Усадьба прадеда не отличалась уж очень изысканным благополучием от соседних, но в целом имение было зажиточным, земли вокруг ухоженными, а сам дом с колоннами производил солидное впечатление. У фасада была разбита круглая клумба с цветами, и дворецкий встречал гостей в ливрее, слегка наклоняясь, когда открывал двери экипажей. С задней стороны дома тоже были колонны, от которых мраморные ступени вели в сад к заросшему пруду, где водились караси.
Когда хотелось жареной рыбы, на огонь ставили сковороды, а пока они нагревались, кучер Тимофей успевал закинуть удочку и выдернуть десяток карасей, которых чистили наскоро и тут же клали на раскалившиеся сковородки.
Достопримечательностью усадьбы слыли две уютные гостиные: розовая и голубая. Все в этих залах соответствовало их названию: розовые и голубые гардины, стены, декорированные цветным китайским шелком, мебель, обтянутая гобеленами под цвет, и потолки, закрытые собранной в центре тканью. Даже специально заказанные фирме «Блютнер» и привезенные из Германии рояли были голубым и розовым в полной гармонии с обстановкой.
В гостиных собирались вечерами – то в одной, то в другой, играли в карты, музицировали, встречали заезжих гостей из столицы и помещиков из соседних усадеб.
И дня не проходило, чтобы к ним кто-нибудь не наведывался. А иногда собирались многочисленные поклонники Натали, не очень стесняясь ее мужа в своих ухаживаниях за княжной.
Больше любили голубую гостиную, основной примечательностью которой были венские часы. Купленные более ста лет назад, они занимали всю стену. В центре располагался круглый золотой циферблат, а по обе стороны от него две человеческие фигуры в полный рост: женщина в голубом бальном платье с кринолином и мужчина в голубом смокинге. Фигуры эти были выполнены настолько правдоподобно, что выглядели живыми, и входившие в гостиную впервые часто здоровались с ними, к общему смеху присутствующих.
Насколько известно, часы никогда не ходили и украшали зал декоративно. Их пробовали чинить, но тщетно. В механизме непонятного принципа действия, видимо, отсутствовали какие-то важные детали.
И вот однажды, когда семья и гости в очередной раз собрались в голубой гостиной, вдруг раздался бой часов! Это были два отчетливых громких удара – глубокие по своему звучанию и низкие по тону: боммм (пауза), боммм!
Вмиг все перестали разговаривать и, потрясенные, уставились друг на друга, ожидая продолжения. Но больше ничего не произошло. Только два удара часов…
Событие это так и осталось бы событием незначительным и со временем стерлось из памяти собравшихся, если бы не одно обстоятельство. Ровно в два часа ночи загорелась усадьба! К счастью, обошлось без жертв. Но пожар, который начался в голубой гостиной, вскоре охватил весь особняк, сгоревший вместе с часами и всем имуществом дотла.
Для строительства новой усадьбы прадед пригласил итальянских архитекторов. Роспись потолков была заказана господину Лансере, который уже заявил о себе среди московской знати воплощением нескольких удачных проектов. На этой почве и произошло знакомство с семьей Егиазаровых, с которой вскоре и породнились…
Один из сыновей Егиазаровых – Владимир, или, по-армянски, Ваган, был поразительно красив. У него были редкие для людей армянской национальности серые глаза, черные льющиеся волосы, статная фигура. Владимиру было тогда двадцать пять лет, а он уже служил и имел чин поручика. Кроме того, происхождения был дворянского, что очень устраивало Наталью Николаевну.
Мария Георгиевна сама серьезно увлеклась красавцем Владимиром. Она согласилась на тайную переписку с ним после мимолетной встречи на балу у Головниных и девятого по списку танца, ангажированного молодым дворянином. Тайный курьер доставлял запечатанный родовой печаткой конверт прямо на кухню, где фрейлина Ида его забирала и передавала своей воспитаннице, всякий раз грозясь сообщить мадам. Мария Георгиевна заливалась румянцем, тайно читала послание, спрятавшись у себя в будуаре, а потом писала ответ и прятала его за оградой, откуда всякий раз его и забирал курьер Владимира.
Он присылал ей в письмах неплохие сонеты, признавался в любви с первого взгляда, мечтал о встрече, просил сообщить время и место, когда и где она собиралась быть. Она отвечала ему взаимностью и ждала этих посланий каждый день.
Наталья Николаевна, конечно, была в курсе происходящего. Фрейлина Ида и мадемуазель Маршан – две гувернантки – давно заложили Марию Георгиевну и умело распечатывали все письма от возлюбленного, нагревая сургуч над пламенем свечи. Знали они и о тайнике за оградой. Но письма Марии Георгиевны после материнской цензуры вновь запечатывались и отсылались Владимиру. Ибо Мария Георгиевна с детства отличалась сдержанностью и в письмах не содержалось ничего предосудительного.
Владимир приезжал и сам, поскольку был принят в доме. Вскоре он стал постоянным гостем в салонах, где бывала талантливая молодежь столицы.
Наталья Николаевна предпочитала всегда быть в курсе дел: она умело вела по жизни семейный корабль, блюдя приличия и бережно храня авторитет. Желая знать все на свете, она выяснила, что муж ее, Георгий Христофорович, по вечерам ездил к универмагу «Мюр и Мюрилиз» (сегодняшний ЦУМ в Москве), где работали только самые красивые женщины – таков был жесткий принцип хозяев. Каждый вечер у дверей универмага выстраивалась вереница экипажей, встречавших после работы продавщиц. Среди них и был замечен экипаж Георгия Христофоровича, а следовательно, там у него работала любовница. Наталья Николаевна переживала в себе эту новость, но однажды провела с мужем беседу при закрытых дверях. Суть беседы состояла в следующем – не пристало мужу княжны с такой сиятельной фамилией и дружившей с самой императрицей светиться на людях. Пора заканчивать с этими похождениями и пристроить девушку куда-то в место поприличнее и менее заметное, коли уж не встречаться с ней невмоготу. Надо ее убрать с глаз долой, а уж как поступить со своими соблазнами, пусть сам Георгий Христофорович решает. Позиция жены потрясла прадеда до глубины души, и он купил молодой продавщице шляпный магазин. С тех пор его экипажа у «Мюра и Мюрилиза» замечено не было.
Однажды во время очередного салонного вечера Наталья Николаевна отвела Владимира в сторону и многозначительно взглянула ему в глаза:
– Вы понимаете, о чем я хотела бы с вами поговорить, молодой человек?
– Да, кажется, да, – ответил Егиазаров.
– Это, конечно, не наше дело. Мы живем в современном обществе, однако ж определенные права, как у матери, у меня есть…
Мария Георгиевна, заметив, что Наталья Николаевна уединилась с Володей, убежала в свою комнату и, встав на колени перед образами, молилась, сгорая от стыда и надежды.
– Дело это, понятно, наше общее, я имею в виду обе наши семьи. Я уже получил благословение родителей и намереваюсь на следующей неделе, прямо в понедельник, к вам явиться с официальным предложением, – ответил Владимир.
– Ну, вот и славненько. Вы меня успокоили. Я больше не вмешиваюсь. Вы мне искренне симпатичны, иначе я бы вам отказала в приеме…
Сватовство прошло в начале следующей недели. Молодых обвенчали в церкви Святого Николая на Арбате. И оттуда до самого дома в Нащекинском переулке вся дорога была усыпана цветами. Для этой цели специально из Голландии был заказан целый вагон тюльпанов. Молодые шли по тюльпанам, сзади эскорт из подруг и друзей Марии Георгиевны, разодетые детишки по три человека с каждой стороны, несли фату, растянувшуюся на целых три метра.
В первую же брачную ночь Мария Георгиевна, лишившись девственности, забеременела. Молодой супруг повез жену в Ереван, где семья Егиазаровых славилась богатством и пользовалась большим почетом. Они занимались недвижимостью и владели заводами.
– Помню, как мы ехали в экипаже по городу, – рассказывала бабушка. – А Ваган все время показывал по сторонам и говорил: «Это наш дом. И это наш дом. И вон тот на пригорке – тоже наш дом».
Через какое-то время Мария Георгиевна взглянула в окно и вдруг сказала ни с того ни с сего:
– А это мой дом!
– Правильно, – согласился Ваган. – Я не знаю, откуда тебе это известно, но это тоже наш дом! Кто тебе об этом сказал?
В конце концов все же решили поселиться в Москве. В середине 1917 года родился сын, которого назвали Дмитрием.
Прошла буржуазная революция. Николай II отрекся от престола, и воцарился российский либерализм. Русская интеллигенция поддержала перемены и новый порядок. Мария Георгиевна с подругами, беременная, выходила на улицы Москвы – все с алыми бантами на одежде – в знак солидарности с победившей монархию буржуазией. Они пели «Марсельезу» и принимали участие в митингах и торжествах в честь победы демократии. Россия не будет больше монархией! Не будет больше империи! Казалось, победившая революция ускорит прогресс и страна быстро обретет социальную справедливость, а потом уж совсем скоро наступит всеобщее благоденствие.
Сын Марии Георгиевны родился слабым ребенком. А тут грянул Октябрьский переворот. Большевики пришли к власти в Москве. Прадед, Георгий Христофорович, сумел доказать в ВЧК, что, будучи главным инженером по электрификации, принес несомненную пользу России. Это по его проекту был протянут первый в истории подводный телеграфный кабель в Беринговом проливе, соединивший Россию и Америку.
Оценив его заслуги, большевики семью репрессиям не подвергли, однако Егиазаровым пришлось срочно бежать из Москвы в Армению. Мария Георгиевна снова переехала в отчий дом с больным Димкой, а семья получила на время мандат на свободное проживание в Москве. Правда, доходные дома были тут же конфискованы и заселены семьями рабочих и крестьян, присоединившихся к революции.
Особняк в Нащекинском переулке оставался по-прежнему в собственности семьи. Прадед был даже поставлен на довольствие, так как в его квалификации инженера-электрика и связиста нуждалась новая власть. Он был этим очень доволен, так как основная масса богатых домов была разграблена, в магазинах исчезли товары и продукты питания. Экспроприированная собственность была растащена, владельцы домов либо расстреляны, либо арестованы, кто-то успел сбежать на юг, куда только катилась волна большевизма из центра. Интеллигенцией в то время владела единственная мысль – переждать. Все были абсолютно уверены, что, проворовавшись, эта власть долго не удержится. Ну какой-нибудь месяц-два, и все вернется на правильные рельсы. Не смогут они удержаться и управлять Россией. Значит, власть снова перейдет в руки умных и образованных людей, а собственность будет возвращена. Практически никто из оставшихся переждать в Москве не сомневался в развитии событий именно по такому сценарию. Но случилось непредвиденное событие, которое резко изменило жизнь нашей семьи.
Однажды в воскресный день, когда все обедали, внизу постучали, и вошла группа из нескольких вооруженных солдат. С ними был человек в кожаной куртке и в брюках с лампасами. Они бесцеремонно зашли в обеденный зал и стали все вокруг осматривать: стены, потолок, мебель, картины.
Человек в кожаной куртке представился через несколько минут:
– Комиссар Красной армии – Фурманов!
Это был он. Тот самый комиссар при Василь Ивановиче Чапаеве, известный пролетарский писатель и видный большевик.
– Вы ешьте, ешьте, господа… – добавил Фурманов. Он продолжал осматривать серванты с посудой, проводил ладонью по спинкам стульев, а потом бесцеремонно распахнул двери и проследовал внутрь дома по анфиладе комнат – прямо к будуару Натальи Николаевны!
Прадед бросился за ним следом, а Фурманов уже вошел туда и крутил в руках флакончик духов, взяв его прямо с полки трельяжа Натали.
– Что вы себе позволяете! – с возмущением спросил его Георгий Христофорович. – На каком основании?
Двое солдат, сопровождавших Фурманова, моментально встали между ним и комиссаром, угрожающе наклонив винтовки со штыками в сторону прадеда.
– Да вот смотрю, – спокойно сказал Фурманов, – подбираю себе дом… Вы знаете, – обратился он к солдатам, – а, пожалуй, мне этот дом подходит! На нем и остановимся! Конечно, обстановочку надо будет сменить, картинки эти со стен убрать. Может, в музей какой отнесете. Барахло всякое тоже мне не надо… А ты на меня голос-то не повышай! – закончил он фразу, глядя в упор на Георгия Христофоровича своими бесцветными глазами. – Ты иди пока к семье. Доедайте там свой обед и помещение освободите! Возьмите с собой то, что сможете унести.
– Как? Куда унести? Куда нам идти? – спросил пораженный прадед.
– Это уже дело ваше! Хоть к царю, хоть к Временному правительству!
Фурманов прошел обратно. За ним солдаты, а следом на негнущихся ногах Георгий Христофорович.
Бог уж с этими картинками на стенах! Там висели полотна Айвазовского, Репина, Сурикова и Левитана. А вот что делать с коллекцией? Прадед всю жизнь собирал фарфоровые чайники. Их было в коллекции более пятисот штук. Для полноты не хватало всего двух экземпляров. Революция ему помешала, он уже нашел коллекционеров в Голландии и в Китае, у которых можно было докупить два недостающих экспоната…
– Я буду на вас жаловаться! – выкрикнул прадед. – Вы преступники! Я столько сделал для России. У меня мандат!