— Чья переписка?
— Шаховского, секретаря Первой Думы. Там и про бриллианты, и про заговор, и про операцию, которую Столыпин придумал! Я же не дурак, я только те документики забрал, которые к заговору имели отношение. Я долго искал и все-таки их нашел! Два года назад нашел! И с тех пор ждал.
— А идею-то откуда взял? С чего искать начал?
— С того, что тетка орала про эти бриллианты день и ночь. Что они наши, только пойди и возьми. Я подумал, чем черт не шутит, может, там и впрямь бриллианты?.. И стал документы смотреть. И нашел переписку Шаховского, повезло мне! Никто бы ничего не узнал, если б… не этот Шаховской!..
Тут он встал и растерянно пригладил волосы и сказал сам себе с удивлением:
— Не может быть. Да ладно. Все равно доказать ничего нельзя. Не докажут они ничего.
— Зачем Ломейко зарезал? Делиться не хотел?
— Да он дурак, — махнул рукой Борис. С досадой махнул. — Совсем дурак, голимый. Я ему наобещал сенсацию, ученые-историки раскрыли неизвестный заговор девятьсот шестого года! А он все хотел научной славы, особенно после того, как ему Шаховской диссер не дал защитить. Ученый!.. Твою мать!.. Великий знаток русской истории!..
— Зарезал за что?
— Да ни за что! Я сам не ожидал, понимаете? Я эту створку отковырял, а там… чашка. Она в тряпку была завернута, но уже по весу я понял, что она… не пустая, — Борис прикрыл глаза, вспоминая. На лице у него был восторг. — Я подумал, неужели правда? Все правда?! Неужели я богат?! Мне бриллианты достались, которыми тот Шаховской террористов подманивал! А Павлик стал лезть ко мне, понес, что это его, в музее, значит, на его территории, он со мной готов поделиться, конечно, но в правильном соотношении… Ну, я тем же ножом, каким створку отковыривал, его и…
Он перевел дыхание.
— Не докажете вы ничего.
— Нож куда дел?
— Нет ножа, и не найдете, не старайтесь.
— Не буду стараться, — согласился Никоненко. — Бриллианты куда дел?
Борис посмотрел на него и вдруг растерялся.
— Ну, понятное дело, — опять согласился Никоненко. — В Гохран не сдал, в Грановитую палату не отнес. Дома у тебя сокровища нации-то?.. В унитазном бачке? А то еще в морозилку любят класть, в фарш замороженный, милое дело тоже.
— Значит, какие-то документы все же были, — под нос себе пробормотал Шаховской. — Заговор не мог пройти совсем бесследно.
— Да отстань ты с документами, Дмитрий Иванович! У нас тут все так кучеряво складывается!
— Не нашли бы меня никогда, — твердил Борис. — Ни имени, ни фамилии никто не знал, кроме Павлика, а его я… Нужно было сразу и тетку тоже, но жалко стало. Она добрая и несчастная. Всю жизнь одна, кошки у нее. Тоже все богатство хотела получить. Не злодей же я какой-то…
— Не помогло бы, и если б ты тетку порешил, парень. Ей-богу, не помогло бы. Профессор, вишь ты, с батюшкой из храма Знамения иконы Божьей Матери беседу проводил и розыск осуществлял на его территории. А батюшка про тетку твою и про то, что она бриллиантов каких-то в особняке доискивалась, знал хорошо и от профессора не утаил. Мы бы стали тетку искать, нашли бы труп, а там и до тебя недалеко. Племянник у ней Борис Викторов. И профессорский выученик, большой дока по исторической части опять Борис Викторов. Нашли бы. Может, не сразу, но точно нашли бы.
— Вот именно, что не сразу. Я бы уехал, может быть. Успел бы.
— Это может, — согласился Никоненко. — Ты письма-то зачем на трупе бросил? Дурак, что ли? Мы бы про бриллианты и не узнали никогда, и Шаховского я не стал призывать, если б не письма!
— А я даже не посмотрел, — признался Борис устало, — что там за письма. Вот правда в голову не пришло! И вообще после того, как Павлик, дебил, ко мне полез и пришлось его…
— Зарезать, — подсказал Никоненко безмятежно.
— Я потом плохо соображал. Я камни в карман высыпал, нож забрал и ушел тихонько.
Тут он опять сел на ближайший стул, потер лицо и спросил Шаховского:
— Что теперь будет, Дмитрий Иванович?..
— Я не знаю, Боря.
— Но я же… достоин большего! Правда достоин! Чем крошки с вашего стола подбирать, статейки кропать и ждать, когда меня начальником сектора сделают! Я умный, я все могу. У Павлика папаша миллионер, а сам он из помойки! Это же несправедливо! Он без ошибок писать не умел, а музеем заведовал и на «Мерседесе» катался. У меня бы все получилось, если б не вы!.. Что вы со мной сделали?! Что со мной будет?!
— Суд будет, — сообщил Никоненко. — А покамест доказательства соберем, помолясь, камушки изымем, под протокол все запишем. Ты че, думаешь, убивать можно, а отвечать не обязательно?.. Так не бывает, парень. Вон, спроси у профессора своего про исторический процесс — все последовательно, все по правилам. Есть преступление, значит, быть и наказанию!..
Он прошагал к двери, распахнул и приказал привычно и деловито:
— Забирайте.
На это Шаховской не стал смотреть, и Никоненко не стал смотреть тоже.
…Вдвоем, профессор и полковник, вышли на университетское крыльцо и сбежали вниз. Профессор по левому полукружью ступенек, а полковник по правому. Снег шел, отвесный, плотный, и не таял. Деревья и лавочки в сквере все стояли заснеженные.
— Такие дела, — молвил Никоненко, натягивая перчатку.
— Плохая у тебя работа, полковник.
— Собачья, — согласился Никоненко. — Ты куда сейчас?
Шаховской кивнул в сторону Охотного ряда.
— Пойдем, провожу.
Некоторое время они шли молча, сторонясь толпы на Моховой.
— А кто такой Шаховской? Ну, не ты, а другой? Из Первой Думы?
— Я тебе говорил. Секретарь председателя, депутат. Очень знаковая фигура.
— Родственник?
— Нет, не родственник.
— Да ладно тебе, Дмитрий Иванович! Чай, не тридцать седьмой год! Нынче родственные связи с князьями — самое почетное дело.
— Он мне не родственник. Просто еще один Шаховской. То есть другойШаховской. Это… — Дмитрий Иванович помахал рукой неопределенно и поддернул на плече ремень портфеля, который все норовил съехать. — Это согласование времен, понимаешь?
— Не, не понимаю.
— Я и сам не очень понимаю. Но время сделало петлю. Они жили там и тогда, а мы здесь и сейчас. Иногда мне кажется, что они — и есть мы.