душевное здоровье Францишки ухудшалось день ото дня. Возможность хирургического вмешательства лишь усугубляла ситуацию, даже несмотря на то, что для нее это означало бы уничтожение воплощенного зла. Медицинские термины, как обычно, лишь стыдливо прикрывали печальную реальность. Так называемая редукция эмбриона состоит просто-напросто в убийстве одного зародыша ради спасения второго или нескольких, если, например, речь идет о тройне.

После первого письма, рассматривавшего эту возможность, история беременности прерывалась. Ни одного заключения, ни единого УЗИ, никаких записей врача. Неужели поляки уничтожили все следы содеянного? Но Кубела предпочитал другое объяснение. Никакой редукции не было. Беременность развивалась безо всякого вмешательства. Питание зародышей стабилизировалось естественным путем.

Вынашивание двойни завершилось нормальным образом.

18 ноября 1971 года родилось двое детей.

Но для Францишки доминирующий близнец оставался «дьявольским отродьем». Она не захотела ни воспитывать его, ни даже терпеть подле себя. Анджею пришлось подыскать ему приют, отвергнуть его, убрать с глаз долой.

Так и жила отныне семья Кубела.

Храня тайну о покинутом ребенке. Скрывая свою ложь.

Нежеланный близнец выжил. Он вырос, повзрослел, догадываясь о правде. Меняя приюты и приемные семьи, он мечтал раскрыть секрет своего происхождения. Став взрослым, он предпринял расследование. Он узнал свою историю и решил довести до конца то, что творил в 1971 году в материнской утробе.

Никогда еще месть не имела таких глубоких истоков.

Кубела снова взглянул на снимки. Теперь они казались ему красными от крови и ненависти. Раскаленными, словно кратер вулкана. Он так и видел обоих братьев, Авеля и Каина, висящими в невесомости, готовыми к поединку.

Кубела был слабейшим из двух близнецов, тем, который на снимках сохранял лежачее положение и прижимал кулачки к глазам. Но после рождения ситуация полностью изменилась. Он стал избранником, любимцем, победителем. Он вырос в тепле семейного очага. А тем временем его брат гнил в каком-то безвестном приюте или у приемных родителей, которым государство платило за его воспитание.

И теперь пришло время платить по счетам. От судьбы не уйдешь. Все как в греческих мифах. Беременность Францишки представлялась ему воплощением рока. В ней явно просматривалось будущее.

Кубела не имел никаких доказательств, подтверждающих его гипотезу, но он нутром чуял, что не ошибся. В глубине души он всегда это знал. Вот почему в каждом случае диссоциативного бегства он выбирал себе имена, так или иначе связанные с двойственностью: Януш, Фрер, Нарцисс, Ноно…

Мог бы и раньше догадаться. Фрер — брат.[65] Януш, он же Янус, — двуликий бог начала и конца. Нарцисс влюбился в собственное отражение. Имя Ноно, состоящее из двух одинаковых слогов, графически воспроизводит положение зародышей in utero[66] — лицом к лицу…

Все эти имена — знаковые. Они призывали черного брата явиться, материализоваться. И зов был услышан. Отвергнутый близнец вернулся в облике серийного убийцы. Дьявольское отродье, выброшенное, отринутое, попранное, совершило эти убийства, взяв за образец бессмертные мифы, увидев в себе праведного героя вечной легенды. Легенды о возвращении изгнанного сына. О мести героя, с которым поступили несправедливо. Об Эдипе, Ясоне, Одиссее.

И он все подстроил так, чтобы Кубела обвинили в этих убийствах.

Так, чтобы он сгнил в тюрьме. Или чтобы его пристрелили полицейские.

* * *

Амьен, 11 часов утра.

Медицинский центр имени Филиппа Пинеля представлял собой кирпичную крепость, целиком посвященную безумию. Цитадель, возведенная в XIX веке, когда психушки были вещью в себе, поселениями, где умалишенные возделывали свои сады, пасли свой скот, заводили семьи. В те времена сумасшествие, которое не умели лечить, считалось уродством, и его следовало изгонять, убирать с глаз долой, скрывать.

Центр Филиппа Пинеля занимает более тридцати гектаров.

Миновав первые ворота, Кубела по длинной, обсаженной деревьями аллее достиг следующей ограды, похожей на красно-коричневую твердыню.

Глубокой ночью он так и заснул среди бумаг и снимков УЗИ. У него даже не хватило сил потушить лампочку. И снова ему снились зародыши, борющиеся в чаще кровеносных сосудов. Когда он проснулся, весь мокрый от пота, было еще темно. Лишь электрический свет обтекал его, словно мерзкое прогорклое масло. Несмотря на ломоту во всем теле и спутанные мысли, он как будто пережил откровение, осознав, что не сможет продвинуться в расследовании, не вернувшись к своим истокам — собственной матери. На Северном вокзале он сел в поезд до Амьена, потом на такси доехал до медицинского центра, расположенного в Дюри, на окраине префектуры Пикардия.

Вторая ограда. Даже психиатра, привыкшего к психушкам, впечатлила толщина здешних стен. Казалось, в этих камнях можно прорыть туннели. Центр, выстроенный в форме прямоугольника вокруг часовни, состоял из зданий разной величины и действительно походил на настоящий город. Вокзал, мэрия, лавки… Кубела не стал заходить в приемное отделение и попытался сориентироваться по табличкам. Но напрасно. На корпусах виднелись только номера без каких-либо пояснений.

Он двинулся вперед наугад. В аллеях — ни единой живой души. За более чем вековую историю в этих зданиях многое преобразовали, но сам их дух остался неизменным. Фасады без архитектурных излишеств, фронтисписы с латинскими надписями, стрельчатые арки, отбрасывающие тень. Все основательно, как в клинике Святой Анны.

Из-за облаков выглянуло солнце. Зимнее солнце, тусклое и чуть теплое. Этот приглушенный жар перекликался с его собственным лихорадочным состоянием. От волнения его трясло. Не верилось, что вот-вот он встретится с матерью. Эта мысль тревожила его, и в то же время он чувствовал себя защищенным броней. Его память запечатана наглухо, словно окружающие его кирпичные стены.

Наконец ему повстречались две медсестры. Он объяснил, что пришел навестить свою мать, которая находится здесь уже много лет. Они переглянулись: в измятой одежде, с двухдневной щетиной Кубела скорее походил на одного из их пациентов, чем на посетителя. Не говоря уже о том, что сын, чья мать так долго лежит в психушке, не может не знать, как ее найти. Ее фамилии они не знали: здесь больше пяти сотен больных. Они объяснили, что седьмой корпус, где лежат хроники, расположен на западе, через три блока.

Кубела отправился дальше, спиной чувствуя их пристальные взгляды. Что ж, могло быть и хуже. Больше всего он боялся, что его узнают. Наверняка во времена своего официального существования он регулярно навещал мать, и персоналу корпуса должно быть известно, что он погиб. А может, кто-то из санитаров видел его фотографию по телевизору?

Седьмой корпус. Он сразу же узнал решетчатую ограду и двери с особым двойным запором, привычные для мест, отведенных опасным пациентам. На его звонок вышла женщина с могучими плечами и неприступным видом. В ее взгляде ничего не промелькнуло. Она его не узнала. Он назвал имя матери. Францишка Кубела действительно находится в этом корпусе. Медсестра работает здесь недавно.

Кубела сквозь решетку объяснил, почему так долго не навещал мать, на ходу придумывая заграничные командировки и прочие отговорки. Он боялся, что мегера потребует у него удостоверение личности. Чтобы пустить пыль в глаза, он вставил несколько психиатрических терминов, и они попали в цель. Медсестра открыла ворота.

— Я вас провожу, — заявила она безапелляционно.

Они прошли по аллеям, окруженным лужайками и столетними деревьями. Голые ветви напоминали вырванные электрические провода. По дороге им попалось с десяток пациентов. Слюнявые рты, запекшиеся губы, апатичные взгляды, безвольно повисшие руки. Все как обычно.

— Вот она, — сказала медсестра, замедляя шаг.

Кубела увидел сидящую на скамейке фигуру, закутанную в ярко-синий пуховик. Лица, завешанного жесткими жирными волосами, видно не было. На ногах — огромные белые рэперские кроссовки с толстыми, будто на пружинах, подошвами.

Он направился к этому странному существу. Медсестра шла за ним следом.

— Спасибо, но теперь вы можете меня оставить.

— Нет. Я должна вас сопровождать. Таковы правила. — Медсестра улыбнулась, стараясь смягчить свои слова: — Она опасна.

— Я в состоянии за себя постоять.

— Опасна для себя самой. Никогда не знаешь, как она отреагирует.

— Тогда останьтесь здесь. Если возникнут проблемы, вы сможете вмешаться.

Медсестра скрестила руки, приняв позу часового. Кубела двинулся дальше. Он ожидал увидеть мертвенно-бледный призрак с изможденным костлявым лицом. Но его мать оказалась рыхлой. Отвислые щеки, дряблые, словно заплывшие нездоровым жиром веки. Побочный эффект таблеток и уколов. Он также обратил внимание на признаки экстрапирамидального синдрома, характерные для больных, принимающих нейролептики: ригидность конечностей, дрожащие пальцы…

Францишка курила, держа руку у самого рта. Лицо было искажено злобной гримасой, кожа покрыта темными пятнами. Жесткие волосы почти закрывали ее одутловатую физиономию. В свободной руке она держала сигаретную пачку и зажигалку.

— Мама?

Никакой реакции. Он сделал еще шаг и снова окликнул ее. Слово «мама» ранило ему горло, словно бритвенное лезвие. Наконец Францишка, не пошевелив головой, перевела глаза в его сторону. Будто одержимая бесами.

Кубела присел на скамейку рядом с ней.

— Мама, это я — Франсуа.

Она взглянула на него. Ее лицо слегка напряглось, затем она медленно кивнула. Постепенно ее выражение изменилось. Теперь она выглядела испуганной. С трудом она скрестила руки и обхватила ими живот. Губы у нее дрожали. У Кубела сжалось сердце. Он рассчитывал на откровения. Похоже, его ждало настоящее потрясение.

— Co chcesz?

— Пожалуйста, говори по-французски.

— Чего тебе?

Голос звучал враждебно. Низкие звуки скрежетали, как заржавевший мотор. Тонкие губы прорехой выделялись на оплывшем лице.

— Я хочу поговорит с тобой о своем брате.

Она стиснула живот еще сильнее. Он представил себе матку, выносившую его самого и его черного близнеца. Арену ненависти и угрозы. Утробу, ныне превратившуюся в изъеденный лекарствами клубок внутренностей.

— Какой еще брат? — Она прикурила от окурка очередную сигарету.

— Тот, который родился вместе со мной.

— Нет у тебя брата. Я вовремя его убила.

Кубела наклонился к ней и, несмотря на ветер и свежий воздух, ощутил исходящую от нее вонь. Запах застарелого пота, мочи и мазей.

— Я прочитал твою историю болезни.

— Убить. Он хотел тебя убить. Я тебя спасла.

— Нет, мама, — произнес он тихо. — Операции не было. Редукция эмбриона не понадобилась, только я не знаю почему. Никаких объяснений в документах я не нашел.

Она не ответила.

— Я был у тебя дома, — настаивал он. — В тупике Жан-Жорес, в Пантене, помнишь? Нашел твои УЗИ, медицинские заключения, записи врача. Но ничего о родах. Даже свидетельств о рождении не оказалось. Что же все-таки произошло?

Ни слова. Ни движения.

— Ответь мне! — Он повысил голос. — Как мой брат выжил?

Францишка Кубела не шелохнулась, будто окаменев в своей толстой дутой куртке. Одни только пальцы по временам двигались, поднося сигарету к губам, и тогда женщина торопливо затягивалась.

— Расскажи мне, мама. Прошу тебя…

Но полька замерла, уставившись прямо перед собой застывшим взглядом. Он с запозданием осознал, что ведет себя непрофессионально. Он говорил с ней не как здравомыслящий психиатр, а как возмущенный сын. Пытался силой вломиться в ее мозг, даже не постучавшись и не представившись. Никак не объяснил, где пропадал целый год. И ничего не сказал о причинах, заставивших его так настойчиво расспрашивать ее о прошлом.

— Расскажи мне, мама, — повторил он уже поспокойнее. — Я родился в одной из больниц в Пантене восемнадцатого ноября семьдесят первого года. Я был не один. Но ты отказалась воспитывать моего брата. Он вырос где-то далеко от нас и наверняка страдал от одиночества, оттого, что его бросили… Где он сейчас? Мне надо с ним поговорить.

Подул ветер, и вонь ударила ему в нос. Холод и теплые лучи лишь усиливали этот мерзкий запах. Францишка прела на солнце.

— Мой брат вернулся, — прошептал он, едва не касаясь губами ее жирных волос. — Он мстит мне. Мстит нам. Убивает бродяг и старается свалить вину на меня. Он…

Кубела замолчал. Шизофреничка не слушала его. Или не понимала. Все тот же застывший взгляд. Все те же затяжки украдкой. Нет, от нее он ничего не добьется.

Он поднялся, но тут же замер. В его руку впились чьи-то пальцы. Он опустил глаза. Францишка бросила свою зажигалку. Ее рука, словно ледяные тиски, вцепилась в его рукав. Кубела перехватил скрюченную кисть. Он оторвал ее от себя, будто разложившуюся руку мертвеца.

Теперь она смеялась. На нее напал приступ дикого хохота, едва слышного, но неудержимого, отдававшегося свистом в ее дряблых щеках.

— Что тут смешного?

Она все еще смеялась, затем вдруг остановилась, чтобы припасть к сигарете, словно к кислородной маске.

— Ты объяснишь мне, в чем дело?

— Брат-близнец родился, — сказала она наконец. — Вместе с тобой. Только он умер! Его убили три месяца раньше. Длинной, длинной, длинной иголка… Psia krew! — Она снова судорожно схватилась за живот. — Я носила мертвый дьявол в своем животе… Он гнил, отравлял мои воды… Отравлял тебя…

Кубела рухнул на скамью.

— Что… что такое ты говоришь?

Его сотрясала дрожь. В висках у него будто лопались кровеносные сосуды.

— Правда, — прошептала Фрацишка между двумя затяжками.

Она тщательно отерла выступившие от смеха слезы.

— Его убили, kotek. Но не могли вытащить до роды. Слишком опасно для тебя. Вот его дух и остался там. — Она снова сжала живот. — Он заразил тебя, moj syn…

Она снова прикурила сигарету от предыдущей, потом перекрестилась.

— Он заразил тебя, — повторила она. — Меня заразил тоже…

Она смотрела на тлеющий кончик своей сигареты. Подула на него, словно подрывник, раздувающий фитиль бомбы.

— Он так и остаться у меня в животе… Мне надо очиститься…

Она распахнула куртку. Под ней оказалась сомнительной чистоты ночнушка. Она резко задрала ее. Кожа была усеяна ожогами и надрезами в форме креста.

Пока Кубела соображал, что к чему, к ним бросилась медсестра. Но опоздала. Женщина раздавила сигарету о свой жирный живот, по-польски бормоча молитву.

* * *

— Каждый дагеротип — уникальное произведение искусства. Его невозможно воспроизвести, понимаете? Когда вы вставляете пластину в камеру, второго шанса у вас уже не будет!

Одиннадцать часов утра.

Накануне Анаис успела встретиться только с четырьмя дагеротипистами. Очень славные люди, невиновные на все сто. Из-за навигатора, который работал через раз, она часами блуждала по парижскому предместью, пока наконец, выбившись из сил, не остановилась в два часа ночи в отеле «Ибис» у Порт-де-Шампере.

Сейчас она находилась в доме Жан-Мишеля Брока в Плесси-Робинсон. Третий ее визит за утро. Продвинутый художник уверял, что заново изобрел язык фотографии. «Истинный! Язык зыбких контрастов, сверкающего черного и белого, детали, от которых перехватывает дыхание!» От него она ничего не узнала. Разве что убедилась, что он не убийца. Он только что вернулся из четырехмесячной поездки в Новую Каледонию.

В заключение Анаис задала свой убийственный вопрос:

— По-вашему, можно использовать человеческую кровь при химической обработке дагеротипа?

— Че… человеческую кровь?

Она снова объяснила, что имеет в виду. Гемоглобин. Окись железа. Этапы проявки. Брока был шокирован, но она почувствовала, что идея пришлась ему по вкусу. Органические выделения — модное направление в современном искусстве. Разрезанные трупы животных у Дэмьена Херста. Замороженные в моче распятия Андреса Серрано. Почему бы не омытые кровью дагеротипы?

— Надо будет разобраться, — пробормотал он. — Поэкспериментировать…

* * *

Анаис поехала дальше и наконец ближе к полудню в неприметном домике в Нейи-Плезанс на другом берегу Марны отыскала Ива Пейро. Номер восемь в ее списке. Если исключить двух других фотографов, которых уже несколько месяцев нет во Франции, ей после этого останется посетить еще восьмерых.

Предыдущий был художником-мечтателем, ну а этот оказался прилежным ремесленником. Пейро продемонстрировал ей каждый предмет, необходимый для проявки, уточнив, что все изготовил своими руками. Анаис взглянула на часы. Пейро — не убийца. Семидесятилетний, рыхлый, весит килограммов шестьдесят…

— Я стремлюсь вернуться к безупречной работе мастеров тысяча восемьсот пятидесятых, — сказал он, доставая свою коллекцию пластин. Сами по себе они представляли достаточно широкую гамму тонов, от яркого света до густых теней…

Выразив восхищение, Анаис поехала дальше.

Тринадцать часов.

Она возвращалась в Париж. Ее следующей целью был фотограф, которого она упустила вчера. Реми Барий, живущий в Одиннадцатом округе. Историк. Он засыпал ее датами, именами, занятными фактами. Было уже больше трех часов дня. Для проформы она задала свой коронный вопрос о человеческой крови. В ответ он лишь оскорбленно нахмурился. Ладно, пора уходить.

Она попятилась к выходу. Историк замахал руками:

— Но мы же не закончили! Я непременно хочу рассказать вам о техниках, применявшихся до дагеротипии, о гелиохромии, диораме.

Но Анаис уже сбегала по лестнице.

* * *

Он выяснил, какой гинеколог принимал роды у Францишки.

Но тот уже умер.

Искал акушерку, которая ему ассистировала.

Она испарилась.

Хотел зайти в мэрию Пантена, чтобы собрать сведения в архиве актов гражданского состояния.

Но по субботам мэрия не работает.

Вернувшись в свой домик, он пересматривал бумаги снова и снова, и они уже рассыпались в прах под его руками. Он отметил одну деталь: на последних заключениях, в правом верхнем углу, были указаны имена тех, кто получал копии документов. В том числе психиатра, бывшего экстерна парижских клиник Жан-Пьера Туанена, директора диспансера имени Эскироля. Кубела догадывался, что на пятом месяце беременности у Францишки уже серьезно расстроилась психика. Пришлось обратиться к специалисту.

Кубела принялся за поиски Жан-Пьера Туанена и узнал его адрес. Тот по-прежнему жил в Пантене, на улице Бенжамен-Делессер. Всего в паре улиц от собственного его убежища. Он усмотрел добрый знак в этом совпадении. Возможно, психиатр что-нибудь да припомнит.

Он отправился туда пешком — шел вдоль стен, подняв воротник, засунув руки в карманы. Пародия на сыщика. Вполголоса он повторял свою легенду. Его мать бредит. На самом деле в 1971 году его брат-близнец выжил. Францишка анонимно отказалась от ребенка. Отвергла его. Бросила. После встречи с психиатром он так или иначе выйдет на след своего брата-близнеца и доберется до него. Настигнет его, так же как тот загнал и затравил самого Кубела, выставив серийным убийцей.

Миновав лабиринт мрачных улочек, он наконец отыскал металлическую ограду. Поднялся на цыпочки. В саду на колени опустился старик, обрезая секатором кустик. Казалось, он с головой ушел в свое занятие. Вспомнит ли он хоть что-нибудь? Ведь он наверняка последний человек на земле, которому известно, что именно произошло в день рождения Кубела.

Он нажал на звонок. Прошла минута. Он снова заглянул за ограду и обнаружил, что старик все так же увлечен своей работой. Позвонил снова, еще настойчивее. Наконец садовод поднял голову, оглянулся на калитку и снял наушники — он трудился под музыку. Кубела из-за решетки помахал ему рукой. Воткнув секатор в землю, тот встал на ноги. Высокий, крепкий, он слегка сутулился. Одет в бесформенную теплую куртку поверх испачканного землей рабочего комбинезона, резиновые сапоги, стеганые перчатки и древнюю панаму. Наконец он впустил Кубела в сад.

— Извините, — улыбнулся он. — Я вас не слышал.

Ему перевалило за семьдесят, но глаза сохранили былую живость. Потрясающее лицо в стиле Пола Ньюмана испещрено бесчисленными морщинами, словно каждый год оставлял свою зарубку на этой дубленой коже. Выбившиеся из-под панамы серебряные пряди, поблескивающие в тусклых вечерних лучах, и искрящийся взгляд, казалось, окружали его ореолом света. Пахло от него свежевскопанной землей и инсектицидом.

— Вы и есть Жан-Пьер Туанен?

— Да, это я.

— Меня зовут Франсуа Кубела.

Старик стянул рукавицу и пожал ему руку:

— Извините, мы с вами знакомы?

— В семьдесят первом году вы лечили мою мать, Францишку Кубела. Она ждала двух близнецов, из которых мог выжить только один.

Туанен просунул под панаму два пальца и поскреб голову.

— Кубела, ну конечно… Давненько это было.

— Мне тридцать девять. А можно мне… Могли бы мы об этом поговорить?

— Ну разумеется, — сказал тот, впуская его. — Заходите, пожалуйста…

Кубела последовал за хозяином и оказался в саду, в запущенности которого таился тонкий расчет. Над свежеподрезанными купами клонились деревья, ямки, словно застыв в ожидании, чередовались с приземистыми кустами. Все выглядело совершенно естественным и вместе с тем превосходно продуманным. Нечто вроде растительного дендизма.

— Февраль, — заметил старик, обводя сад рукой. — Месяц, когда полагается подрезать растения. Но лишь те, которые цветут летом. Только не трогайте весенние!

Он направился к самой большой яме, рядом с которой высилась горка земли. Сел на холмик и поднял полотняный ягдташ. Извлек из него термос и два пластиковых стаканчика. Ароматы вскопанного перегноя и сжатых трав наполняли ноздри.

— Кофе?

Кубела кивнул и присел рядом. Два могильщика перекусывают у могилы.

— Вам повезло, что вы меня застали, — сказал Туанен, осторожно наполняя стаканчики. — Я приезжаю сюда только по выходным.

— Вы разве не живете в Пантене?

Старик протянул кофе Кубела. Ногти у него почернели от земли, руки были покрыты пигментными пятнами.

— Нет, сынок, — улыбнулся он. — Не судите по внешности — я все еще практикую.

— В диспансере?

— Нет. Заведую небольшим отделением в психиатрической клинике под Ла-Рошелью. — Он пожал плечами. — Придумали мне занятие на старости лет! Лечу таких же хроников, как я сам!

Кубела поднес стаканчик к губам, не сводя глаз с Туанена. Ему чудилось, будто перед ним — спутниковый снимок Земли. Возвышенности, реки, разломы — здесь было все, начертанное на коже и повествующее о генезисе жизни, о ее тектонических сдвигах, вулканических извержениях и ледниковых периодах.

— Чем я могу тебе помочь?

Этот внезапный переход на «ты» удивил его, но не задел. В конце концов, этот человек почти присутствовал при его рождении.

— Я веду расследование о первых днях моей жизни. Хочу точно знать, при каких обстоятельствах я появился на свет.

— Ну ясное дело. Твои родители тебе ничего не рассказывали?

Он не стал вдаваться в подробности.

— Отец умер. Ну а мать…

Туанен кивнул, вглядываясь в свой кофе, и заговорил:

— Я наблюдал ее после твоего рождения. В то время я руководил диспансером здесь, в Пантене. То, что сейчас принято называть социальным лечебным центром. Твоя мать страдала серьезным психическим расстройством. Да ты и сам знаешь. После родов мы с твоим отцом подали заявление о принудительной госпитализации. Ты ведь знаешь, что это значит?

— Я психиатр.

Старик улыбнулся и приподнял стаканчик, словно хотел сказать: «Будем здоровы». Его лицо было отмечено налетом цинизма, почти жестокости человека, утратившего последние иллюзии, но очень светлые глаза придавали ему какую-то светлую невозмутимость. Словно озерца в горных расщелинах.

— А твоя мать все еще жива?

— Жива. Но ее душевное здоровье не улучшилось. Она уверена, что во время ее беременности проводилась редукция эмбриона. Что мой брат-близнец был убит в ее утробе.

Старик приподнял бровь:

— А ты так не думаешь?

— Нет.

— Почему?

— У меня есть доказательства, что мой брат жив.

— Какие доказательства?

— Я не могу рассказать вам подробно.

Туанен указательным пальцем, как ковбой, сдвинул свою панаму и глубоко вздохнул.

— Мне очень жаль, сынок, но ты ошибаешься. Я присутствовал при редукции плода.

— Вы хотите сказать…

— Точную дату я уже не помню. Примерно на шестом месяце беременности. Выжить мог только один зародыш. Пришлось выбирать. Это сделала твоя мать, но ее сознание было… скажем, спутанным. Однако твой отец дал свое согласие.

Кубела закрыл глаза. Его пальцы впились в стаканчик, так что кофе выплеснулся на руку. Но он не почувствовал ожога. У него под ногами будто разверзлась пропасть.

— Вы ошибаетесь.

— Я был там, — повторил Туанен, стукнув по земле каблуком. — Я присутствовал при операции. Мне полагалось поддерживать твою мать во время этого испытания. Хотя, на мой взгляд, она бы предпочла священника.

Кубела отбросил стаканчик и обхватил голову руками. Он погружался в бездну, которая его так страшила. Три убийства, а виновный один. Он сам.

Он поднял глаза и предпринял последнюю попытку:

— Я не нашел в родительских бумагах никаких упоминаний о проведенной операции. Ни врачебного заключения, ни предписаний. Ничего. Документа, доказывающего, что редукция состоялась, просто не существует.

— Бумаги могли уничтожить. О таких вещах предпочитают не вспоминать.

— Но я и о родах не нашел никаких упоминаний, — настаивал Кубела. — Как и о том, что она лежала в больнице. И свидетельства о рождении там не было.

Старик встал и опустился перед Кубела на колени, словно пытался успокоить ребенка.

— Пойми одно, — прошептал он, кладя руки ему на плечи. — Твоя мать родила не только тебя, но и твоего мертвого близнеца. В тот момент, когда проводилась редукция, уже нельзя было сделать аборт. Иначе ты бы тоже погиб. Пришлось ждать. Так что у нее родилось сразу двое детей. Один живой, один мертвый.

Кубела сдержал стон. Значит, дьявольского брата не существует. Нет никакого мстительного двойника. Остается только он один. Два близнеца выжили лишь в его воспаленном мозгу. Он одержим своим братом. И доминирующий, и ущемленный близнец — он сам.

Он с трудом поднялся. Казалось, земля уходит у него из-под ног. Кубела попрощался со стариком и покинул сад. Долго он брел в каком-то тумане. Когда наконец вышел из оцепенения, оказался на незнакомой улице. Он видел свою тень на оградах, на кирпичных фасадах, на тротуаре и вспоминал о белом сне Патрика Бонфиса. Том самом, что приснился и ему самому. Сне о человеке, теряющем свою тень… Сейчас на его долю выпало нечто обратное. Участь человека, нашедшего свою тень. Своего проклятого двойника. Свой собственный негатив. Его мать права. Его черный близнец пропитал околоплодные воды, проник внутрь его, заразил его своей отравой…

Всю жизнь ему удавалось удерживать эту угрозу на расстоянии. Всю жизнь он не позволял злу вырваться наружу. Вот чем объяснялось тревожное выражение на его фотографиях. Возможно, маленький Франсуа боялся других. Но прежде всего он опасался самого себя. Вот почему он посвятил себя психиатрии. Написал докторскую диссертацию о близнецах. Изучал синдром множественной личности, шизофрению…

Исследуя чужие психические расстройства, он укрощал свое собственное безумие. Ирония заключалась в том, что эта страсть довела его до истоков зла. Он наблюдал Кристиана Мьоссана, Патрика Серена, Марка Казарьяна. И вел расследование. Он проник в сеть «Матрешки». Стал одним из подопытных. Пассажиром без багажа.

Но не только.

Препарат «Метиса» пробудил черного близнеца. Под его воздействием рухнула плотина, воздвигнутая Кубела перед этой злой силой. Проклятый двойник овладел его душой.

Он и был убийцей с Олимпа. Каким-то образом его призрачный брат вел реальную жизнь в глубинах его сознания. Но как Кубела превращался в кого-то другого и ничего об этом не помнил? Неужели он нечто вроде доктора Джекила и мистера Хайда?

Он поднял голову и обнаружил, что плачет, сидя на земле под козырьком какого-то подъезда и прижимая колени к груди. Сквозь эти слезы пробивался смех.

До него дошло очевидное.

Чтобы уничтожить мифологического убийцу, ему нужно убить самого себя.

* * *

— Саша раскололась.

Анаис не сразу уловила, о ком он говорит.

— Саша?

— Владелица сайта знакомств.

— О’кей. И что это нам дает?

— Не много. Она сама не понимает, что там творится. Говорила о таинственных исчезновениях членов клуба.

— Женщин?

— Женщин. Мужчин. Кого угодно. Она вконец запуталась и не желает взглянуть правде в глаза. Ее клуб на грани разорения. Корабль идет ко дну, но она все еще стоит у штурвала.

18 часов.

Она дошла до двенадцатого имени. Такими темпами она, быть может, успеет проверить весь список до полуночи. Когда ей позвонил Солина, она ехала по кольцевому бульвару, направляясь к северному выезду из столицы.

— А что она говорит о Медине?

— В начале две тысячи девятого девчонка посещала ее вечеринки. Примерно в августе она исчезла. Больше Саша ничего не знает.

— И Саша не видела, что Медина не похожа на ее завсегдатаев?

— Почему же, видела. Но не стала отказываться от такой приманки.

— Ей известно, чего хотела Медина?

— Нет. Она говорила и о другой девице той же породы. Анна Мария Штрауб, она же Фелис. По словам Саша, она тоже из эскорта.

— И она правда не имеет представления о том, что эти цыпочки у нее забыли?

— Никакого. Одно мы знаем наверняка. Сеть Саша рассчитана на людей со средним достатком. Профессионалкам такого калибра там ловить нечего.

— А Фелис мы можем допросить?

— Нет. Она покончила с собой в январе две тысячи девятого.

Две эскорт-девушки, записавшиеся на один и тот же сайт знакомств, скончались в течение нескольких месяцев. Это не было простым совпадением.

— Известно, почему?

— Ничего не известно. Она повесилась. Но, если верить Саша, депрессивной ее никак не назовешь.

— Тогда было расследование?

— Конечно. Именно так Саша и узнала о самоубийстве. Сейчас мы поднимаем это дело.

— А ты говорил с Саша о Януше?

— Показывал его фотку.

— Она его знает?

— Ага. Но под другим именем. Точнее, под двумя. В первый раз он вступил в ее клуб в январе две тысячи девятого под именем Франсуа Кубела. Потом пропал. И снова записался в мае месяце. На этот раз под именем Арно Шаплен. Человек из лофта.

— Ей это не показалось странным?

— Она все списала на его скрытность. Впрочем, она не слишком распространялась о своих отношениях с этим типом. Я бы сказал, что они были ближе, чем она готова признать.

Анаис почувствовала укол ревности и тут же выбросила эти глупости из головы. К чему дважды записываться в один и тот же клуб? Очевидно, расследование Януша каждый раз выводило его на этот сайт. А значит, безусловно существует связь между Sasha.com и «Матрешкой».

— А Франсуа Кубела вы пробили?

— Сейчас пробиваем. Пока мы знаем, что он был очень известным психиатром.

— Был?

— Погиб в автомобильной аварии на автомагистрали А31 двадцать девятого января две тысячи девятого года.

Колесики у нее в мозгу вертелись с бешеной скоростью.

— Ты хочешь сказать, что Януш присвоил себе его личность?

— Нет. В тот день на самом деле разбился Януш. У меня перед глазами фотка Кубела: это наш клиент. Уж не знаю, каким таким чудом он воскрес.

Имитация несчастного случая совсем не в духе Януша. Неужели превращение Кубела в Шаплена — сознательное и предумышленное мошенничество?

Отметив про себя эту фальшивую ноту, она спросила:

— Вы роетесь в его прошлом?

— Есть предположения?

— Возможно, Кубела работал на «Метис». Или же на парней, связанных с «Матрешкой».

— Говорю тебе, мы сейчас этим занимаемся. Круче всего то, что недавно он снова появился в клубе.

Анаис так и думала. Януш продолжал свое расследование. Точнее, каждый раз начинал его с нуля. «Матрешка». Медина. Саша. Все связано.

— Как он назвался на этот раз?

— Ноно, то есть Арно Шаплен.

— Он искал кого-то конкретного? Медину?

— Нет. На этот раз ему понадобилась некая Лейла. Девица того же пошиба, что и две другие.

— Профессионалка?

— В этом Саша не уверена. Так или иначе, девка — отпад. Магрибианка по происхождению. Учитывая обстоятельства, мы не можем отбросить гипотезу, что двух первых замочил твой хахаль. Может, он никакой не мифологический убийца, а обычный извращенец, у которого зуб на потаскух. А может, и то и другое.

Она подавила едкую отрыжку. Зачем Януш разыскивал этих девиц? В последний момент заметив выезд с кольцевого бульвара, она вывернула руль, вызвав шквал разъяренных гудков.

Ей понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, о чем они говорили.

— А что Саша?

— Ее мы задержали. Разбираемся с остальными исчезновениями, о которых она говорила.

— Исчезновениями мужчин?

— Ага. Она назвала нам несколько имен. Надо их проверить. За этой сетью что-то кроется. Хотя, по-моему, Саша тут ни при чем. Как бы дико это ни звучало, вся эта история каким-то боком связана с программой «Матрешка», ну а Саша тут ни сном ни духом.

Они мыслили в одном направлении.

— Ну а что у тебя? Разобралась с этими фотками? — продолжал Солина.

Она опустила глаза на список имен и план парижского предместья, лежащий у нее на коленях:

— Я продвигаюсь, но дело бы шло быстрее, если бы твой навигатор работал.

— Скажи спасибо парижской префектуре. Эти твои фотографы не при делах?

— Пока вроде нет. Но еще шестерых я не проверила. Думаю, ночью закончу.

— Держись. Встретимся в конторе.

Она отсоединилась и в сотый раз за этот день задумалась, не теряет ли она время попусту. Но отбросила эти сомнения, вспомнив, что серийные убийцы всегда попадаются, совершив одну-единственную ошибку. Что ни говори, а другого способа поймать их просто не существует. Убийца с Олимпа, фотографируя Икара, разбил покрытую серебром пластину, он собрал осколки, но не заметил один кусочек. Тот самый, который теперь его и погубит.

Она сосредоточилась на дороге. Уже стемнело, но пробок не было. Она ехала по городу, следя за указателями. Еще два поворота, и она легко нашла нужную ей улицу. Раз на раз не приходится. Вообще-то по сравнению с результатами Солина этот след теперь представлялся ей бесперспективным. Вот пропавшие девушки — то, что надо…

Перед воротами нашлось место для парковки. Ей по-прежнему везло. Анаис выбралась из машины, твердо решив ускорить темпы. Она позвонила в калитку, хлопая в ладоши, чтобы согреться. В свете дуговых ламп клубились облачка выдыхаемого ею пара. Металлическая калитка отворилась. Едва увидев старика в грязной панаме, она поняла, что вопросы можно и не задавать. Этот семидесятилетний хрыч не может быть убийцей.

Ей захотелось вернуться в машину и уехать, но старичок приветливо улыбнулся:

— Чем я могу вам помочь, мадемуазель?

«Два вопроса, — подумала она, — и валю отсюда».

— Вы Жан-Пьер Туанен?

* * *

Беспроводная дрель-шуруповерт DS 14DL.

12 необработанных дубовых досок 160 мм шириной, 2 м длиной.

200 винтов-саморезов TF «Филипс» 4.2×38.

Цифровая видеокамера «Сони».

Фото/видеоштатив 143 см/3500 г.

6 карт памяти SD на 32 Гб.

Прожекторный фонарь.

Коврик для фитнеса.

Пуховое одеяло 220 х 240 см.

«Eye-pillow».

Кубела сложил покупки на полу у себя комнате. Он приобрел все это в торговом центре Берси-2, неподалеку от своего убежища. Оружие для контрнаступления. Он все обдумал. Если тот, второй, живет внутри его самого, то действовать он может только в то время, когда сам Кубела спит.

Когда белый близнец засыпает, черный пробуждается.

Он принялся за работу, заложив дверь досками и закрепив саморезами. Дрель, свистя, завывая, кашляя, впивалась в дерево. Пыль и стружка летели ему в лицо. План у него был простой. Заснуть в наглухо закрытой комнате перед объективом включенной камеры. Зверь окажется в плену. Ничего опасного не произойдет. Проснувшись, Кубела впервые увидит лицо того, другого, на экране видеокамеры. Порочного близнеца, поселившегося в нем еще во внутриутробные времена. Нарыв, пожиравший его подобно раку.

Он перешел к окнам. Винты. Доски. Стружка. Комната превращалась в одиночную камеру. Ящик Пандоры, который уже не откроется… Он больше не сомневался в своей виновности. Известные ему факты теперь обернулись прямыми доказательствами. Отпечатки его пальцев в яме Минотавра. Его присутствие на месте убийства Икара и Урана. Как он бился, отказываясь признать очевидное… Извращал улики, отвергал факты, лишь бы не замечать свою вину. Настало время сбросить маску. Он — убийца с Олимпа.

Второе окно. Никогда еще он не чувствовал себя таким сильным. Тот, другой, использовал его сон, чтобы действовать и убивать. Что ж, он угодит в собственную ловушку. Он припомнил, что в греческих мифах у Танатоса, бога насилия, разрушения и смерти, был близнец — бог сна Гипнос. Эта очередная параллель с Античностью подходила ему как нельзя лучше.

Он выключил дрель и при свете лампочки обозрел дело рук своих. Теперь из комнаты не выйти. Он замурован. Отныне он узник. Вместе с тем, другим. На свету засыпанная стружкой и штукатуркой комната казалась ослепительно-белой. И лицо у него такое же, цвета кокаина. На каждом шагу он оставлял следы на заснеженном полу.

Отбросив инструменты, он занялся видеооборудованием. Он подключил камеру к сети, установил штатив, дождался, пока прибор полностью зарядится. Включил прожектор и осветил им пол между двумя окнами, как в театре. В центр положил коврик и вытащил одеяло из пластикового чехла.

Разостлав постель, он закрепил заряженную камеру на штативе. Если верить инструкции, камера в режиме нормального качества способна снимать до десяти часов подряд. Он включил ее, сделав широкий план комнаты таким образом, чтобы в центре кадра оказалась постель.

Он вынул из упаковки «eye-pillow» — нейлоновую повязку для глаз из тех, что раздают в самолетах. Надел ее на лоб и укутался одеялом. Опустил повязку на глаза и постарался уснуть. Мобильный он отключил. Никто не знает, что он здесь. Никто не сможет его потревожить. Никому не удержать его от последнего шага.

Скоро он узнает…

* * *

— Мы изгоняем вас прочь от себя, кто бы вы ни были, нечистые духи, все сатанинские силы, все адские наследники, все искаженные легионы, все, кто дал извращение веры, именем и силой Нашего Наставника Иисуса Христа…

Францишка Кубела с обнаженным животом лежит на операционном столе и бормочет свою молитву. Окружившим ее двум врачам и нескольким медсестрам в зеленых масках явно не по себе. Третий врач стоит в стороне, на нем тоже хирургическая маска. Один из гинекологов смазывает гелем живот женщины и берет в руки эхографический зонд.

Он обращается к коллеге по другую сторону стола:

— О чем это она?

Второй пожимает плечами, показывая, что понятия не имеет. У него в руках шприц с длинной иглой.

— Молитва изгнания нечистой силы, — шепчет тот, что стоит за ними. — Она выучила ее наизусть. По-французски.

— Господь Всевышний приказывает тебе, Тот, с кем в своем великом высокомерии ты все еще претендуешь на равенство…

Из-под бумажной маски доносится ворчание акушера:

— Надо было дать ей наркоз… Так сойдет?

Врач со шприцем кивает в ответ. Первый водит по коже зондом. Ультразвуковые волны отражаются в матке от двух маленьких тел — по тому же принципу работает и гидролокатор. Слышно учащенное биение двух сердечек…

На экране появляются близнецы. Францишка на седьмом месяце беременности. В одном из зародышей больше сорока сантиметров, во втором — меньше двадцати.

— Христос, Слово Господне сделавший плотью, приказывает тебе…

— Успокойтесь, Францишка, — шепчет врач. — Вы ничего не почувствуете.

Полька, чьи волосы убраны под колпак из зеленоватой бумаги, никак не реагирует. Гинеколог поднимает глаза и сосредотачивается на мониторе. Зародыши плавают в околоплодной жидкости. Доминирующий плод слегка шевелится. Второй забился в глубь матки. Большеголовые, с прозрачными глазами, они похожи на две стеклянные статуэтки, только разного размера.

— Она приняла антиспазматическое?

— Да, доктор, — отвечает медсестра.

Их приглушенные голоса контрастируют со слепящим светом хирургических ламп, изгнавшим тени из самых укромных углов. Хирург, не отрывая глаз от экрана, медленно вводит иглу в живот.

Голос Францишки поднимается:

— Священный знак креста приказывает тебе, как и тайная сила Христианской Веры!

— Спокойно… Еще несколько секунд, и все будет кончено.

— Сияющая Мать Господа, Дева Мария, приказывает тебе, чье смирение сломило твою гордую голову!

— Держите ее! Не давайте ей шевелиться!

На экране игла приближается к левому, более крупному плоду. Сердцебиение близнецов ускоряется: тук-тук-тук…

— Держите же ее, черт побери!

Медсестры хватают пациентку за руки, с силой прижимают ее плечи, третий врач приходит им на помощь. Хирург с блестящим от пота лбом продолжает манипуляцию: игла вот-вот коснется грудной клетки плода.

Осталось всего несколько миллиметров…

— Вера Святых Апостолов Петра и Павла и других Апостолов приказывает тебе…

Острие почти касается тельца ребенка. В этот самый миг плод поворачивает головку, и его огромные глаза вперяются во врачей. Он беспорядочно молотит кулачками, задевая стенку матки.

— Кровь святых мучеников приказывает тебе! Zmilujsie za nami!

Францишка вдруг выгибается, застав гинеколога врасплох. Игла протыкает внутриматочную перегородку и поражает второй плод. Он забился подальше и не двигается, представляя собой отличную мишень.

— Да чтоб тебя!

Врач вырывает шприц. Слишком поздно. Он задел сердце ребенка. Женщина, истекая слюной, отплевываясь, всхлипывая, продолжает молиться. Она сложила ладони над своей утробой.

Выживший близнец на экране как будто усмехается.

Зло победило…

Кубела резко просыпается. Целых несколько секунд он чувствует себя совершенно потерянным. Он падает в пропасть без конца и начала. Затем прилив адреналина возвращает ему ясность мысли. Странное ощущение. Смесь прозрения и путаницы в голове.

— Все было не так, — шепчет он.

Он срывает с глаз повязку. Яркий свет прожектора заставляет его вскрикнуть от боли. Рефлекторно он прикрывает глаза кулаками. Нет сил разлепить веки. Сияние ослепляет его.

Все было не так… Это он знает. Ведь он врач. И прежде всего, такую нервную пациентку оперировали бы только под общим наркозом. Кроме того, прописанные ей перед операцией антиспазматические средства полностью парализовали бы матку. Наконец, перед редукцией плод обязательно обезболивают. Невозможно себе представить, чтобы он буянил так, как в этом сне.

И тем более поворачивал голову к экрану.

Он медленно отводит руки и смотрит на свет. Жмурясь, различает очертания комнаты, яркое сияние прожектора. И на этом слепящем фоне видит закрепленную на штативе видеокамеру.

И сразу все вспоминает.

Кошмар — это пустяки. Важно только то, что он мог вытворять во сне. Подозрение, что он ведет двойную жизнь. Решение замуровать себя в этой комнате. Камера, которую он включил, прежде чем заснуть, чтобы захватить другого на месте преступления. Чистый бред.

В этот момент он замечает, что в комнату попадает дождь. Врачебные записи, снимки УЗИ и остальные конверты, раскиданные по полу, перепачканные опилками и штукатуркой, шевелятся под порывами ветра. Быть того не может.

Ведь он забил досками окна и дверь.

Он опечатал ящик Пандоры.

Он поворачивает голову. Первое окно слева от него открыто, створки стучат на ветру. Сорванные доски раскиданы по полу. Словно дикий зверь — оборотень — выломал их голыми руками.

Кубела не верит своим глазам. Он встает, чтобы проверить камеру. И каменеет. Он покрыт кровью. Едва высохшей кровью, пропитавшей его рубашку. Он приподымает ткань. Ощупывает себя. Он не ранен. На нем ни царапины.

Это чья-то чужая кровь.

* * *

Он сорвал камеру со штатива, но не сразу сумел переключить ее в режим просмотра. Обратил внимание, что руки у него не испачканы кровью, и ощутил смутное облегчение. Поискал в памяти просвет, намек, хоть какие-то обрывки воспоминаний. Ничего.

Ускоренный просмотр. Начало выглядело комично. Все его движения казались торопливыми и дергаными. Вот он укладывается на пол и засыпает, укрывшись белым одеялом. Потом на экране ничего не происходит, как будто запись поставили на паузу. Но нет. Время от времени Кубела вздрагивает, поворачивается, меняет положение.

Но не просыпается.

Он проверил датчик времени. Шла девяносто четвертая минута записи, и ничего не менялось. На сто второй минуте в поле обзора камеры появились врачебные записи и снимки. Ветер. В комнате кто-то был. Кубела остановил быстрый просмотр и отмотал несколько секунд. Ничего не видно, но слышны удары по окну — звон стекла, — затем грохот выломанных, сорванных, пропихнутых внутрь досок.

Все творилось вне поля зрения. Он рефлекторно подвинул камеру, словно этим движением мог изменить ракурс съемки.

В этот миг на экране возникла рука в перчатке.

И снова ничего.

Чернота.

Незваный гость остановил съемку на сто пятой минуте. Кубела снова нажал на быструю перемотку — вдруг таинственная рука вновь включит запись? Но нет. Он поднял глаза и едва ли не удивился, не обнаружив самого себя там, где спал.

Кто входил в комнату?

Кому было известно это убежище?

Он выключил прожектор и включил верхний свет, не такой яркий. Закрыл окно. Руки и ноги плохо слушались его. Все тело ломило. Это и пугало его, и успокаивало. Раз здесь побывал кто-то другой, сам он, быть может, и не убийца. Вероятно, существует еще какое-то объяснение…

Погрузившись в размышления, Кубела не сразу осознал, что в комнате раздается звонок. Свой мобильный он отключил, и мелодия была ему незнакома.

Он оставил камеру и принялся за поиски телефона, топча разбросанные врачебные отчеты, фотографии, ламинированные снимки, валявшиеся в отсыревших опилках.

Наконец он заметил мобильный на полу, рядом с ковриком.

— Алло?

— Слушай меня внимательно.

— Кто вы?

— Говорю тебе, слушай меня. Посмотри в окно.

Кубела перегнулся через разломанную раму. Сильный ночной ветер обрызгал его дождевой водой. Что-то тут не так. Слишком тепло. Совсем не то, что днем.

— У тебя за калиткой припаркована «ауди».

Кубела различил черный кузов. Машина поблескивала под дождем. Он решил не задумываться над происходящим. Вдруг все это ему снится?

— Ключи в зажигании. Трогайся и приезжай ко мне.

— Куда?

— В Ла-Рошель.

Кубела не мог выдавить из себя ни слова. У него стиснуло горло. В голове, как в калейдоскопе, замелькали светящиеся картинки. Какие-то формы, узоры из цветного стекла, но ни одной связной мысли.

Наконец ему удалось выговорить:

— Зачем мне это делать?

— Ради нее.

И тут он услышал стоны. Приглушенные крики. Кляп во рту. Кровь у него на рубашке.

— Кто это?

— Я называю ее Эвридикой. Но ты ее знаешь под именем Анаис. Анаис Шатле.

У него в мозгу бешено завизжали тормоза. Шум вертолета, грохот штурмовых винтовок, скрежетание смерти.

— Ты блефуешь, — сказал он, переходя на «ты». — Анаис в тюрьме.

— У тебя устаревшие сведения, сынок.

Сынок. Где-то он уже слышал этот неторопливый низкий голос. Никак не вспомнить где…

— Что ты с ней сделал?

— Ничего. Пока.

— Дай ей телефон. Я хочу с ней поговорить.

Приглушенный смех. Урчание сытого кота.

— Она не может с тобой говорить. У нее горят губы.

— Подонок! Что ты…

— Выезжай на дорогу к Ла-Рошели. Я тебе перезвоню.

— Ради бога, кто ты?

И снова тихий смешок:

— Я тот, кто тебя сотворил.

* * *

На магистрали А10 он вскоре отметил странные изменения в атмосфере. Порывы ветра яростно приподнимали машину. Деревья по обочинам дороги извивались в бешеных корчах. В салоне становилось все теплее. Что происходит? На шоссе, кроме него, никого не видно.

Он включил радио.

Первые же услышанные им слова все объяснили:

— Из-за приближения урагана «Ксинтия» в департаментах Приморская Шаранта, Вандея, Де-Севр и Вьенна объявлен красный уровень тревоги. Существует реальная угроза для жизни. Возможны наводнения, обрывы электролиний, разрушения. Сегодня вечером порывы ветра достигали ста пятидесяти километров в час, и…

Кубела стиснул руль. Только этого не хватало. Вмешались небесные силы. Хотя чему тут удивляться? Эта история с самого начала писалась под знаком богов. «Я тот, кто тебя сотворил».

Кубела протянул руку и переключился на другую станцию.

— Его ожидали, и вот он здесь. Начиная с двадцать третьего февраля служба «Метео-Франс» сообщала об области пониженного атмосферного давления, расположенной в самом сердце Атлантики и способной преобразоваться в ураган. Двадцать пятого февраля спутник «Евметсат» сфотографировал эволюцию этой атмосферной депрессии, все больше углублявшейся над морем в районе португальского архипелага Мадера…

Словно комментируя услышанное, машина то и дело вставала на дыбы и перепрыгивала с полосы на полосу, содрогаясь в конвульсиях, тут же усмиряемых невидимой дланью. Кубела выжимал больше 200 километров в час. Он взглянул на индикаторы приборной панели. Его машина была чудом науки и техники, но в руках природы она обращалась в игрушку.

— Депрессия поднялась из субсахарского региона и превратилась во внетропический циклон, разразившийся двадцать шестого февраля над Канарскими островами, вызвав первые разрушения. Сейчас «Ксинтия» уже над континентом. Жара — ее сигнал. Двадцать пять градусов посреди зимы над баскским побережьем — это уже не потепление, а конец света!

Своим пафосом комментаторы напомнили ему евангелистов, провозглашающих Апокалипсис. Если только он не приписывает им обороты, которых они не употребляли. Он пришел в такое нервное возбуждение, что его мозг выкручивал фразы, словно раскаленные добела куски металла.

Оставалось проехать еще двести километров, и ему мерещилось, будто он мчится прямиком в пасть чудовища. Может, лучше остановиться? Укрыться в гостиничном номере и дождаться затишья? Немыслимо. Тон Голоса не нуждался в комментариях. Кто такой убийца? Как он захватил Анаис в заложницы? Когда она вышла из тюрьмы? Вероятно, она продолжила расследование и сунулась куда не следовало. Какую сделку предложит ему убийца? А главное — где он уже слышал этот Голос?

Он миновал Тур и свернул к автозаправке. Навес над ней сотрясался, из последних сил цепляясь за опоры. Вдоль парковки яростно плескались хвойные деревья, образуя бахрому черной кипящей пены. Только насосы, казалось, крепко держались за асфальт. Бензина, чтобы добраться до Ла-Рошели, ему хватало, но хотелось вновь обрести связь с миром людей.

Вот только он ошибся адресом. На стоянке не было ни одной машины. За еще освещенными окнами супермаркета — ни единой тени. Затормозив перед трясущимися стеклами, он наконец разглядел нескольких человек в красной форменной одежде: женщины — в фартуках, мужчины — в комбинезонах. Они спешно паковали вещи.

— Вы в своем уме — разъезжать в такую погоду? — спросила одна из женщин, когда он вошел.

— Буря застигла меня в пути.

Она закрывала кассу за стойкой.

— Вы не слышали радио? Объявлен красный уровень тревоги.

— Придется ехать дальше. Мне надо в Ла-Рошель.

— В Ла-Рошель? Вы что, не видите, как дует здесь? Только представьте, что творится на побережье! Сейчас там, наверное, все уже затопило…

Кубела не стал слушать дальше. Он не нуждался в Кассандре, чтобы подстегнуть себя. И он снова пустился в путь, ощущая себя мифологическим героем, который не может противиться року.

В три часа ночи он добрался до магистрали N11. Чтобы преодолеть 450 километров от Парижа до Ла-Рошели, ему понадобилось шесть часов. Неплохо. Не успел он порадоваться, как хлынул дождь. В один миг ливень перечеркнул пейзаж, словно желая уничтожить его, стереть с лица земли. Дождевые струи хлестали по окнам, стучали по капоту, брызгали со всех сторон — и сверху и снизу.

Он не мог разглядеть указатели. Вспомнил о навигаторе, но как тут остановить машину, отыскать инструкцию, ввести данные?.. Все вокруг выглядело растворенным, размытым, текучим. Он подумал, что в мире, кроме него, никого не осталось, и тут заметил впереди чужие фары. Их вид успокоил его, но ненадолго. Машины сдавали назад, съезжали на обочину, только что не крутились волчком. Люди утратили контроль над реальностью.

Вдруг указатель «Ла-Рошель, 20 км» взмыл, будто железное крыло, и врезался в его капот. Кубела отделался трещиной в многослойном ветровом стекле. По крыше застучали ветки и камни. Но он упрямо ехал вперед. Тьма обратилась в сплошной поток обломков и осколков.

Наконец будто чудом впереди возник город. На равном расстоянии замелькали огоньки. Дома сотрясались. Крыши скрипели. Иногда на улицу выскакивали обезумевшие люди. Пытались укрепить спутниковую антенну, защитить стекла в машине, закрыть ставни… Смело, но тщетно: природа брала свое.

На пассажирском сиденье зазвонил мобильный. В завываниях бури Кубела едва его услышал. И не с первой попытки сумел ответить.

— Алло?

— Ты где?

— В Ла-Рошели.

— Жду тебя на базе подводных лодок в Ла-Паллисе.

Теперь Голос звучал гулко, как под сводами церкви. За ним слышались назойливые глухие раскаты. Дыхание разъяренного моря.

— Что это такое?

— Бункер у въезда в торговый порт. Ты его не пропустишь.

— Я не знаю Ла-Рошели.

— Как-нибудь справишься. Поезжай вдоль здания с восточной стороны. Последняя дверь на севере будет открыта. Жду тебя.

* * *

Он поехал прямо, добрался до Старого порта. Первым, что он отчетливо разглядел, было информационное табло со светящимися буквами: «Штормовое предупреждение в 22 часа. Поворачивайте обратно». Кубела двинулся по бульвару, потом вдоль какой-то гавани — видимо, пристани для яхт. Корпуса судов сталкивались между собой. Мачты ударялись о железо. Чуть подальше высоченные волны с грохотом разбивались о набережную.

Кубела никогда не видел ничего подобного. Ветер, море и ночная тьма разрывали город на части. Вода заливала берег, мостовую, тротуары. Кубела не останавливался. Как найти базу подводных лодок? Поразмыслив, он решил ехать вдоль доков. Если повезет, ему попадется какой-нибудь указатель. И тут, в мимолетном просвете, оставленном «дворниками», он увидел невообразимое: три фигуры, бредущие против ветра по колено в воде.

Видение исчезло. Быть может, он бредит… В тот же миг машина пошла юзом и ударилась о тротуар. Это столкновение заставило его действовать. Одним махом он распахнул дверцу, и его тут же засосал горячий вихрь. Кубела уже забыл о жаре и был захвачен врасплох. Мир раскалился. Казалось, вот-вот взорвется ядро планеты.

Нет, ему не почудилось. Три человека удалялись, засунув руки в карманы, согнувшись под порывами ветра. Он побрел к ним, едва не прижимаясь к земле. Уличные фонари раскачивались в такт мачтам. Электрические провода дергались, как гитарные струны. Земля у него под ногами таяла, растворялась, стекала в море.

— Эй! Послушайте!

Они были в паре десятков метров от него, но, похоже, ничего не слышали. Он прибавил шагу, стараясь не поскользнуться. Двое мужчин с руками в карманах. Женщина, судорожно вцепившаяся в сумку. Все трое — в низко надвинутых капюшонах.

— Послушайте!

Кубела удалось схватить за плечо одного из мужчин. Тот даже не удивился — скорее он опасался получить фонарем или гиком по голове.

— Я ищу базу подводных лодок в Ла-Паллисе.

— Вы рехнулись. Это торговый порт. Там сейчас все ушло под воду.

— Далеко до него?

— Вы идете в обратную сторону. Не меньше трех километров.

— Я на машине.

— На машине?

— Скажите, куда ехать.

— Езжайте по проспекту Жан-Гитон. Все время прямо. Где-то там должен быть указатель «Торговый порт». Ориентируйтесь на него, и попадете в Ла-Паллис. Но, честно говоря, не верится, что вы туда доберетесь.

Он продолжал говорить, но Кубела уже развернулся и кое-как побрел к своей машине. Ее не оказалось на месте. Приложив ладонь козырьком, он осмотрелся. «Ауди» нашлась в полусотне метров от него, среди других сбившихся в кучу машин. По колено в воде он добрался до пассажирской дверцы — до другой не дотянуться, — открыл ее и скользнул внутрь. Включил зажигание. Слава богу, мотор не залило водой. Кое-как он вырулил из давки.

Несколько минут Кубела ехал по улице, защищенной от ветра тесно стоящими домами. Наконец увидел указатель «Торговый порт» и свернул направо. Пейзаж мгновенно изменился. Водоемы, промышленные объекты, железнодорожные пути и снова ураганный ветер. Машину заносило то вперед, то назад, она скользила в лужах. Ему уже казалось, что он совсем не продвигается, когда по обе стороны от дороги появились земляные валы. Здесь велись грандиозные земляные работы, и насыпи еще целый километр защищали его от ветра.

Наконец показался автономный порт. Огни в здании управления потушены. Ничего не разглядеть, кроме красно-белого шлагбаума и щита с надписью: «Проход закрыт для пешеходов. Иностранным машинам перевозка в порту запрещена». В хаосе этой ночи предупреждение выглядело смехотворным. Но Голос прав: бункер нельзя было не заметить. Крепость высилась слева, вздымая в темноте свои железобетонные стены.

Шлагбаум на выезде был сорван. Кубела сдал назад и повернул в обратную сторону. Подъемные краны. Водоемы. Необъятные лопасти врытых в землю ветряков. Он объехал препятствия. Ветер разгулялся, но порт способен выдержать и не такое. Промышленные строения представлялись воплощением безопасности.

Он очутился у подножия бункера, рядом с железной дорогой. Впереди открывалась обширная гавань. Грузовые корабли длиной в сотню метров и весом в несколько тысяч тонн раскачивались, точно ореховые скорлупки. Ярость океана оказалась заразной. И в этих отрезанных от моря водах вздымались гигантские волны.

Он поднял глаза и осмотрел блокгауз. В двадцатиметровых стенах, обращенных к гавани, виднелись равной ширины отверстия.

Голос сказал ему: «Поезжай вдоль здания с восточной стороны. Последняя дверь на севере будет открыта». Он наконец включил свой навигатор, который вместо приветствия показал ему четыре стороны света. Он находился на южной стороне бункера, гавань была на западе. Словом, он промахнулся. Кубела дал задний ход, обогнул здание и поехал вдоль восточной стены на север.

Глухая стена тянулась две сотни метров и заканчивалась черной стальной дверью. «Последняя дверь на севере будет открыта». Кубела схватил оба пистолета, сунул их за пазуху и вышел из машины. Он направился к стене. На набережной ни души. Кубела раскачивался под ветром и дождем, но чувствовал себя сильным. Пробил час открытого противостояния.

Ему вспомнились слова Голоса:

«Я называю ее Эвридикой. Но ты ее знаешь под именем Анаис».

Эвридика. А кто же Орфей? Он или убийца? Что придумал этот псих? Он снова взглянул на здание, в котором укрылась бы целая армия со своими подводными лодками. Его пронзила одна мысль: раз он Орфей, то в этой крепости таится ад. Посреди этого потопа его сейчас не удивил бы даже Цербер — чудовищный пес, охраняющий вход в царство теней.

Завороженный, промокший насквозь, он толкнул плечом стальную створку.

Она была открыта.

Попасть в ад совсем не трудно.

* * *

Сначала он увидел длинный темный туннель, на другом конце которого бушевала буря. Волны с силой врывались в него, затем сникали и превращались в пенистые лужицы. Кубела двинулся вперед. Туннель напоминал огромную прямоугольную пещеру. Природную полость геометрической формы. Он ощущал внутри себя гулкую пустоту, словно вступал под своды собора. Вода была повсюду. Она пропитывала бетон, хлюпающими звуками отдавалась у него над головой, блестящими лужами растекалась под ногами. Гул возникал в конце кишки, докатывался до него и будто нехотя уползал обратно. Он оказался в глотке чудовища, слюной которого было море.

Вокруг — ни огонька, ни подсказки. В глазах еще рябило от дождя. Он сообразил, что оставил мобильный в машине. Вот глупость. Наверняка убийца позвонит, чтобы отыскать его в этих дебрях…

Словно отвечая ему, справа вспыхнул свет — метрах в пятидесяти или больше. В этой пустоте не понять. Послышалось шипение. Он прищурился и различил яркое оранжевое пламя, по краям отдающее в синеву. Раскаленная сварочная горелка, изредка отбрасывающая всполохи на мокрый дождевик.

К нему шел человек.

Моряк или рыбак.

Очертания стали четче. Высокий мужчина в дождевом плаще, комбинезоне, спасательном жилете и болотных сапогах. Лицо скрыто под капюшоном с козырьком. Кубела никогда не пытался представить себе убийцу с Олимпа, но, пожалуй, этот призрак из пластика и огня тянул на эту роль.

Убийца был уже в нескольких шагах от него. В одной руке он держал горелку, другой тащил металлический баллон на колесиках — в нем был кислород, питавший пламя.

Кубела попытался рассмотреть его лицо. Что-то в облике убийцы — возможно, его сутулость, — показалось ему знакомым.

— Рад видеть тебя снова, — произнес хозяин, отбрасывая капюшон.

Жан-Пьер Туанен. Психиатр, наблюдавший его безумную мать во время ее трагической беременности. Человек, присутствовавший при заклании его брата. Старик, знавший всю его историю. И наверняка ее написавший. «Я тот, кто тебя сотворил».

— Извини, но мне надо закрыть эту чертову дверь.

Кубела посторонился, пропуская оборотня. Где-то на уровне глаз он ощутил горячее дыхание сварочной горелки. Оценил рост и силу противника. Несмотря на преклонный возраст, тот был способен нести на плечах Минотавра или Икара. Перетащить бычью голову или схватиться с таким великаном, как Уран.

Туанен резко захлопнул дверь и отрегулировал пламя горелки до ярко-оранжевого. Шипение перешло в свист. Старик закрепил на двери металлическую скобу. У Кубела перехватило дыхание. Любая надежда на побег буквально таяла у него на глазах. С одной стороны — заваренная дверь, с другой — беснующийся океан.

— Что это?.. Что вы делаете?

Кубела говорил с убийцей. Ему чудилось, что он бредит.

— Заделываю этот выход.

— От воды?

— От нас. Нам теперь отсюда не выйти.

Пламя приобрело белизну инея — инея, раскаленного до температуры в тысячи градусов.

Кубела увидел, как металл растекается красноватой лентой, затем чернеет. Это зрелище мгновенно вывело его из оцепенения.

Он шагнул к опустившемуся на корточки старику и оторвал его от земли:

— Где она?

Туанен отвернул горелку и в притворном испуге воскликнул:

— Обожжешься, дурачок!

Кубела отпустил его, но повторил еще громче:

— Где Анаис?

— Там.

Туанен протянул горелку к боковой двери слева от них. Выход к докам. Кубела увидел — или ему показалось, что увидел, — скорчившуюся на земле, вымокшую с ног до головы фигурку. Пленница походила на Анаис, но ее лицо закрывал капюшон.

Кубела бросился к ней. Туанен преградил ему дорогу своей смертоносной горелкой. Пламя едва не выжгло ему глаза.

— Не приближайся, — пробормотал старик. — Еще нельзя…

— И как ты мне помешаешь? — крикнул Кубела, заводя руку за спину.

— Если ты приблизишься к ней, она умрет. Можешь мне поверить.

Кубела застыл. Он ни на секунду не усомнился в словах Туанена. В том, что касается извращенных трюков, тому нет равных.

И он выпустил рукоять «CZ».

— Мне нужны доказательства, что это Анаис.

— Иди за мной.

Таща за собой баллон на колесиках, гигант направился во тьму. Кубела недоверчиво следовал за ним. Отсветы пламени плясали в лужах. Низкий гул горелки смешивался с грохотом волн.

Убийца остановился в нескольких шагах от пленницы. Он отпустил баллон и протянул руку к женщине. Кубела решил, что тот сейчас сорвет с нее капюшон. Вместо этого Туанен приподнял ей рукава. Мокрая кожа Анаис была вся в шрамах от ран, которые она себе нанесла.

В мозгу Кубела вспыхнуло воспоминание об их короткой вечеринке в Бордо.

«Вы уверены, что не хотите открыть мою бутылку?»

Запястья Анаис были стянуты хомутом Колсон. Казалось, она просыпается. Она шевелилась, каждым движением выдавая свое изнеможение, слабость — или наркотическое опьянение.

— Что ты ей вколол?

— Обычное успокоительное.

— Она ранена?

— Нет.

Кубела распахнул куртку, открыв окровавленную рубашку:

— А это?

— Это не ее кровь.

— Тогда чья?

— Какая разница? Кровь — она повсюду.

— У нее что, кляп во рту?

— У нее склеены губы. Очень стойким химическим клеем.

— Подонок!

Он бросился на Туанена. Тот заслонился своей горелкой.

— Ничего страшного. Ей окажут помощь, когда вы отсюда выйдете.

— Значит, мы выберемся отсюда?

— Все зависит от тебя.

Кубела провел ладонью по лбу. Брызги и опилки перемешались на его коже, превратившись в соленую грязь.

— Чего ты хочешь? — сдался он.

— Чтобы ты меня выслушал. Для начала.

* * *

— Я встретил твою мать в семидесятом году у себя в диспансере. Я заведовал лечебным центром, чем-то средним между приютом и психушкой. Францишка вместе с мужем бежала из Силезии. У них не было ни гроша. Анджей вкалывал на стройках. Францишка лечилась от психического расстройства. После говорили, будто она тронулась умом во время беременности, но это не так. Могу тебе сказать, что она была больна и до этой истории…

— Чем она страдала?

— Всем сразу. Биполярное расстройство, шизофрения, депрессия… И все это густо приправлено католической верой.

— Ты ее лечил?

— По долгу службы. Но прежде всего я использовал ее для своих опытов.

У него оборвалось сердце.

— Каких еще опытов?

— Я — истинное дитя семидесятых. Поколения психотропных препаратов, антипсихиатрии, открытия приютов для умалишенных. В то время считали, что химия — будущее психиатрии. Всё будут лечить таблетками! Параллельно с работой психиатра я создал исследовательскую лабораторию. Ничего особенного. У меня не было средств. И все же я почти случайно открыл один препарат. Предшественник DCR 97, который мне удалось синтезировать.

— Что-что?

— Препарат протокола «Матрешка».

— Что им лечили в то время?

— Ничего. Он всего лишь способствовал смене настроений, импульсов… Что-то вроде усилителя биполярности.

— Ты… ты вводил его Францишке?

— Не ей. Ее зародышам.

Вот в чем заключалась подоплека всей истории. Близнецы со столь несхожими темпераментами уже участвовали в эксперименте. Они стали черновиками будущих опытов.

— Результаты оказались поразительными. И сейчас я не в состоянии объяснить, в чем тут дело. Препарат не изменил генетический набор эмбрионов, но уже во внутриматочный период повлиял на их поведение. Практически все негативные последствия сосредоточились в одном из них. Враждебный, беспокойный, агрессивный, он стремился убить своего брата.

Кубела был ошеломлен.

— Я предпочел бы сохранить обоих детей, но физически это не представлялось возможным. Гинекологи предложили родителям выбор: спасти или более сильного, или более слабого ребенка. Францишка, разумеется, выбрала слабое звено. Тебя. Она считала тебя ангелом, невинной душой. Полный идиотизм. Ты был всего лишь одной из составляющих моего эксперимента.

Смутное облегчение: значит, он в самом деле белый близнец.

— С этого момента твое развитие меня больше не интересовало. Я прекратил инъекции. Поместил Францишку в заведение, где проводил консультации. Прошли годы. Я снова встретился с Анджеем, и тот рассказал мне, что тебя терзают кошмары и необъяснимые проявления агрессии. Я поговорил с тобой и обнаружил, что черный близнец продолжает жить внутри тебя. То, что разделил мой препарат, твоя психика соединила вновь. В одном и том же разуме!

— Ты меня лечил?

— Зачем? Ты ничем не болел. Ты представлял собой логическое продолжение моих исследований. К несчастью, тебя спасал твой сильный характер. Тебе удавалось удерживать брата в недрах бессознательного.

Кубела попытался встать на безумную точку зрения Туанена:

— Что же ты снова не ввел мне препарат?

— Просто не представилось возможности. Анджей мне не доверял. Несмотря на мою помощь — именно я оплатил дом в Пантене, — он держал меня на расстоянии. Даже настоял на том, чтобы вернуть мне деньги за дом! Затем ему удалось перевести Францишку в Виль-Эврар, вне пределов моей досягаемости.

— Он догадался о твоих делишках?

— Нет. Всего лишь почуял неладное. Чутье крестьянина. К тому времени он получил французское гражданство и чувствовал себя увереннее. Я ничего не мог поделать. Не говоря уже о том, что Анджей был здоровенным детиной. Физическая сила: в конце концов все сводится к ней.

— Что происходило со мной потом?

— Понятия не имею. Я оставил твой случай и сосредоточился на других исследованиях. Опираясь на историю твоего развития, я решил создать препарат, способный расщепить психику взрослого человека, породив множество субличностей.

— Препарат «Метиса».

— Ты забегаешь вперед. Мне пришлось больше десяти лет трудиться в одиночку, без средств, без команды. Я топтался на месте. И лишь в девяностых годах «Метис» проявил интерес к моим разработкам.

— Почему?

— Просто модное веяние. «Метис» активно завоевывал рынок успокоительных и антидепрессантов. Холдинг интересовали любые препараты, обладающие ранее неизвестным воздействием на человеческий мозг. Я рассказал им о DCR 97, хотя тогда он так не назывался. Собственно, он даже не существовал в своей… окончательной форме.

— Они тебя финансировали?

— В разумных пределах. Но мне удалось продвинуться. Создать препарат, вызывающий в человеческом мозгу цепную реакцию.

— А как, собственно, действует эта штука?

— Ни малейшего представления. Сам принцип воздействия я объяснить не могу. Зато я долгое время наблюдал его результаты. Все происходит как при ядерном расщеплении. Память взрывается подобно ядру атома. Но человеческий мозг наделен собственной логикой. Чем-то вроде закона всемирного тяготения, под действием которого желания, порывы, фрагменты памяти естественным образом соединяются, чтобы создать новое «я».

Кубела осознал, что его собственные исследования близнецовости или синдрома множественных личностей, по сути, были направлены на поиски этого закона тяготения.

— Ты проводил клинические испытания?

— В этом и заключалась главная трудность. Мои разработки требовали использования человеческого материала. Бессмысленно испытывать подобный препарат на крысах или на обезьянах. Разумеется, «Метис» — могущественный холдинг, но не настолько, чтобы тестировать что угодно на ком угодно.

— И что же?

— Они помогли мне открыть специализированную клинику. Я начал испытания на умалишенных. То есть на тех, чья личность и без того была нестабильна. В собственной клинике я пользовался большей свободой. Секретные исследования полностью финансировались «Метисом».

— Какой смысл тестировать подобный препарат на душевнобольных? Обострять уже существующую патологию?

— Возможность обострять болезнь содержит в себе собственную противоположность: способность ее излечения. Но мы до этого еще не дошли. Мы сеяли, а затем пожинали лишь записи наблюдений, сбор фактов.

Оживали старые призраки. Опыты над людьми в концлагерях. Манипуляции с разумом в советских психушках. Подобные исследования находятся под строжайшим запретом, но у военной разведки их результаты всегда будут на вес золота.

— Полученные данные были хаотичными. Некоторые пациенты впадали в бредовое состояние. Другие превращались в овощи. Третьи, напротив, обретали достаточно прочную личность, однако через некоторое время она рушилась.

— Как у Патрика Бонфиса?

— Ты начинаешь понимать. Бонфис — один из первых моих подопытных.

— Как возникла идея проводить испытания над психически здоровыми людьми?

— Армия пожелала углубить мои исследования. Мне предложили разработать полноценную программу. Программу «Матрешка». С настоящей выборкой людей со здоровой психикой, которых мы могли бы подвергнуть обработке. Мне предоставили финансовую и технологическую помощь для создания микросистемы, способной самостоятельно удовлетворять нашу потребность в DCR 97. Благодаря нашему имплантату стало возможным отправлять подвергшихся обработке людей в свободное плавание, чтобы посмотреть, как они себя поведут. Программа была рискованной, и даже среди военных далеко не все ее поддерживали. Но кое-кто из руководства хотел знать, к чему это может привести.

— Ты имеешь в виду «Метис» или армию? Кто из них конкретно отвечает за этот протокол?

— Мне это неизвестно. Этого никто не знает. Даже они сами. Всякий раз собираются какие-то советы, комитеты, представительства. Ответственность за решения распыляется, размывается. Тебе никогда не удастся назвать какого-то конкретного виновника.

Кубела взял на себя роль адвоката дьявола:

— Почему твой препарат не испытывали на заключенных, осужденных преступниках, террористах?

— Потому что они надежно защищены. Адвокаты, СМИ, сообщники: о настоящих преступниках заботятся все кому не лень. Куда проще похищать никому не известных бедолаг! «Метис» и армия разработали систему отбора, но этой стороной дела я никогда не занимался.

Sasha.com. Фелис, Медина, Лейла. Об этом аспекте программы Кубела знал куда больше, чем сам Туанен.

— Я принимал «добровольцев», подвергал их обработке, а также промывал им мозги: что бы ни случилось, они неизменно отказывались от сканирования или рентгена, иначе имплантат тут же был бы обнаружен. После чего мы их отпускали и наблюдали за происходящим.

Продолжение Кубела уже знал. Тем временем вокруг них содрогались стены. Судя по доносившемуся грохоту, отдельные волны достигали крыши бункера на высоте двадцати метров.

— И как сейчас проходят ваши опыты?

— Они прекращены. «Матрешку» упразднили.

— Почему?

Старик недовольно помотал головой:

— Достигнутые результаты их не устроили. Испытуемые подвержены единичным припадкам. Они меняют личность, но совершенно непредсказуемым образом. Некоторым из них даже удается вырваться из-под наблюдения. Армия и «Метис» пришли к выводу, что мои разработки никогда не найдут практического применения. Ни военного, ни коммерческого.

— Полагаю, ты с этим не согласен.

Тот пошевелил пальцами в освещенном горелкой сумраке.

— Мне наплевать на их решения. Я — творец. Я играю человеческими судьбами.

Кубела наблюдал за собеседником. Великолепные черты, бесчисленные морщины, величественная посадка головы. Годы обглодали его лицо, оставив лишь самое необходимое: кости и кожу, лишенные плоти. Настоящий психопат, поставивший себя выше людей и законов.

— Вы уничтожили всех испытуемых?

— Не всех. Ты же здесь.

— Почему?

— Потому что тебя защищаю я.

— Как?

— Убивая людей.

Кубела окончательно запутался. Рев моря по-прежнему осаждал их убежище. Оглушительный шум, наполнявший бункер, эхом отдавался в каждом из доков.

— Объяснись.

— В конце две тысячи восьмого года мне сообщили о психиатре, который повсюду сует свой нос. Меня это не удивило. Кое-кто из пациентов ускользал от наблюдения. Ничего удивительного, что они снова оказывались в психушках.

— Ты узнал меня?

— Мне передали собранное на тебя досье. Хотели знать, что я слышал о тебе как о психиатре. Только представь! Близнец Кубела! Я был потрясен, узнав о тебе тридцать лет спустя. И тут я понял, что наши судьбы неразрывно связаны. Греческий рок.

— Они уже тогда решили меня убрать?

— Не знаю. Я предложил задействовать тебя в эксперименте. Они отказались: слишком рискованно. Я представил свои доводы. У меня была твоя старая медицинская карта. Я описал историю твоего рождения, двойственность и сложность твоей психики. Доказал им, что ты — идеальная кандидатура. В глубине твоей души обитало два человека.

Кубела медленно кивнул и подхватил:

— И вот я подвергся обработке и сменил множество личностей. Ноно. Нарцисс. Януш… Беда в том, что каждый раз я вновь брался за расследование, стремясь узнать, что породило этот синдром и кто я на самом деле.

— Ты стал еще опаснее! К тому же именно тогда комитет решил свернуть программу. Начиная с весны две тысячи девятого года они принялись уничтожать все следы «Матрешки». И у меня возникла идея, как спасти тебя от ликвидации.

— Ты задумал убийство?

— Да. Преступление, в котором ты был бы замешан и которое привело бы к твоему задержанию. Тогда ты получил бы неприкосновенность. Слегка расшевелив СМИ, найдя тебе адвоката и эксперта-психиатра, я бы вывел тебя из-под угрозы.

Кубела начинал проникать в сумасшедшую логику психиатра.

— И поэтому ты убил Урана?

— Убийство должно было быть безумным. Меня вдохновила греческая мифология. Это моя давняя страсть. Люди без конца пересекают мифы, как просторные залы, которые защищают их и обрамляют их судьбы. Что-то вроде этих доков для подводных лодок: стены, которые ограничивают нас, хотя мы их даже не видим.

Значит, все сводится к простой уголовщине. Ему захотелось узнать больше.

— Я видел убийство. И не раз запечатлел его на своих полотнах. Как я мог стать свидетелем этой бойни?

— Я назначил тебе встречу и глаз с тебя не спускал. Впрыснул тебе анестезирующее средство. Я убил бродягу и вызвал полицию. Но все пошло наперекосяк. Ты слишком поздно заснул и все видел. А эти придурки так и не приехали.

— Все могло бы сработать, но потрясение от убийства спровоцировало у меня очередное диссоциативное бегство. Я очнулся в Каннах, потом в Ницце и помнил только убийство.

— У Корто. Психиатра художников. — Он удрученно покачал головой. — Лечить безумие живописью… — Выражение его лица изменилось. — Хотя почему бы и нет? Он тоже — истинный продукт семидесятых…

Кубела безучастно продолжал:

— Не знаю, перенес ли я очередную душевную травму, но я снова потерял память. Очнулся бродягой в Марселе и стал Виктором Янушем. В ноябре две тысячи девятого.

Туанен мгновенно загорелся:

— Ты был нашим лучшим испытуемым! Каждые два месяца — новое бегство! Я не уставал им повторять: препарат производит на тебя совершенно потрясающий эффект. — Он поднял указательный палец. — Ты был идеальным объектом, позволявшим нам изучать ход расщепления. — Голос его угас. — Но было слишком поздно. Об испытаниях, о программе речи уже не шло.

— Убийцы, которые шли по моим следам, на этот раз заплатили за мое устранение каким-то отморозкам.

— Не знаю подробностей, но мне вновь пришлось вмешаться, чтобы тебя спасти.

— И тогда ты убил Икара?

— Не хотелось отходить от мифологической тематики. Я все устроил, чтобы тебя арестовали.

— Снова назначил мне встречу?

— Я разыскал тебя и договорился о встрече в каланке Сормью, пообещав сообщить важные сведения о твоем происхождении. Я и на этот раз позвонил в полицию. Но безо всякого результата. Зачем только мы платим налоги?

— А я снова потерял память. Какое-то время спустя я стал Матиасом Фрером.

— Ты поднакопил кое-какой опыт диссоциативного бегства. Твоя очередная личность была безупречна. С поддельными документами тебе удалось устроиться в ту больницу в Бордо. Людям, которым было поручено твое устранение, понадобилось больше месяца, чтобы тебя найти. Мне сообщили о твоей новой личности. Хотели узнать, возобновил ли ты свое расследование, расспрашивал ли других психиатров, ну и все в таком духе. Я сделал пару звонков. Был конец января. Ты полностью вжился в свою новую роль. В конечном счете она оказалась ближе всего к тому, кем ты был на самом деле. Я объяснил, что ты не представляешь никакой опасности, но они хотели замести все следы.

— И ты задумал убийство в Бордо?

— Я решил сыграть по-крупному. Минотавр! На этот раз я оставил твои отпечатки в ремонтной яме. Думал, полицейские в конце концов свяжут это убийство с Виктором Янушем. Ведь прежде тебя задерживали в Марселе. Там наверняка вспомнили бы об убийстве Икара. Тебя бы взяли за мифологические серийные убийства. Провели бы психиатрическое освидетельствование. И, учитывая состояние твоей памяти, признали бы невменяемым.

— Разве нельзя было придумать что-нибудь попроще, чтобы отправить меня в психушку? Обвинить в незначительном преступлении? Госпитализировать как душевнобольного?

— Нет. Тебя следовало поместить в одну из психиатрических больниц тюремного типа. Там бы убийцы тебя не достали. Я бы что-нибудь придумал, чтобы получить к тебе доступ и продолжить наблюдения. В твои бредни никто бы не поверил. Понемногу дело бы забылось. А я продолжил бы эксперименты над твоим разумом.

В безумии Туанена прослеживалась какая-то извращенная логика. Когда же наступит развязка? Быть может, прямо сейчас. Вне времени и пространства, в глубинах бункера. Но каким бы ни был исход, Кубела хотел получить ответ на каждый свой вопрос.

— Ты убивал своих жертв большой дозой героина. Где ты взял наркотик?

— Я сам его приготовил. Героин — производное морфина, а его у меня в клинике сколько угодно. Вот уже тридцать лет, как я создаю лекарства. Очистить героин для меня детская забава.

— Расскажи мне о Патрике Бонфисе. Как он оказался на вокзале в Бордо?

— Издержки нашей работы. Бонфис — из первого поколения испытуемых. Он стабилизировался в своей личности рыбака, и все о нем забыли. Но ему хотелось узнать о своем прошлом. Хотелось понять. Предпринятые им шаги привели его в мою клинику в Вандее, где он лечился уже не впервые. Я запланировал операцию, чтобы извлечь имплантат, предварительно введя ему большую дозу препарата. Таким образом я спасал ему жизнь.

— Но при этом он терял все. Свои воспоминания. Подругу. Работу.

— И что с того? За несколько часов до операции он впал в панику и сбежал, ранив нескольких санитаров.

— Телефонным справочником и разводным ключом.

— Дальше — почти смешно. Бонфис спрятался в грузовичке, том самом, которым я пользовался для своих жертвоприношений. И так, сам того не зная, я привез его в Бордо. Он гнался за мной по рельсам. Мы схватились в яме, мне удалось его уколоть. Я оставил его в смазочной, возле железнодорожных путей.

Все складывалось в более-менее связную картину, но недоставало главного звена.

— Почему ты во что бы то ни стало хотел спасти мне жизнь? Только потому, что я был твоим лучшим подопытным?

— Раз ты задаешь подобный вопрос, главного ты так и не понял. По-твоему, почему я выбрал мифы об Уране, Икаре и Минотавре?

— Понятия не имею.

— Каждый из них — это история сына. Сына-чудовища, разрушителя, неудачника.

Рев океана стал еще оглушительнее. Волны вздымались все выше, все сильнее. В конце концов они разнесут бункер. Из этого вихря вдруг возникла ошеломляющая истина.

— Ты хочешь сказать…

— Ты мой сын, Франсуа. В те времена, в диспансере, я был еще тот бабник, уж поверь мне. Не пропускал ни одной пациентки. Иногда я делал им аборты. А бывало, ставил опыты над зародышами. Вводил им свои препараты и смотрел, что получится. Хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, — сделай его сам!

Кубела уже не слушал. Последняя матрешка разломилась у него в пальцах. Он предпринял отчаянную попытку ускользнуть от самого страшного из кошмаров:

— А почему я не могу быть сыном Анджея Кубела?

— Посмотри на себя в зеркало, и получишь ответ. Потому-то Анджей и порвал со мной, когда тебе было восемь. Из-за нашего сходства. Думаю, он все понял, но воспитал тебя как родного сына.

Теперь вся история приобретала иной смысл. Жан-Пьер Туанен считал себя богом. В сыне он видел полубога, наподобие Геракла или Миноса. В сыне, который постоянно от него ускользал, который пытался разрушить его творение. В сыне-разрушителе и неудачнике. Он был Минотавром Туанена, его тайным и чудовищным отпрыском. Его Икаром, захотевшим вознестись слишком близко к солнцу. Кроном, возжелавшим убить его, лишив силы…

Старик приблизился и схватил Кубела за затылок:

— Эти убийства — вроде жертвоприношений, сынок. У меня есть уникальные снимки…

Он замолчал: Кубела выхватил пистолет и ткнул дулом в складки его дождевика.

Туанен снисходительно усмехнулся:

— Если ты это сделаешь, она умрет.

— Мы и так все умрем.

— Нет.

— Нет? — Кубела снял палец со спуска.

— Я не собираюсь вас убивать. Вы можете спастись.

— На каких условиях?

— Если будете играть по правилам.

* * *

— Остался один выход, чтобы выбраться отсюда. На том конце базы, с южной стороны. Чтобы туда попасть, придется пересечь все десять ячеек, построенных немцами во время войны.

— Каких еще ячеек?

— Доков для немецких подводных лодок. Для знаменитых «U-boot».

Туанен потянул на себя дверцу, вырезанную в высоких металлических воротах. И тут же язык морской пены хлестнул ему в лицо. Не обращая внимания на брызги, он распахнул дверь пошире. Кубела увидел длинный водоем с платформами по краям. Над ним на десятиметровой высоте тянулся выкрашенный в белый цвет бетонный мостик, а чуть выше скрещивались металлические конструкции, поддерживающие крышу.

— Вы пойдете прямо по этому мостику, никуда не сворачивая. Он проходит над каждым доком: если вам хоть немного повезет, вы достигнете противоположного края бункера.

— Вы?

— Ты и Анаис. Единственная трудность — это море. Сегодня ночью волны заполняют доки почти целиком, но, как видишь, здесь есть поручень, за который можно держаться.

— Ты дашь нам уйти?

— При одном условии. Ты пойдешь впереди, Анаис — за тобой. Если ты хоть раз обернешься, чтобы убедиться, там ли она, ей конец.

«Я называю ее Эвридикой». Ему и в самом деле выпала роль Орфея. Он мгновенно припомнил историю музыканта и его жены, погибшей от укуса гадюки. Орфей, вооруженный лишь своей лирой, перебрался через Стикс, очаровал Цербера и уговорил Аида, владыку подземного мира, отпустить Эвридику. Бог согласился, но при одном условии: на обратном пути Орфей будет идти впереди Эвридики и ни разу не обернется.

Конец всем известен. У самого выхода из царства мертвых Орфей не выдержал и оглянулся. Эвридика следовала за ним, но было поздно. Герой не сдержал клятву. Его возлюбленная навсегда исчезла в преисподней.

— А ты?

— Если сдержишь слово, я исчезну.

— Значит, здесь все и кончится?

— Для меня — да. А ты разберешься со своими проблемами в мире живых.

Наклонившись, Туанен взял с пола толстую папку, герметически упакованную в пластик.

— Твоя страховка на будущее. Выдержки из программы «Матрешка». Даты. Жертвы. Препараты. Ответственные.

— Полиция замнет это дело.

— Ну еще бы. Но только не СМИ. Смотри не разглашай эти сведения. Просто извести «Метис» о том, что доказательства у тебя. И что они хранятся в надежном месте.

— А твои убийства?

— В этой папке есть и мои признания.

— Никто им не поверит.

— Я перечислил кое-какие детали, известные лишь полиции и убийце. И приложил документы, подтверждающие, где и как я раздобыл материалы для каждой инсценировки. А еще там указано тайное место, где спрятаны мои дагеротипы.

— Что-что твое?

— Анаис тебе объяснит. Если выживет, то есть если ты будешь играть по правилам.

Кубела покачал головой:

— С самого начала этой истории двое преследовали меня, чтобы убить. В конце концов я их одолел. Но их место займут другие.

— Поверь, все уляжется.

— Ты больше не намерен меня защищать? Засунуть в тюрьму или психушку?

— Ты все еще жив. Значит, тебе суждено выжить — со мной или без меня.

Кубела взвесил папку в руке. Может, там и правда есть все необходимое, чтобы вернуться к нормальной жизни. Не считая одной детали, самой существенной.

— А как же моя болезнь?

— Ты вытащил имплантат, так что препарат больше на тебя не действует. Нет причин, чтобы у тебя снова случилось диссоциативное бегство. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным. Ты — незаконченный эксперимент. Спасай свою шкуру, Франсуа. И жизнь Эвридики. Пока это твоя главная забота.

Туанен направился к Анаис. Кубела понял, что старик не блефует. Он в самом деле готов их освободить. Бог-олимпиец, дарующий отсрочку двум смертным.

— А нельзя было начать с этой папки? — Он повысил голос, стараясь перекричать волны. — Остались бы живы ни в чем не повинные люди.

— Не забывай о страсти богов к игре. И крови.

Туанен сорвал с Анаис капюшон. Казалось, ее губы обожжены раскаленным железом. От клея рот распух, кожа вокруг него была раздражена. Анаис походила на изуродованного клоуна. Тело расслаблено — она не в обмороке, просто дремлет.

— Ей ни за что не пересечь базу в таком состоянии.

Старик достал упаковку со шприцем. Зубами разорвал пластик и сунул иглу в крошечный флакон. Миг спустя вверх брызнул фонтанчик.

— Я ее разбужу.

— А путы?

— Они останутся. Это не обсуждается.

— Откуда мне знать, идет ли она за мной?

Туанен схватил Анаис за руку и всадил иглу.

— Доверие — единственное, что от тебя требуется. Это ключ, чтобы выбраться отсюда.

Кубела подумал, что у безумца есть собственная логика. Как и в своих убийствах, он хочет дословно следовать мифу. Туанен поступит подобно Аиду, выпустившему Эвридику. Ну а ему самому надо избежать ошибки Орфея.

Главное — не оборачиваться.

Старик медленно надавил на поршень, потом вытащил иглу. Он шагнул к Кубела и указал на приоткрытую дверь, из которой все так же летела пена:

— Поднимайся вверх. При каждой волне задерживай дыхание. В конце доков тебя ждет свобода.

Кубела в последний раз взглянул на старого психа. На его лицо, обтянутое дубленой морщинистой кожей. Он словно увидел самого себя в древнем пятнистом зеркале. У него за спиной, похоже, зашевелилась Анаис.

— Ступай, — прошептал Туанен. — Через несколько секунд она пойдет за тобой.

— Правда?

Убийца подмигнул ему:

— Ответ ждет тебя на том конце бункера.

* * *

Давным-давно доки стали мертвой зоной, куда не заходили подводные лодки. Но этой ночью разъяренные волны вдохнули в забытые пещеры новую жизнь. Укрывшись за переборкой, Кубела замер на мостике и следил за развернувшейся внизу схваткой. Раз за разом водяной меч пронзал док, насыщая черной влагой каждую пядь бетона, и бешено отступал, молотя по стенам, заливая платформы морской пеной… Затем океан давал бункеру краткую передышку, прежде чем вторгнуться в него с удвоенной яростью.

За время паузы надо было преодолеть двадцать метров над бункером. И не откладывая: разбушевавшиеся волны вполне могли сорвать Кубела с его насеста и перекинуть через парапет.

Он дождался очередного затишья, чтобы добежать до следующей стены. Но просчитался. Пенящаяся вода застигла его посреди мостика. И повалила на пол. Из-за потрясения у него сохранились только основные рефлексы. Зажмуриться. Задержать дыхание. Всем телом припасть к мостику, чтобы перебороть стихию.

Подождав, пока вода отхлынет, он поднялся и, спотыкаясь, бросился к следующей стене. Он промок с головы до ног. Папку он заткнул за пояс. Он даже не знал, не потерялись ли пистолеты. Да и какая разница? Добравшись до укрытия, он спрятался за двухметровой толщины переборкой, отделявшей его от следующего дока. От грохота волн дрожали стены. Ему мерещилось, что на него ополчился сам океан. Идет ли Анаис за ним? При таком шуме ее шагов не расслышать. И ни в коем случае нельзя оборачиваться…

Прямо перед ним на новый отрезок пути обрушился очередной вал. Едва вода схлынула, Кубела устремился к следующей стене. Но и на этот раз не успел. Стоило ему выйти из укрытия, как волна приподняла его. Что было сил он вцепился в перила — свою последнюю опору…

Волна отступила. Вернулся воздух. Кубела повис над бездной по ту сторону перил, но не ослабил хватку. Отчаянным усилием он забросил ногу на парапет и успел зацепиться за его край. Первая победа. Одним рывком он перекинул через перила ногу, затем бедра и торс и тяжело рухнул на мостик, оглушенный, мокрый, дрожащий. Руки как будто отнялись. От соли он почти ослеп. И оказался по колено в воде. В ушах, во рту — всюду была вода.

Отбросив всякие расчеты, он, словно робот, двинулся к следующему доку. Намокшая одежда весила тонну. Анаис? Он чуть было не оглянулся через плечо, но в последний миг удержался. У Туанена наверняка есть способ следить за ним и проверять, соблюдает ли он условия сделки.

Четвертый док. Он преодолел и его. Голова как в огне. Из глаз текут слезы. Его трясло от холода. Не потерялась ли драгоценная папка? Он даже не знал, что ему дороже: папка или жизнь. Хотя на самом деле это одно и то же.

Пятый док. Его снова терзали сомнения. Идет ли за ним Анаис? Кубела охватила паника. Вдруг Туанен бежал, взяв ее в заложницы, — а он пляшет под его дудку и боится обернуться. Он уже собирался проверить свою догадку, но остановился. Нет. Он не повторит ошибку Орфея…

Он подходил к шестому доку, когда под крышей снова загрохотало. Вода подступила к нему почти вплотную и нанесла удар, вынудив присесть на корточки и вжаться в стену спиной. Волна преследовала его, забираясь в каждую щель, но он вцепился в бетон и выстоял. Когда вода отхлынула, он двинулся за ней по пятам. Едва он преодолел очередные двадцать метров, как позади вздыбился новый вал. Наверное, Анаис осталась за переборкой. Или под ней. Выдержит ли она натиск? Сумеет ли ухватиться за перила своими связанными руками? Один взгляд… Только один…

Волна помешала ему повернуться. Вода пенилась, поднималась, крутилась вокруг, снова и снова заливала его с головой. Он почувствовал, как течение вырвало папку у него из-за пояса. Потянулся за ней, но тут же опомнился. Чтобы удержаться, ему нужны обе руки. Когда вода отхлынула, он понял, что у него осталось только дыхание, но и это уже много.

Кубела кинулся к следующему доку. Он сбился со счета. Седьмой? Девятый? Добрался ли он до конца базы? Анаис. У него лишь один шанс из трех. Либо она следует за ним, он не обернется, и оба они уцелеют. Либо ее там нет, и тогда он уже проиграл. Или она там, и он совершит ошибку, оглянувшись на нее. Один лишь короткий взгляд…

И вдруг он осознал, что перед ним глухая стена. Следующего дока не будет… Он достиг места назначения. Он посмотрел вниз, на платформы, и заметил под лестницей приоткрытую дверь. Туанен не солгал. Выход там, в каких-то нескольких метрах у него под ногами. Осталось только спуститься вниз и бежать.

Но это будет поистине схождение во ад. Немыслимо не помочь Анаис… Не пройти последние метры вдвоем… Он обернулся и увидел ее на другом конце мостика. Ее темные глаза, белую кожу. Вспомнил, как увидел ее впервые. Крик. Молоко. Алиса в стране кошмаров…

Кубела понял, что проиграл. Точно как в мифе. В этот миг за спиной у Анаис возник убийца. На нем снова была его маска. Лицо перекошено, рот прорезает его циркулярной пилой. Убийца закутан в плащ с длинным мехом, словно анатолийский пастух. Он вздымает над головой варварское оружие, то ли выкованное из бронзы, то ли вытесанное из кремня.

Кубела кинулся к нему — и опоздал. Туанен опустил свой топор. Но прежде чем острие коснулось черепа Эвридики, слепой вал обрушился на мостик. Океан одним махом унес и палача, и его жертву.

Кубела едва хватило времени подумать: «Волна размером с дом». Ни человек, ни бог не устоял бы перед тысячами кубических метров разбушевавшейся воды… Его тоже смыло. Швырнуло головой вниз через парапет, прямо в бездну.

* * *

В глубине бурлящего водоворота Анаис словно лишилась рук и ног, хотя и безо всякой боли. Она плыла, двигалась, извивалась, но все впустую. Она растворялась в волне. Таяла в ней, становилась текучей, длинной, гладкой…

И вдруг она увидела дагеротипы. Те, что показал ей Туанен, прежде чем усыпить ее. И светлые, и темные одновременно. Сквозь этот контраст на нее взирали жертвы. Минотавр. Икар. Уран… Их застывшие лица сверкали в воде, будто светящиеся водоросли. Герои мира богов и легенд. Она подумала, или ей это только показалось: «Я умерла». И тут же: «Мне это снится».

Волна прогнала видения. Приподняла Анаис, перевернула, швырнула на землю. Затем в пенном грохотании проволокла ее по бетонным стыкам. Анаис попыталась понять. Море вдохнуло ее, вытянуло из бункера, потом закинуло на несколько метров выше — на плоскую жесткую поверхность. Крыша базы. Пусть самым грубым способом, но Анаис вырвалась из западни.

Первая ее мысль была о Фрере. Где он? Она шла за ним по мостику, преодолевая ярость волн. Держалась как могла. Фрер не оборачивался. Он сдержал слово. Мысленно она благодарила его. Туанен следовал за ней, подстерегая своего Орфея, — злой гений, жаждущий крови, готовый завершить миф ожидаемой развязкой. В последний миг Фрер не выдержал. Он взглянул на нее. В памяти отпечатался его потрясенный, отчаянный взгляд, когда он понял, что проиграл…

Волна с разбегу ударилась о бетонную перегородку. Пузырьки взорвались в голове Анаис фейерверком звезд. Сама не зная как, она оказалась на ногах. Она вновь ощущала свое тело, свою силу, свои конечности. Вода, которая секунду назад была твердой как камень, лужей растекалась у ее ног, отступая, исчезая в шуме пены.

Она пыталась сориентироваться. Да, она в самом деле стояла на крыше базы для подводных лодок, окруженная высокими бетонными переборками, словно терраса была разделена на отсеки. Видимо, система амортизации при прямом попадании бомб, сооруженная в те времена, когда побережье бомбили союзники. И как ни странно, между этими блоками росли деревья — все вместе напоминало заброшенную тюрьму в джунглях.

Она пошла вдоль стены, раздвигая ветки, так что куски коры летели ей в лицо. Где убийца? Где-то в этом лабиринте. Руки по-прежнему были стянуты нейлоновым хомутом. Она спотыкалась, пытаясь сохранить равновесие. Вода врезалась в щиколотки с той же силой, что и путы у нее на запястьях. Надо спешить. Отыскать выход. Найти лестницу. Спуститься на набережную. Вдали море уже собиралось с силами для нового удара.

За одним из углов она обнаружила выход. Перед ней простиралась другая часть крыши, плоская как паперть, растрескавшаяся, словно земля после землетрясения. Она посмотрела налево и увидела гавани, сбившиеся в кучу грузовые корабли, буксиры с мигающими огоньками. Не раздумывая, она двинулась в противоположную сторону. Подальше от воды. Поближе к парковкам и складам.

Она упала в лужу. Поднялась. От края крыши ее отделяло каких-то тридцать метров, когда волна обрушилась, швырнув ее вперед. Она думала, что перелетит через край, но та же сила оттащила ее назад, в исходную точку.

Анаис задыхалась. Она оказалась игрушкой в могучих руках стихии. Скорчившись, она кое-как замедлила скольжение и сумела поднять голову над водой. Вольный воздух. Склеенные губы не давали ей дышать ртом. Она изо всех сил вдохнула через ноздри. Соленые ручьи жгли носоглотку. В ушах шумело, как в раковинах. Во что бы то ни стало надо добраться до края, прежде чем вернется волна и столкнет ее в пропасть. Игра была обоюдоострой. Край крыши мог даровать ей и спасение, и верную смерть.

Она пыталась ускорить шаг, но безуспешно. Позади нее нарастал рев, вздымаясь, как театральный занавес. Двадцать метров. Она искала взглядом ступеньки, лестницу, хоть что-нибудь, чтобы спуститься вниз. Десять метров. Грохот следовал за ней по пятам. Вот-вот накатит волна, разбежится, коснется ее… Тогда падения не избежать.

Но ее подстерегала другая опасность.

Справа от нее возник убийца. Лицо его искажала рваная ухмылка. Он размахивал кремневым топором. Две смерти предстали перед ней. С одной стороны — волна и бездна. С другой — убийца и его оружие. Она бросилась на Туанена. Головой ударила его в живот, заставив согнуться пополам. Они покатились по крыше. Анаис оказалась быстрее: вскочив, она оценила обе угрозы. Накатывавшую волну и поднимавшегося убийцу с Олимпа…

Это было как знак. Подсознательный зов. Что-то подсказало ей повернуть голову влево. Там торчали утопленные в платформе концы стальной лестницы. Две руки, распахнувшие ей объятия. Она бросилась туда. Убийца мчался следом, воздев топор.

То было последнее, что она увидела. Волна поглотила их обоих. Анаис зажмурилась. Пена впилась в нее тысячью пальцев. В талию, грудь, голову. Приглушенный мир воды. Каменный скрежет. Не пасть под ударами убийцы — уже победа. Но для окончательной победы — остаться в живых — ей не хватало сил.

Последней ее мыслью стала линия жизни на мониторе — зеленая, светящаяся и безнадежно прямая. В глубине барабанных перепонок отчаянно пищал сигнал тревоги. Но и он уже отдалялся, перекрываемый черным шумом океана…

Она очнулась от удара в спину. В вспышке озарения поняла, что лестница уходит из-под ног. Сама не зная как, она извернулась, задвигала руками и вслепую зацепилась за прутья. В следующий миг она повисла над бездной, обливаясь водой, отчаянно размахивая ногами. Море ее отвергло. Ей удалось нашарить опору. Она чувствовала себя оглушенной, но поразительно обновленной, омытой, возрожденной.

У нее онемели пальцы, подгибались ноги, и все же она спускалась, что было сил дыша через ноздри, опаленная изнутри соленым пламенем моря. Вниз и снова вниз. Казалось, спуску не будет конца.

Она бы неминуемо упала, если бы прутья вдруг не сменились землей. Сама себе не веря, она зашаталась. Под ногами была суша. Впереди — железнодорожные пути. Цистерны. Темные здания. В глазах помутилось. Она утратила равновесие. Когда колени коснулись цемента, она увидела его. Монстру повезло меньше, чем ей. Его изломанное тело сливалось с бетоном, словно изрыгающая кровь пиявка. Череп под капюшоном раскололся. Ткань напоминала отвратительный мешок с мозгами.

— Вы в порядке, мадемуазель?

Мужчины в дождевиках. Электрические фонари. Голоса, приглушенные хлопающими на ветру капюшонами. Один из парней заметил хомут Колсон, стягивающий ее запястья. Указал на него напарнику. Она попыталась что-то сказать, но губы были безнадежно спаяны.

Она подумала о своем герое. Где он? Выжил или сгинул безвозвратно? Мужчины помогли ей подняться. Надо предупредить их. Сказать, чтобы искали Матиаса Фрера. Виктора Януша. Нарцисса. Арно Шаплена. Франсуа Кубела…

Но в ее мыслях у него было другое имя. Она хотела его позвать. Вернуться назад. Спасти его.

Она не переставая твердила:

— Орфей… Орфей… Орфей…

Но ни звука не вырывалось из ее запечатанных уст.

* * *

Последствия урагана отражались в лужах, стеклах, едва утихших гаванях. Светило солнце, и так было еще хуже. Его лучи высвечивали все следы разрушений. Повсюду сверкала вода, но каким-то печальным, угрюмым, погребальным блеском. А теплое солнце казалось лихорадкой, источающей болезнь, мучительное выздоровление, смерть.

Он наполовину выкарабкался из рухнувших деревьев и предпочел не задумываться о том, как очутился в этом убежище. Наверняка случайное укрытие. Подтянувшись, взобрался на какой-то ствол и оглядел окрестности. Огромные лопасти поваленных ветряков. Лежащие на земле подъемные краны. Всплывшие машины, бившиеся одна о другую на затопленной стоянке. Обломки деревьев, словно трупы, покачивались на воде. Удручающее зрелище.

Схватившись за свисавший кабель, словно за страховочный трос, он соскользнул со ствола и шлепнулся на асфальт. Ноги его не держали. Тело превратилось в студень. Он с трудом поднялся, и тут ему открылись новые опустошения. Земля была усыпана камнями, снастями, кусками мачт. Дорожное покрытие все в разломах. Вывернуты целые пласты асфальта. Грузовые корабли в гавани проделали бреши в берегах. Таможенное судно ушло носом под воду, другое легло на борт…

Он побрел по набережной, обходя вывороченные плиты, обрывки парусов, обломки дерева, куски железа. Сидя на разгромленном причале, моряки держались за головы. Потрясенные жандармы и спасатели прикидывали нанесенный ущерб. Здесь царила тишина, смешанная с ужасом. Природа сказала свое слово. Ответить было нечем.

У него закружилась голова. Он остановился, наклонился вперед, упираясь руками в колени. Он — всего лишь обломок в куче других обломков.

— Вы в порядке, месье?

Он поднял голову, пытаясь понять, откуда прозвучал голос. Перед ним стояли двое спасателей в черных теплых куртках со светящимися повязками.

— Как вы себя чувствуете?

Он не ответил, не уверенный в своих ощущениях.

— Откуда вы? Где вы живете?

Он открыл было рот, потом почувствовал чью-то руку у себя на плече. На долю секунды, пораженный солнцем, он потерял сознание.

— Назовите ваше имя.

Он молча смотрел на них. Пытался понять, что с ним не так. Что именно превратило его в настоящую жертву кораблекрушения. И ураган тут был ни при чем.

— Месье, как вас зовут?

Наконец он понял. И с извиняющейся улыбкой прошептал:

— Понятия не имею.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• »