— Да вам наверняка и так все известно, — негромко сказал Дмитрий Иванович. — А мне больше помощи попросить не у кого.
— Известно! — фыркнул Ворошилов и поправил на столе бумажный холм. За его спиной на стене взблескивал маятник в старинных часах, и это движение мешало Шаховскому. — Мне, конечно, многое известно, Дмитрий Иванович, но тут, насколько я понимаю, дело довольно тонкое и… как бы это помягче… уж больно криминальное.
Шаховской кивнул. Ворошилов порассматривал свои очки так и эдак, почесал за ухом, а потом спросил:
— Куда это вы смотрите?
— А?.. А, на часы.
Ворошилов повернулся и тоже посмотрел.
— Надо бы их завести. Из дома принес, сделаны на немецком часовом заводе в тысяча восемьсот девяносто втором году. Семейная реликвия. В квартире с ними сожительствовать невозможно, бьют каждые полчаса, а здесь я привык, знаете ли.
Он еще посмотрел на часы — с удовольствием, а потом оборотился к Дмитрию Ивановичу без всякого удовольствия.
— А письма? Помните, вы рассказывали про письма, которые на месте преступления нашли? Что-нибудь прояснилось?
— Пока почти ничего.
— Давайте я вам лучше в этой части помогу, — предложил Ворошилов, как-то особенно выделив «часть», в какой он может помочь. — Подключу архивистов. Хотите, аналитическое управление?.. Они ребята дотошные, чего-нибудь да разыщут. А депутаты не по моей части. Я же аппаратчик, никчемный человек. Больше с бумажками работаю.
— Не станете помогать? — уточнил Шаховской на всякий случай, хотя и так все было ясно.
Ворошилов уставился на него, сделав физиономию учтивой, а глаза плоскими.
— Тогда прошу прощения, Петр Валерианович.
— Да бог с вами, за что же? Вопрос-ответ, ничего особенного.
Несолоно хлебавши Шаховской вернулся в университет, кое-как прочитал две лекции, долго сидел на кафедре за шкафом, перебирая заготовленные Борей материалы и пытаясь извлечь из них хоть что-то. Потом были семинары, и они тоже дались профессору с трудом. Он знал за собой такое — начав думать о том, что его на самом деле интересовало, он совершенно выключался из жизни сиюминутной, привычной. Мать всегда говорила, что он не заметит конца света, если о чем-нибудь всерьез задумается, и это истинная правда. Никакого конца света сегодня не планировалось, но и семинары, и лекции профессор провел скучно, серо. В общем, обыкновенно. А студенты терпеть не могут обыкновенности, это уж Дмитрию Ивановичу было отлично известно!..
…Почему Шаховской — тот Шаховской — ни с того ни с сего заговорил в Думе о поездке министра финансов Коковцова в Париж? Ни до, ни после секретаря Первой Думы финансовые вопросы не интересовали, хотя выступал он много и часто?.. И что означает примирение министров — внутренних дел и юстиции, если оно на самом деле состоялось? В письме Щегловитова упоминается Столыпин!.. На чем они могли сойтись, ведь у них на самом деле были очень разные взгляды на усмирение бунта и революции?..
Нужно разыскать воспоминания Коковцова, Шаховской точно знал, что тот много писал в эмиграции, и изучить внимательно, нет ли у него упоминаний о том самом дне в Думе, когда князь Шаховской вдруг предложил отсрочить его отъезд.
«Воспоминания Коковцова», — написал на бумажке Дмитрий Иванович.
…Вчера вечером Варвара сказала ему: «Звоните, Дима!», зевнула до слез, смутилась и засмеялась — расстались они поздно. Она жила в старом неухоженном доме на Мясницкой, подъезд облупленный, страшный, в струпьях облезшей зеленой краски. «В центре полно таких домов, — сказала Варвара, когда в подъезде он стал оглядываться по сторонам, — ну, которые еще не успели купить и продать за бешеные миллионы, а жителей выселить в Дегунино Восточное!»
Дмитрий Иванович потом долго думал — почему в Восточное?..
…Этот дом на Мясницкой с одиноким фонарем перед ободранной коричневой дверью понравился ему гораздо больше того, ухоженного и богатого, в котором обитали прекрасная Милана и ее вышколенная сторожиха. Там все было… придуманное, ненастоящее, выставленное напоказ, а здесь все наоборот. И дело не в том, что Шаховскому запустение и неухоженность нравились больше красоты и шика, а в том, что красоту и шик всякий понимает по-своему. Ему нравилось, что в доме на Мясницкой Варвара выросла, ходила по этой улице в школу — «во-о-он там, видите, наша школа, а дальше музыкальная!» — а под Новый год в «Детский мир», он же рядом, только площадь перейти.
«В «Детском мире», — рассказывала Варвара и улыбалась своей дивной улыбкой, — были такие корзины с игрушками. Огромные! В них сидели всякие звери. И разрешалось в них рыться! Я рылась сначала в одной, потом в другой, а толпа страшная, не подойти. Но в этом все дело! Хотелось найти своего медведя, понимаете?.. Из всей корзины выбрать одного, своего. И мама всегда меня ждала, не торопила. Она сейчас вспоминает, как мы ходили, и говорит, что ее ужас берет. Но ничего он не берет, я-то знаю! А потом мы брали медведя и шли домой, вот так, по кругу, в обход. И на Кузнецком мосту заходили в булочную. Там продавали бублики. Теперь нигде не продают бубликов, не знаю почему. Мы приходили домой с медведем и бубликами, а елка уже стояла, родители ее всегда рано ставят! Я однажды под ней заснула, и папа не стал меня переносить в кровать. Я утром проснулась и ничего не поняла — надо мной зеленые ветки, представляете?!»
Он представлял. И елку, и медведя, и дорогу из «Детского мира» вокруг Лубянской площади, и маленькую Варвару почему-то в клетчатом пальтишке.
«У вас было клетчатое пальто?» — спросил он неожиданно, и она удивилась, потому что оказалось — было.
…Почему нигде нет никаких упоминаний о заговоре, если на самом деле он существовал? И против кого? Кто это — «известная вам особа», которая упоминается в письме Щегловитова? О чем именно должен узнать государь? Дело очень важное, если уж о нем докладывали государю! Что именно произошло в мастерской на Малоохтинском, которую «случайно обнаружила полиция»? Хороши случайности, если у каждой двери оказались жандармы, права Варвара!
Еще он спросил ее, как получилось, что у нее такая странная профессия — эксперт? Странная и некрасивая. Варвара Звонкова страшно удивилась. Ей не приходило в голову, что у нее некрасивая профессия! «Папа всю жизнь на Петровке проработал, — объяснила она. — И мне тоже очень хотелось служить там же. Я папой очень гордилась, и мне здание нравилось, мы с бабушкой всегда на Петровку ходили гулять, — вдруг папу встретим. И несколько раз правда встречали!.. Только он все время бежал, то на вызов, то с вызова. Он мне сказал, что в следствии — ну, в серьезном следствии, конечно, — женщине не место, и оперативником она быть не может. Осталась одна дорога, в эксперты! А мама хотела, чтоб я поступила в МГИМО и сначала красиво училась, а потом красиво ездила в разные красивые страны!.. Она, как и вы, поклонница красоты!»
Осталось еще очень много всего, о чем он хотел спросить, но они прогуляли до ночи, и нужно было расставаться, а расставаться он как раз не хотел.
… Он позвонит ей сегодня, и они встретятся.
Дожив до сорока лет, Дмитрий Иванович стал профессором и «ученым человеком», как иронизировал полковник Никоненко, написал множество научных трудов и монографий, заработал «имя» — Боря то и дело повторял, что Дмитрию Ивановичу хорошо живется, потому что у него «имя», — но огромная часть жизни, в которой принято звонить девушкам и назначать им свидания, и провожать их до подъезда, и приглашать в кафе, и разговаривать о пустяках, страшно важных, никогда не имела к нему никакого отношения.
Он женился только один раз, давно, еще в аспирантуре, на чудесной девушке из Абакана, которая все время хохотала, обожала клубничное мороженое, пела «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж!», носила мини-юбки, колготки в сеточку и лакированные сапоги. Диму Шаховского она тоже обожала, готовила на ужин «вкусненькое», а когда приходили его друзья-лингвисты, таращила глаза и восхищалась, что они такие умные, говорят — ни слова не поймешь!.. Очень быстро девушка из Абакана соскучилась с ним так, что вовсе перестала петь про вернисаж и пейзаж, и даже пару раз поплакала, и объявила ему, что мама считает, они «не пара»! Дима Шаховской не умел разбираться в тонких материях, ему казалось, что все хорошо — они не ссорятся, не портят друг другу нервы, не «рвут душу», этого вполне достаточно. Но она считала как-то по-другому и года через два объявила Диме, что «встретила другого и полюбила его всей душой». Она опять плакала, жалела Диму, который теперь без нее пропадет, ругала себя и называла «вертихвосткой», потом села к нему на колени, обняла изо всех сил, зашептала в ухо, чтобы он не расстраивался, она будет приходить «часто-часто», и они «навсегда останутся друзьями», потому что Дима «очень, о-о-очень хороший», а сейчас он должен ее отпустить, потому что она «полюбила».
Он отпустил, конечно.
Новый муж, кажется, хоккеист, быстро увез ее в Лондон или Ванкувер. Наезжая в Москву, она непременно звонила Диме и его родителям, привозила «сувенирчики», хохотала, показывала фотографии кудрявых детишек, мальчика и девочки, таращила глаза, говорила, какая скучища там, в Лондоне или Ванкувере, ну просто несусветная!.. В Абакане было гораздо веселее, правда, правда! «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пассаж!»
Потом хоккеист куда-то делся, и она оказалась женой модного певца, звезды эстрады «первой величины». Тут произошла метаморфоза. Она перестала звонить, приезжать и хохотать и сделалась «столбовою дворянкою», как в сказке. Несколько раз Дмитрий Иванович видел ее по телевизору, где она сидела прямо, почти не улыбалась, рассуждала о своих корнях, — Абакан в ее рассуждениях никогда не поминался, — о том, как важно для мужчины, чтобы рядом с ним была правильная женщина, а также о необходимости образования, вот, например, ее дети получают это самое образование в лучших университетах мира, как и положено детям аристократов. Очень серьезно говорила о любви, единственной, ниспосланной Богом, и демонстрировала бриллиант в одиннадцать каратов, подаренный ей певцом к годовщине свадьбы.
Действительно, пассаж, что тут скажешь!..
В следующий раз Дмитрий Иванович увлекся специалисткой по древнерусской истории, которая защищала диссертацию в его университете. Она была блестяще образованна, очень умна и в научных вопросах непреклонна. Друзей Шаховского она то и дело уличала в невежестве и ставила на место, и ему самому спуску тоже не давала. С ее точки зрения, он сделал очень мало — как ученый, — да и вопросы, которыми он занимается, совершенно пустяковые и изучать их глупо. Дмитрий Иванович поначалу оправдывался, старался казаться глубже и шире, все пытался доказать, что не так уж он плох, но она слушать ничего не желала. Когда он давал ей почитать свои монографии, она возвращала их, исчерканные красной ручкой, с пометками и язвительными замечаниями на полях, и как-то он поймал себя на том, что его тянет посмотреть прежде всего последнюю страницу, какая там оценка стоит!.. Быт она презирала, и не просто презирала, а как-то нарочито, напоказ, батон по рассеянности совала в бельевой ящик, фантики от конфет, читая книжку, закапывала в цветочные горшки, переполненные мусорные пакеты ставила на подоконник, а грязные тарелки на одеяло. Одевалась она исключительно в черное и, когда курила, непременно сыпала пепел себе на юбку. Потом ей предложили работу в Питере, и она уехала, велев Дмитрию Ивановичу следовать за ней.
Он не последовал, и все закончилось.
Была еще барышня из банка, куда Дмитрий Иванович наведывался за зарплатой. Больше всего на свете она любила в выходные поехать «на шопинг», то есть в торговый центр на МКАДе, и там шататься в толпе себе подобных между магазинами с барахлом, покупать соли для ванны и еще «что-нибудь хорошенькое», а потом пить капучино посреди огромного неуютного пространства, переполненного людьми с тележками и без тележек, и непременно рядом с катком. Оттуда грохотала музыка и несло ледяным сквозным ветром. Каждое утро она надевала костюм — «белый верх, темный низ» — страшно боялась опоздать, в банке опоздания строго карались, неслась на работу, там до вечера зевала до слез, сидя за стеклянной перегородкой, от скуки присылала за день по сорок эсэмэсок. Вечером неслась домой, страшно боялась опоздать, любимый сериал начинался ровно в семь. Просмотр сериала продолжался до девяти, потом, позевывая, она садилась за компьютер и оповещала «друзей» в социальных сетях, как провела день и что именно ей сегодня понравилось в сериале, а что разочаровало. Однажды совместно с «друзьями» ей удалось спасти котенка. Какие-то негодяи выкинули на улицу несчастное животное, и «всем миром», «бросив клич», добрые люди пристроили его в «хорошие руки». Разговоры о спасении продолжались несколько недель, не только в Сети, но и на кухне, и Дмитрий Иванович совершенно изнемог. Она все время мечтала об отпуске — уж очень ей надоедало сидение за стеклянной перегородкой и зевание до слез, — и непременно «в шикарном месте». Несколько месяцев шли приготовления, во время «шопинга» покупались алые сарафаны и золотые босоножки, а следующие за отпуском месяцы посвящались обсуждению отпуска в Сети, выкладыванию фотографий и подсчету «лайков».
Пожалуй, Шаховскому пришлось бы на ней жениться, потому что вариантов не было никаких, а замуж ей давно пора, и колечки в ювелирном рассматривались очень придирчиво — с непременным выкладыванием фотографий и последующим сбором «лайков» — но Бог спас, как выражалась его мать. В караоке-клубе она повстречала «богатого», моментально собрала вещи, переехала в снятую им квартиру и занялась увлекательным и отнимающим много сил процессом его развода с женой.
…Истории эти не имели ничего общего с прогулками по Мясницкой и разговорами о родителях и елках! Он то и дело вспоминал, как увидел Варю в первый раз, на месте преступления, в ампирной зале, где на полу лежал труп, и как она подняла глаза и улыбнулась ему своей необыкновенной улыбкой!
…Нужно позвонить. Прямо сейчас.
Шаховской вытащил телефон, некоторое время путался в многочисленных функциях и приложениях — телефон предлагал ему включить компас, узнать курс акций и наговорить что-нибудь на диктофон, — а потом Дмитрию Ивановичу все же удалось набрать номер.
— Привет, — сказала Варвара.
Ему показалось, что с тех пор, как они расстались, прошло двадцать лет, а не полдня.
— Пойдемте со мной к сумасшедшей старухе. А?
Она засмеялась.
— Куда мы с вами пойдем?!
— Старуха, — повторил он, сам не зная, что говорит, — приходила к Ломейко, требовала вернуть бриллианты. Говорила, что они спрятаны в особняке, а она единственная наследница. Полковник сказал, что ее нужно послушать, хоть она и сумасшедшая.
— А я-то вам зачем?