- Что нам делать? - спросил Браухич, - Поедем туда?
- Нет. Я видел на своем веку многих погибших гонщиков - великих и знаменитых, хороших друзей и храбрых противников. Но никогда я не видел кого-то из них, лежащим мертвым у обломков своей машины... Я хотел сохранить их в своей памяти живыми. И в моей памяти они живы до сих пор.
И Бернд Роземайер. Для меня, светловолосый Бернд, с его улыбающимся молодым лицом, светящимися глазами, этот блестящий молодой Зигфрид и сорвиголова, никогда не умирал. Для меня он просто однажды сел в свою серебристую машину и уехал навстречу неизвестной цели. Он просто отправился в тот путь, в который когда-нибудь отправимся все мы...
[…]
Несколько дней спустя я встретил на штутгартском вокзале профессора Порше.
- Приветствую, господин Нойбауэр! - сказал он и взволнованно вытащил из кармана фотографию. - Что Вы об этом скажите? Это ведь безумие - послать Бернда на рекорд на помятой машине! Неудивительно, что случилось несчастье!
Я посмотрел на изображение и почти решился дара речи. Действительно: можно совершенно ясно различить, что бока машины измяты и погнуты. Что это значит на скорости в 400 км/ч - объяснять не надо.
- Я этого не понимаю, - сказал я, - Я ведь видел машину незадолго до старта - она была безупречна!
- Перед стартом, - сказал Порше, - Но эта фотография явно сделана уже после старта. Возможно, тогда уже действовало давление воздуха...
Из-за этой фотографии возник огромный переполох. Она появилась в прессе, и против Auto-Union возникли тяжёлые обвинения. Говорили о легкомыслии, о безответственности.
- Это подделка! - клялся Себастьян. - Когда машина стартовала, на ней не было и царапины!
И другие могли это подтвердить. Себастьяну удалось доказать, что злосчастная фотография была сделана через несколько секунд после старта, когда скорость машины была еще очень мала. Но слухи о том, что Бернда Роземайера легкомысленно отправили на смерть, не хотели утихать.
Тогда Auto-Union устроила эксперимент. Они построили точную копию кузова несчастливой машины и одним дождливым днем представили ее прессе. Репортёры сделали свои фотографии - и обнаружили: "вмятины" можно ясно видеть и на этом, без сомнений, целом кузове. Это ничто другое как отблески на зеркально отполированной поверхности металла...
Есть много теорий о причинах смертельной аварии Роземайера. Например, одна английская газета обнаружила на другой фотографии следы торможения. Она утверждала: гонщик такого класса как Роземайер знал, что торможение на такое скорости означают самоубийство. Он не тормозил. Таким образом, следы могут иметь только одну причину: заклинило поршни мотора и этим заблокировало задние колеса... Но это вряд ли возможно. Если бы заклинивший мотор заблокировал задние колеса, то слой резины на шинах за доли секунды стёрся бы до основания. Я сам видел шины. Они были целы.
Вильгельм Себастьян не мог успокоиться. Он нажал на все рычаги, чтобы обнаружить причину аварии и получил разрешение посмотреть секретную сводку погоды соседнего военного аэродрома и сравнил автоматические замеры силы ветра с электрическим хронометражем последней поездки Бернда. И обнаружил ужасное стечение обстоятельств: точно в ту секунду 28 января 1938 года, когда Бернд со скоростью около 450 км/ч приблизился к просеке у Мёрфельдена, внезапно возник порыв ветра почти ураганной силы. Этот порыв как игрушку снес машину Бернда с трассы и вызвал аварию!
Если бы Бернд проехал это критическое место на долю секунду раньше или позже - он бы не умер. Но Бернд был пунктуален на свидании со своей смертью...
Этим объяснением все удовлетворились. Только один человек в это не верит. Он ничего не говорит, но составил свое собственное мнение. Это я - толстый Нойбауэр.
Сегодня я хочу впервые поговорить о моей теории той смертельной аварии. Я утверждаю: Бернд Роземайер знал, что у моста Мёрфельдена поджидает опасность. Он был готов к боковому ветру и знал, что ему надо будет корректировать. И такой гениальный гонщик как Бернд без сомнений смог бы удержать машину... если бы эта машина буквально не развалилась!
Чтобы это доказать мне придётся слегка углубится в технику. Но не бойтесь: даже абсолютный профан сможет сразу понять мои расчёты при помощи некоторого количества здравого смысла. Когда Бернд достиг просеки, его скорость была около 450 км/ч. На такой скорости сопротивление воздуха составляет - при условии удачных аэродинамических обводов - примерно 400 килограммов на квадратный метр. К этому давлению внезапно добавился боковой ветер со скоростью около 70 м/с - это дает дополнительную нагрузку в 200 килограммов на квадратный метр. Таким образом, в этот критический момент квадратный метр кузова подвергался давлению в 600 килограммов. Это больше, чем может выдержать тонкая алюминиевая жесть...
То что случилось потом, произошло за доли секунды: кузов поддался давлению, вмялся, потерял аэродинамическую форму - и в равной степени давление на вмятую часть молниеносно возросло с 600 до 1100 килограммов на квадратный метр... пока кузов буквально не лопнул! Это было так, как будто бы машина на скорости 450 км/ч врезалась в стену. В "стену", состоящую из воздуха.
Есть и другие доказательства правильности моей теории. Боковой разворот машины в момент аварии и то обстоятельство, что шасси нашли за 600 метров от места аварии - без малейших следов кузова! В любом другом случае кузов тоже был бы измят и раздавлен – но, по крайней мере, большие его части остались бы висеть на шасси.
Сегодня я уверен: Бернд Роземайер погиб от ненадёжности материала. И всё гоночное мастерство в мире не смогло бы его спасти.
[...]
В то время (прим.: конец августа 1939 года) мы и наши машины были в Белграде. Предстояла большая дорожная гонка, последнее соревнование года. Манфред фон Браухич тоже с нами.
Карач на этот раз не стартует. Его ноге снова стало хуже. В будущем он собирается участвовать только в самых важных Гран-при.
Мыслями, мы все в Белграде, только наполовину в гонке. Мы не знали, что происходит дома, в Германии. Новости доходят редко, зато слухи становятся все больше. Портье нашего отеля все знает лучше всех. - Данцигу конец! - кричит он, когда я в субботу прихожу на обед. - Поляки делают буммм-буммм...
Я позвонил в посольство. - Нам ничего не известно, - отвечают они. - Подождите!
Мы ждем. У Манфреда фон Браухича и Херманна Ланга нервы как канаты. Их ничего не волнует. Дуэль между ними началась уже на тренировке и они уже давно застолбили за собой первые стартовые места.
Вечером, в отеле, я как раз собирался утопить печаль в стаканчике далматинского вина, когда в комнату ворвался наш старый шинный специалист Дитрих. Его глаза блестят, усы топорщатся. - Детки! - кричит он, - Началось... немецкая армия вчера вошла в Польшу!
Несколько механиков крикнули: "Ура!" и "Поддадим лукам!" (Лука - шуточное прозвище поляков). Но большинство остались серьёзными и тихими. У меня во рту плохой привкус. Одну мировую войну я уже прошел. И знаю, что она означает: кровь, лишения, слезы и невыносимые страдания... для всего мира.
Я плохо провел ночь, измученный кошмарами и плохими предчувствиями. Когда я утром без всякого удовольствия сидел за яичницей, к столу подсел Херманн Ланг.
- Я хочу передать Вам привет от Браухича. Он улетел.
Я подскочил, как будто укушенный тарантулом. - Улетел? Он что, совсем с ума сошёл? Ему же сегодня участвовать в гонке!
- Он сказал, что когда Родина зовет, Браухич не может оставаться далеко от нее.
- Вот черт! - реву я, - А когда зовет Нойбауэр, он должен оставаться тут!
Минуту спустя я уже мчусь на аэродром. Самолёт Lufthansa уже стоит на старте. Моторы работают. Я лично залез внутрь. А там сидит Манфред и не рискует посмотреть мне в глаза, пока я бушую и хватаю его за воротник. - Я научу вас уму-разуму! Если вам так не терпится отправиться на войну, то пару часов вы все-таки подождёте...
Только через пять минут я заметил, что Манфред вообще-то совсем не спешит на защиту отечества. Самолет собрался лететь не в Рейх, а взять курс на нейтральную Швейцарию. Вы ведь помните: у Манфреда остался в Лугано чемодан (прим.: в доме Карачиоллы)... далеко от стрельбы!
Но вернёмся к последней гонке перед Второй Мировой войной: Браухич мчался как безумный. На этот раз он хотел выиграть и не пропустить вперёд Ланга. Он летел перед ним, срезал повороты. Лангу не удавалось обогнать.
Но холерик Манфред на первом круге слегка соскочил с трассы. Заднее колесо заехало на бордюр, взметнуло камешки и гальку... Клак... Ланг почувствовал резкую боль в левом глазу, несколько секунд он не видит вообще ничего, едет вслепую, больше подчиняясь инстинкту, жмёт на тормоза... Затем он медленно закатился в боксы и вылез. Наш доктор Глезер исследовал его: "Осколки стекла в глазу. О том, чтобы ехать дальше, нечего и думать!".
Между тем виновник аварии, Манфред, продолжает одиноко кружить перед остальным пелетоном. Он хочет победить. Как говорилось, ему очень срочно надо домой...
Нуволари сидит у него на хвосте и подгоняет. Этого Манфред не выдерживает. Он нервничает. Он резко дергает машину через повороты, его заносит, шины визжат. Я предчувствую несчастье, и оно не заставило себя ждать - прямо перед зданием французского посольства. Как раз в ту минуту, когда Франция объявила Германии войну... Браухича занесло, он затормозил, не справился с управлением, машину развернуло вокруг собственной оси, и она замерла задом наперед. К счастью, мотор не заглох. Но - чтобы развернутся на узкой трассе ему надо проехать пару метров против движения. Это - против правил! Но Браухич попробовал все равно. Может, ему повезет, и никто из гоночного руководства этого не заметит. Он тронулся, как раз собрался развернуться, когда из-за угла выскакивает Нуволари... Браухича парализовало от страха. Это конец... Нет! Только у такого человека как Нуволари могло получиться проскочить между стеной дома и Mercedes. Никому другому не удалось бы среагировать так быстро. Тацио, человек с туго обтянутым кожей лицом, в этот момент спас жизнь и себе и Браухичу. Минутой позже Нуволари заехал в боксы. Замена шин. Я вижу, как механики толкнули его, вместо того, чтобы, как предписано правилами, использовать электрический стартер.
- Протест! - кричу я. Это шанс все-таки спасти победу для Браухича - если Нуволари дисквалифицируют!
- Нееет, господин Нойбауэр! - холодно улыбаясь, сказал Себастьян. - Если вы подадите на нас протест, тогда мы подадим протест на Браухича, потому что он ехал против движения!
Вот те на! Я отказался от своего протеста. И пожалел, что вытащил этого Браучича из самолета. Надо было оставить его катиться на все четыре стороны - тогда бы мы выиграли гонку! А так - он ранил Ланга и своими выкрутасами перед французским посольством лишил нас победы...
Вот так закончилась последняя мирная гонка - на плохой ноте. Но она потонула в той какофонии, которая вскоре сотрясла мир... Тем днем 3 сентября началась Вторая Мировая война. И тем же вечером мы устало и уныло отправились домой. Это был путь в неясное будущее, которое принесло нам уверенность только в одном: время великих гонок, великих побед прошло. Буря раскидала нас на все стороны света. Наши друзья внезапно превратились во врагов, пение компрессоров потонуло в грохоте пушек - только потому, что так хотела горстка безумных и безответственных политиков.
После многих лет страданий мы встретились снова - уже в другом мире.