Проблема сотрудничества советских граждан и части русской эмиграции с немцами в годы Второй мировой войны долгое время находилась за плотной стеной умолчания, а если и освещалась в отечественной исторической науке, то достаточно односторонне и неполно. Однако справедливо говорят, что можно переписать учебники истории, но нельзя изменить прошлого. Без знания данной проблемы невозможен объективный анализ политики как Германии, так и Советского Союза в предвоенный и военный периоды. Кроме того, незнание вопроса, связанного с этой темой, не дает полного ответа и на историю проблемы антисоветского движения в послевоенный период (период «холодной войны»), что в свете сегодняшних политических изменений имеет весьма актуальное значение.
Сотрудничество советских граждан и представителей русской эмиграции с немцами и их участие в борьбе против СССР (России) в составе германской армии — явление многогранное, связанное в значительной степени с социально-политическими изменениями в нашей стране, наступившими после октября 1917 года. Анализ социально-политических предпосылок возникновения коллаборационизма показывает, что Гражданская война, репрессивная политика органов новой власти по отношению к классовым врагам, проведение жестокой и порой насильственной экономической и социальной политики (расказачивание, раскулачивание, коллективизация и т. п.) стали благодатной почвой для формирования в обществе значительной прослойки людей, недовольных и ненавидящих советскую власть.
Однако процент «обиженных» властью в рядах так называемого Русского освободительного движения, на наш взгляд, составлял не столь уж значительную цифру, которая преподносилась в советской (до перестроечной) исторической литературе. Необходимо оговориться, что реакция на оккупацию Германией на различных советских территориях была не одинакова. Германские войска «как освободители от большевизма» были встречены в основном на территориях, где народы, населявшие эти районы, подверглись в наибольшей степени «перекройке» в области исторических социально-культурных традиций. Резкое нарушение многовекового уклада жизни и отношений в обществе, закрепившихся к началу XX века как своего рода «национальный характер», не могло не вызвать ответной реакции на происходящее.
Особое место в сотрудничестве с внешним врагом СССР в лице Германии занимает участие в войне представителей русской белой эмиграции. Для них, как многие считали, Вторая мировая война стала как бы продолжением Гражданской. Однако и в этом случае прослеживается несколько причин, связанных с переходом эмигрантов на сторону Германии. В первую очередь это сложившаяся накануне войны политическая обстановка в той или иной стране русской эмиграции. Например, наибольший процент военнослужащих эмигрантов в Русском корпусе и полку «Варяг» дала Югославия. Именно в Югославии в предвоенный период сложилась наиболее неблагоприятная обстановка для русских эмигрантов. Вспыхнуло коммунистическое восстание. «Белые», как классовые враги, подверглись гонению и уничтожению. По ряду сведений, во время коммунистического выступления было убито около 200 русских эмигрантов. Такая ситуация требовала или немедленной эмиграции в другие страны, что было возможно лишь для состоятельных русских, или объединения в воинские формирования под командованием своих хорошо известных и авторитетных русских офицеров и генералов.
Однако и в этом случае говорить о единстве политического мировоззрения у «белых» участников антисоветской борьбы на стороне Германии не приходится. Ошибочно утверждение многих советских авторов об их монархических взглядах. Спектр политических убеждений в среде русской эмиграции был широк. Большее же число военнослужащих белоэмигрантских воинских формирований не имело их вообще. Да и Россия для них определялась уже не по территориальному признаку, а по внутреннему ощущению. Для молодого поколения, рожденного за рубежом, но воспитанного в русском национальном духе, она являлась мифической «Жар-птицей». Для старшего — ностальгическими воспоминаниями о прекрасной жизни и служению Отечеству, прерванных революцией, вмиг превратившей их из блестящих офицеров в рабочих на шахтах или шоферов такси.
Вместе с тем важно отметить, что готовность белой эмиграции и части советских граждан активно бороться против советской власти и сталинского режима разбивалась о жесткую политику Германии в отношении славянских народов. Триумфальное шествие немецкой армии по Европе не подразумевало какой-либо помощи от народов «низшей расы». Такая ситуация продолжалась до тех пор, пока потери в германской армии не стали ощутимы. С этого момента в обход официальной политики национал-социалистической партии и стали появляться первые «добровольные помощники» из числа советских граждан.
В данном сборнике представлены воспоминания некоторых участников борьбы против советской власти на стороне Германии, как из числа белых эмигрантов, так и бывших советских граждан.
Автор-составитель рассматривает эти воспоминания как исторический источник, как информацию к размышлению и как материал для анализа еще недавних трагических событий истории нашего Отечества.
1 апреля 1939 года закончилась испанская гражданская война, в которой Испания потеряла около миллиона человек. Страна стала залечивать раны, наступил период благоденствия и расцвета. Но это продолжалось недолго, так как через три месяца началась новая мировая война — из-за «Данцигского коридора»: запальчивые поляки начали войну из-за «коридора», а потеряли весь дом. Если бы они пошли на уступки Германии, то войны и не произошло бы…
Поляки, со свойственным им «естем гоноровый поляк», вообразили, что они армию Гитлера сметут с лица земли. Многочисленная польская кавалерия бросалась в атаку на германские танки, как советская кавалерия в 1918 году на танки Белой армии: «Товарищи, они картонные!..» Вскоре и советчики устремились добивать Польшу. Мы с тревогой следили за противоестественной дружбой между Сталиным и Гитлером, хотя особенно не удивлялись — ведь это Германия насадила в России коммунизм, за что и пользовалась неограниченной помощью со стороны советчиков.
Между тем, после Гражданской войны в Испании мы, русские бойцы, получив производство в сержанты по армии и полагающиеся боевые награды, прибыли в Мадрид и стали понемногу устраиваться. Несколько человек уехали в Африку офицерами в Испанский легион, некоторые поступили на частную службу. Пока устраивались, жили в военном госпитале Барсело, имея стол и дом, бесплатно получили приличные костюмы и зимние пальто. Часто встречались в своей среде, праздновали именины и полковые праздники. Получали в милиции сержантское жалованье, приходя раз в месяц расписываться в получении, и не несли никакой службы.
Все русские участники Испанской войны приняли испанское подданство. Приезжавшие из провинции также поселялись в госпитале, получали подъемные, шили военную форму, а потом уезжали в Африку.
Как-то приехал из Памплоны Костя Гончаренко (был в Пшлиполи юнкером в каком-то военном училище, офицером не был, но его устроили в Легион альфересом — подпоручиком по-нашему). Надев в первый раз форму офицера легиона, он пригласил меня пойти с ним в центр Мадрида. Навстречу идут солдаты и ему козыряют, а он ноль внимания. Я ему говорю: «Костя, по русскому уставу офицер обязан отвечать на приветствие», а он отвечает: «Ну и черт с ними!»..
Прошло два года с начала войны — нам чуждой и неинтересной. Мы внимательно следили по газетам за развитием событий. В конце июня 1941 года, в разгар советско-германской дружбы, я как-то зашёл к нашему «декану», полковнику Болтину.[2] Он рассказал, что на советской границе немцы сосредоточили около ста дивизий для вторжения. И действительно, через несколько дней немцы вторглись в СССР. Можно было ожидать, что война примет форму крестового похода против мирового врага — коммунизма. В то время трудно было предвидеть, что Пгглер окажется настолько тупоумным и, согласно своей книге «Майн Кампф», пойдёт завоевывать Россию, чтобы превратить многострадальный русский народ в рабов «высшей расы»!
Вся Испания всколыхнулась: общее желание было принять участие в борьбе против коммунизма, причинившего столько бед стране. Правительство генерала Франко пошло навстречу единодушному желанию народа, приступив к формированию «Синей дивизии». Добровольцев в течение нескольких дней записалось больше двадцати тысяч. Своё название дивизия получила от синих рубашек Фаланги. В них и красных беретов карлистов — рекете добровольцы ехали в Германию, где переодевались в немецкое обмундирование. Все участники «Синей дивизии» сохраняли свою службу и жалованье, которое предприятие должно было вносить в банк на текущий счет бойца.
Мы, русские, сразу же предприняли соответствующие шаги — в Мадриде записалось 35 человек, чуть ли не всё мужское население нашей колонии. Лишь несколько человек отказались, считая, что Германия — вековой враг России и освобождать её от коммунизма не собирается. Но так хотелось вступить на Русскую землю после 25 лет изгнания!
Генерал Франко приказал принять русских офицеров с теми чинами, которые они имели в Русской армии. Я тогда жил в пансионе (всё своё нехитрое имущество при отъезде из Франции пришлось бросить) и приготовился на следующий день явиться в казарму, где формировалась «Синяя дивизия». У меня было много книг на испанском языке по масонству и еврейству, и я их отнёс в школу, помещавшуюся в нижнем этаже, подарив учительнице.
Утром нас вызвало испанское начальство и сообщило, что нас желает видеть полковник, военный атташе при германском посольстве. Пошли к нему несколько человек. Со смущённым видом он заявил, что есть приказ Гитлера, воспрещающий белым русским участвовать в рядах германской армии в войне против СССР. Нам как ведро холодной воды вылили на голову!
Исключение было сделано для нескольких русских, служивших офицерами в Испанском легионе. Потом обнаружилось, что немцы одобрили участие этих офицеров, так как они были уроженцами Малороссии. Тупоумные немцы вообразили, что они обязательно должны быть украинскими самостийниками — однако впоследствии поняли, что ошиблись в этом предположении, и сами потребовали, чтобы этих отобранных ими добровольцев отправили назад в Испанию. Но начальник «Синей дивизии» генерал Муньос Грандес ответил, что «никаких русских офицеров у меня нет, а есть лишь испанские офицеры». Немцам пришлось проглотить пилюлю.
Через три дня «Синяя дивизия» в составе четырёх полков и вспомогательных частей уехала в Германию. Ехали через Францию, на станциях французы провожали проклятиями, так как коммунисты получили инструкции всеми силами защищать «отечество трудящихся», на которое посягнула Германия.
Несколько русских скрыли свое офицерское звание, и пошли простыми добровольцами. По приезде в Германию их сразу же взяли из строя, назначив переводчиками при штабах и частях дивизии. Трингам,[3] Тоцкий[4] и Васька Кривошея[5] пробыли в таком состоянии больше двух лет, до самого возвращения дивизии на родину в Испанию. Офицерами уехали из Легиона Гурский,[6] Николай Кривошея,[7] потом Гончаренко[8] и Артюхов.[9] Через год возвратился Гурский, и я его спросил — какое право он имел вернуться? Он ответил, что не мог переносить налетов авиации. Обиделся на меня чрезвычайно…
«Синяя дивизия» занимала участок фронта в районе Новгорода и озера Ильмень, где понесла большие потери. Через год была послана смена, но добровольцев в этот раз уже не оказалось — испанцы поняли, что немцы ведут войну не против коммунизма, а против России, стремясь поработить русский народ. Поэтому пришлось послать солдат из воинских частей. В конце же 1943 года все испанцы возвратились на родину.
Мы, оставшись на мели, продолжали искать возможности участвовать в борьбе против коммунизма. В конце 1942 года нас нашло итальянское посольство в Мадриде. Начались переговоры. Для итальянской экспедиционной армии, воевавшей на юге России, требовались русские переводчики и коменданты населенных пунктов.
В первую голову должны были ехать в Италию Селиванов,[10] Сладков[11] и я, как более свободные от всяких обязательств, а за нами и другие, даже прежде отказывавшиеся иметь дело с немцами.
Итальянский офицер в штатском из посольства сопровождал нас в главную полицию, где мы через сутки получили заграничные паспорта. Все расходы были за счёт итальянцев. Полковник Болтин устроил у себя «борщ», на котором присутствовали несколько итальянцев из посольства. Их врач, с которым мы уединились в отдельной комнате, нас осмотрел — легкие, сердце, грыжа… Процедура продолжалась недолго — врач был поражён тем, что мы все, люди солидного возраста, обладаем прекрасным здоровьем. К тому времени я подучил немного итальянский язык и мог перекидываться отдельными фразами на «тосканском наречии», как итальянцы называют свой язык.
9 декабря 1942 года утром мы отправились в контору «Ала Италия» итальянской авиационной компании. Ждали долго, так как был туман и итальянский самолёт не мог приземлиться на аэродроме Барахас. Потом поехали в Алкала-де-Генарес (где в своё время учился в университете Мигель Сервантес, автор «Дон Кихота»), где итальянский офицер поручил заботу о нас какому-то итальянцу, летевшему в Рим. Тот сразу же попросил помочь ему провезти десять килограмм кофе. В Италии, видимо, кофе не было, тогда как в Мадриде кофе из Экваториальной Гвинеи было — правда, по карточкам. Но лавочники, у которых мы получали этот продукт по карточке, насильно заставляли брать кофе без карточек — 30 песет кило. А в Италии оно было около тысячи лир кило. Мы не коммерсанты, а могли бы на этом деле хорошо заработать…
Самолёт неслышно поднялся, и часа через два мы были в Барселоне. Аппарат старый, деревянный, делал 250 километров в час, курить воспрещалось. На аэродроме Пратс в Барселоне наш покровитель вручил нам 500 песет (по тогдашнему курсу 50 долларов) и сказал, что мы должны остановиться в наилучшем отеле и утром явиться к машине, которая нас доставит в аэропорт (10 километров). Остановились в хорошем отеле и поехали разыскивать нашего соратника Льва Пылаева,[12] который устроился на службу в Барселоне. «Леончик» («Слон», как мы его величали) как раз собрался в ночную смену. Мы предложили ему найти себе заместителя, за 50 песет он устроил это. Он и жена его, красивая аргентинка, приняли нас очень радушно. Накупили вина, закусок, и мы просидели до поздней ночи. Леончик надрался, провожал нас до отеля и очень расчувствовался — как-никак, мы едем на войну.
Когда наш самолёт приземлился накануне, то я почувствовал резкую боль в ушах — боялся, что барабанные перепонки лопнули, сильная боль продолжалась дня три. Никто меня не предупредил, что уши нужно затыкать ватой, но я это теперь принял во внимание и туго забил уши ватой.
Утром полетели дальше. Сладков по своей наивности уговорил нас вернуть неистраченные деньги — 200 песет — нашему покровителю, так как за сутки мы не смогли израсходовать полученное. Это был донкихотский жест, так как песеты нам всегда могли пригодиться, хотя и их не разрешалось вывозить из Испании. Мы сдали на аэродроме несколько десятков песет, которые получили потом по возвращении.
Летели на высоте 5 километров, так как была угроза со стороны английских истребителей. Далеко внизу проходил конвой судов, как игрушечных. Остановка в Сардинии (как Селиванов выразился — «на Сардинских островах»). Нас там угостили прекрасным вином — как мы говорили, «от благодарного населения Сардинии». Самолёт пополнил горючее, и полетели дальше. Низко пролетели над Понтийскими болотами, в своё время бывших рассадником лихорадки (при Муссолини они были высушены и заселены). Была чудная погода — а Испанию покинули под туманом и холодом, с попытками снегопада.
На аэродроме поверхностный осмотр — по приказу Военного министерства наши чемоданы не осматривали, лишь отметили мелком. На автомашине прибыли на Пкацца Эзедра (на месте бань Диоклетиана, занимавших огромный участок). Там нас ожидал майор из министерства в штатском, он и повёл нас в Военное министерство. Вид у нашего сопровождающего был непрезентабельный, мы даже подумали, что это какой-нибудь ординарец или писарь, и чуть не всунули ему один из наших чемоданов помочь нести. В Военном министерстве нас встретил полковник Канали, очень симпатичный и представительный офицер, очень приветливый. Нам дали сопровождающего переводчика, сержанта Близко — мы так и не узнали, какой он национальности, с ним на трамвае мы в темноте отправились через весь город, мимо Колизея в Дистрикт 2-й Рима (нечто вроде управления воинского начальника). Там нас накормили солдатским ужином, отвели три койки в казарме.
Сладков поднял хай: «Мы, мол, офицеры и нам должны отвести комнату в отеле…». На шум пришёл капитан, ротный командир, и стал Сладкова успокаивать — «вы должны провести здесь только одну ночь, всё начальство уже ушло по домам, завтра всё уладится». Сладков, конечно, ни одного слова не понял. Он был из молодых, в Галлиполи был в военном училище, никогда не воевал, а пристроился в Париже к Объединению лейб-гвардии Петроградского полка, вообразив себя гвардейцем. Мы с Селивановым спокойно улеглись — постели чистые, с бельём и подушками, и прекрасно поспали, а Сладков как будто всю ночь провёл, шагая по казарме (где, кстати сказать, ни одного солдата не было, только мы трое).
Только стали располагаться на ночь, как вдруг слышим голос: «Господа офицеры, как я рад вас видеть!» Оказался Чекунов, с галунами сержанта — племянник парижского врача Чекунова, сам в прошлом офицер Лейб-Казачьего полка. Пьян вдребезги. Он на итальянской службе под фамилией Чекони, но из-за его склонности к алкоголю ему не дали офицерского чина. Он нас успокаивал, говоря, что, мол, потерпите, вчера перед вашим приездом и другие были в таком же положении. Очень милый господин, но, к сожалению, всегда был пьян.
Утромнаснапоиликофеидалиподьёмные — по 1850лир. Вечером перекочевали в отель около вокзала «Альберго Рома», на улице Иоанны королевы Болгарии («Джиованна Реджина ди Болгария»). После освещённого Мадрида нам казалось странным — везде затемнение, движение в Риме происходит в темноте. Получили карточки на продукты, одежду. В ресторанах отрезают купоны на хлеб, на макароны и мясо. Ежедневный рацион — 150 грамм хлеба, 100 грамм макарон. Познакомились с неким Мальцевым, с которым близко сошлись. Он в таком же состоянии, как и мы — офицером-переводчиком, женат на красивой итальянке (впоследствии он был послан в Комо, на границе со Швейцарией, и убит красными партизанами; после нашего возвращения из России я посетил его жену и помог ей уехать к родным в провинцию).
Мы получили солдатское обмундирование: шинель, мундир, штаны, две серых рубахи, серый галстук. Отдали портному перешить, но он оказался завален работой и обещал приготовить всё только 29 декабря, а нас уже торопят с отъездом в Россию. Мы считаемся подпоручиками 73-го Туринского полка (сотготененте), но пока ходим в штатской одежде. По утрам являемся на место службы в Дистрикт 2-й Рима. Пришлось выбрать себе итальянскую фамилию — на случай возможного плена и вообще всяких осложнений. Я стал величаться «Соттотененте Габриэли Антонио» (по фамилии матери — Гаврилова). Селиванов стал называться Сельви, а Сладков — Костантини. Настоящие наши фамилии известны были лишь в Дистрикте 2-м и в Военном министерстве.
Это даже удобно — быть «чистокровным итальянцем» — хотя и паспорт «чистокровного испанца» у меня в кармане. Я немного изучил итальянский (тосканский) язык, но понимать итальянцев труднее, чем говорить, так как они говорят быстро и нередко с местным акцентом. С нашим переводчиком сержантом Близко отправились в офицерский магазин (нечто вроде «Экономического общества» в старой России). Селиванов и Сладков купили прекрасные сапоги, русского покроя, по 300 лир (я привёз сапоги из Испании). Накупили шила-мыла и прочей мелочи. Продают только офицерам по предъявлению документа. Около кассы пришлось наблюдать картину: двое в штатском (итальянские офицеры вне службы ходят в штатском) поспорили из-за очереди, подняли крик, стали тыкать друг другу документы — «я майор, а я подполковник». Я по простоте души вообразил, что они вынут пистолеты и станут стрелять друг в друга, но наш переводчик успокоил — «это обычная манера итальянцев разговаривать».
Стали заводить знакомства. Сладков нас познакомил с милейшим князем Никитой Александровичем, племянником Государя, стали у него бывать, а при отъезде в Россию даже оставили наши чемоданы на хранение. Пошли в Русское собрание, помещавшееся в бывшей студии знаменитого скульптора Кановы, которым руководил герцог Лейхтербергский, князь Романовский (единственный член династии, служивший в Белой армии во флоте). Пришли, там какая-то тётка, которая узнала, кто мы, стала кричать: «Вы против наших собираетесь воевать!..» Оказалась кухарка, из русских полуинтеллигентов. Впрочем, в Риме русская колония — сплошные советские патриоты. Мы, русские испанцы, их впоследствии всех обработали и стали очень популярными людьми.
Заведующая Собранием — вдова адмирала Иванова 13-го, очень милая дама, любительница выпить. Обед в Собрании стоил три с половиной лиры, но нам обходился в десять раз дороже, так как мы покупали неограниченное количество вина и всех угощали. За одним столом сидели с графом Орловым и его супругой, урождённой графиней Шереметьевой — очень милая чета молодоженов. Для них, конечно, мы были более близки, чем советофильствующая русская колония. Остальные были какие-то артисты и вообще «богема».
Ужинать мы ходили в маленький ресторанчик на виа Ольмата, около церкви Санта Мария Маджоре (испанская базилика), там познакомились с католическим священником отцом Николаем Лазаревичем, бывшим русским морским офицером. Хотя его мать и была дочерью православного священника, он по каким-то причинам принял католичество и служил в маленькой церкви неподалеку от базилики — кажется, седьмым священником. Он как-то меня спросил: «Скажите, Габриэли, вы меня презираете за то, что я перешёл в католичество?» Я его успокоил, сказав, что мы — русские — отличаемся веротерпимостью. Он хорошо знал хозяина ресторанчика и тот, после длительных переговоров, лез в погреб и доставал бутылку прекрасного вина, привезенного из деревни, — только для нас, другим не давал. Обычное вино в Риме — «фраскатти» — ярко-жёлтого цвета, почти оранжевого. Можно было зайти в любой ресторан, заказать вина, которое подавали в графинчике с меткой, можно было брать без всякой закуски.
Пока время было свободное, осматривали Рим — самый интересный город в мире. Раз с Селивановым пошли (в штатском) на площадь Венеции, где ожидался приезд Муссолини. К нам раза три подходили сыщики в штатском и требовали документы — у нас были военные удостоверепия. Нас даже хотели представить Муссолини и сестре королевы, великой княгине Анастасии Николаевне, матери герцога Лейхтербергского и вдове великого князя Николая Николаевича, но приём наш не состоялся, не успели.
Мы прожили в Риме три недели, и ежедневно приходилось быть «на взводе», так как мы были вроде «знатных иностранцев», а знатность обязывает: в Русском собрании угощали всех вином вечером за ужином, иногда бывали и в лучших ресторанах. 19 декабря на Святого Николая Сладков закатил свои именины в дорогом ресторане, насобирал гостей человек двадцать пять, на столах дорогое вино, конфеты, даже скрипач подходил и пиликал над ухом душещипательные мелодии. Заплатить у Сладкова не хватило, пришлось мне и Селиванову лезть в карман, пришлось и Мальцеву — сам был виноват, что со Сладковым собирал своих знакомых. На оставшиеся деньги мне пришлось поддерживать моих соратников, так как у них даже денег на папиросы не осталось! В Италии была свободная продажа табака, но только при покупке нужно было сдавать старые обёртки — в стране был бумажный кризис.
В своём маленьком ресторанчике устроили встречу Рождества. К нам пытался пристроиться какой-то семинарист Восточного обряда. Он уверял, что Восточный обряд существует для того, чтобы после свержения коммунизма в России обращать население в католичество. Известно, что Ватикан не протестовал против уничтожения православного духовенства, мечтая занять его место. Я говорил этому семинаристу, что их труды напрасны, так как если какой-нибудь комсомолец и обратится к религии, то будет верить так, как верили его отцы и деды. Я ему напомнил исторический пример: когда рыцари-меченосцы обращали насильственно литовцев в католичество, то литовцы ловили ксендзов и перепиливали их деревянными пилами.
Дед — хозяин ресторана — накрыл огромный стол, доставил блюдо спагетти и с торжественным видом их перемешивал. Подошёл этот семинарист, но я ему сказал, что все места заняты за нашим столом. Больше я его никогда не встречал. Был и отец Николай, ставший для нас своим человеком. Он так к нам был привязан, что, когда мы возвратились из России в Италию, то сказал, что за литургией ежедневно поминал нас. В минуты опасности, когда наша жизнь висела на волоске, мы говорили: «За нас, вероятно, кто-то молится»… Впоследствии мы узнали, что после нашего отъезда «домой», в Испанию, он так загрустил, что попал под трамвай и погиб. Нам было его очень жаль — всё-таки он бывший русский морской офицер…
Наконец, портной приготовил наше обмундирование. Напялили мы офицерскую форму и явились в Дистрикт. Там принесли присягу на револьвере на верность королю, в присутствии полковника. Я немного изучил итальянский язык и прочёл текст присяги удовлетворительно, Селиванов тоже, а Сладков по-итальянски ни бум-бум, но с подсказываниями кое-как сошло.
Поехали на следующий день во Флоренцию, там прекрасная русская церковь. Отстояли литургию, и священник, которого мы знали по Парижу, отпустил нам грехи — ведь мы ехали на подвиг ратный. После церкви большой компанией пошли в железнодорожный ресторан и хорошо пообедали с незнакомыми нам русскими. Во Флоренции мы нацепили наши испанские ордена, а при причастии сняли револьверы (как полагается по Русскому уставу — во время исповеди, причастии и бракосочетании оружие снимается). Хорошо, что в итальянской армии офицеры не носят шашек.
31 декабря приготовились встречать Новый год — условились в ресторанчике «деда», но получили приказание немедленно выехать в Болонью. В 7 часов вечера сели в вагон 1-го класса и Новый год встречали в поезде — то есть никак. Хотя, останься мы в Риме ещё, сели бы на мель, так нас подвели именины Сладкова…
В Риме была тёплая погода, но только в пансионе не было отопления — спички отсырели и не зажигались, приходилось на ночь класть под подушку. А в Болонье снег, в домах отопление. Остановились мы около вокзала в большом отеле «Гран Альберго Болонья». Нам отвели большую комнату с тремя кроватями и маленькой детской. Так как Селиванов был небольшого роста, то мы ему предложили занять детскую кроватку — очень обиделся.
Рано утром отправились на этап «Коммандо таппа для Востока», откуда уходят все поезда на Восточный фронт. Узнали, что поезд в Россию ушёл и следующий отойдет 9 января — девять дней свободных. Этапный маршрут следующий: Болонья — Удине (на границе) — Любляна — Будапешт — Мункач — Стрый — Львов (по-итальянски «Леополи») — Броды — Дубно — Здолбуново — Казатин — Фастов — Киев — Бахмач — Харьков — Купянск и Валуйки.
Болонья — очень интересный город, масса старины, даже есть две наклонных башни — но попроще, чем в Пизе. В центре все улицы с портиками, так что во время дождя можно ходить, не замочившись. Старинный университет, чуть ли не самый старый в мире. Недалеко находится республика Сан-Марино, и студенты иногда развлекаются тем, что на неё делают набет, увозя всю артиллерию республики — несколько старинных пушек. Обедали ежедневно и ужинали в Офицерском собрании — ежедневно макароны и прочие изделия во всех видах, очень вкусно приготовленные; болонская кухня славится на всю Италию. Стоило это недорого. По возвращении домой заходили в кафе — вместо кофе суррогат, с примесью шелухи из какао, но очень вкусно приготовленный. В ресторанах на столах горчица и черный перец — не настоящий, но итальянцы открыли какое-то растение, его заменяющее.