Алексей Юрьевич Сотников в свой офис на заводе «Кристалл» раньше полудня обычно не являлся. И не потому, что любил поспать подольше. Вставал он рано, но утренние часы, когда глаз был еще свежим, предпочитал посвящать работе: смотрел подготовленные женой эскизы или ловил то, что упустил раньше, в собственных изделиях.
И очень не любил, когда его отвлекали, отрывая это самое чудесное утреннее время, эти уникальные неповторимые два-три часа, в течение которых глаз видит то, что не смог увидеть и оценить накануне.
Поэтому, когда около десяти утра раздался звонок на мобильный, Сотников скривился от разом нахлынувшего раздражения. Номер, высветившийся на дисплее, был незнакомым.
– Сотников Алексей Юрьевич?
И голос, звучавший официально и почему-то сердито, тоже был незнакомым.
– Я вас слушаю.
– Следователь следственного комитета Разумов. Вы знакомы с Леонидом Константиновичем Курмышовым?
– Да, конечно, – забеспокоился Сотников. – А что случилось? Лёня попал в аварию?
– В аварию? Почему именно в аварию?
Ювелиру показалось, что в голосе следователя Разумова проскользнула насмешка.
– Лёня очень неаккуратно водит машину… Что с ним? Он в больнице? Или…
– Или, – равнодушно подтвердил следователь. – Но это не точно. Нам нужно, чтобы вы приехали и опознали тело.
– Тело? Какое тело… – в ужасе забормотал Сотников. – Что вы говорите такое… Я не понимаю.
– Алексей Юрьевич, – голос Разумова стал мягче, теперь в нем слышалось уже участие, – вы хотя бы в курсе, что Леонид Константинович Курмышов пропал несколько дней назад?
Ювелир тяжело опустился на стул и обмяк, мышцы отказывались держать спину.
– Я знаю, что его искали. Мне в пятницу звонили с его фирмы… нет, не так, мне звонили с моей фирмы и говорили, что приходил Араратян, начальник производства из «Софико», искал Лёню… У нас с Курмышовым офисы рядом, в одном здании. И все знают, что мы давние друзья. У него были назначены какие-то переговоры, а он не явился. Но я не беспокоился, потому что для Лёни это нормально – пропадать, не отвечать на звонки.
– Да, – подтвердил следователь, – именно Араратян и подал вчера заявление о розыске Курмышова. Мы пригласили его на опознание как заявителя, но он так бурно отреагировал… Через некоторое время позвонила его супруга и сказала, что у Вагана Амаяковича сильнейший гипертонический криз, пришлось вызывать «скорую», приехать на опознание он не может. И дала ваш телефон как самого близкого друга разыскиваемого Курмышова. Видите ли, как обстоит дело: у нас есть неопознанный труп, без документов, но приметы внешности совпадают с теми, которые указаны в заявлении Араратяна. Так что мы и сами не знаем, Курмышов это или нет.
– Да, – глухо проговорил Сотников. – Конечно, я все понимаю. Я приеду. Говорите, куда.
Хорошо, что жена дома, он сейчас не сможет сесть за руль. Конечно, Людмила тоже не железная, и поездка в морг для опознания выбьет ее из колеи, но все-таки она не так близко и давно знала Лёньку… И потом, опознавать-то не ей придется, ей даже не нужно будет входить внутрь, достаточно будет подъехать к зданию и посидеть в машине.
Возле здания бюро судмедэкспертизы курили на крылечке два крепких паренька, которые каким-то немыслимым чутьем угадали машину Сотникова и сразу подошли.
– Алексей Юрьевич? Пойдемте, мы вас проводим, следователь вас ждет.
– Мне пойти с тобой? – робко спросила Людмила, бледная до зеленоватости.
– Не нужно, Люленька, ты подожди здесь.
Сотников стиснул зубы, сказал себе: «Это нужно перетерпеть. Это всего несколько минут. Нужно просто перетерпеть. И может быть, это все-таки не Лёня…» – и вошел следом за молодыми людьми в железную дверь с табличкой: «Отделение экспертизы трупов».
Но это оказался Лёня. Достаточно было всего одного короткого взгляда, чтобы не сомневаться: на столе под простыней лежит именно Леонид Константинович Курмышов.
Сотников пошатнулся, стоящие по обе стороны от него крепкие ребята ловко подхватили его под руки и вывели в коридор. Следом за ними вышел следователь Разумов, оказавшийся достаточно молодым, не старше тридцати пяти лет, но уже с заметной плешью в светлых редких волосах.
– Алексей Юрьевич, мне нужно теперь вас допросить, – заявил он. – Прошу за мной, завотделением уступил нам свой кабинет.
Почему-то Сотников был уверен, что в кабинете заведующего отделением экспертизы трупов окажется множество всяческих предметов, наводящих ужас на неподготовленных посетителей, вроде макетов вскрытых полостей или препаратов в банках, в углу непременно будет стоять скелет, а на столе – череп. Вопреки ожиданиям, ничего такого он не увидел. Обычный рабочий кабинет, стол, заваленный бумагами, два высоких книжных шкафа, на подоконнике цветы в горшках. Алексей Юрьевич с облегчением перевел дух и уселся в кресло перед столом. Следователь, разумеется, занял место хозяина кабинета, локтем отодвинул стопки документов и достал бланк протокола.
Труп Леонида Курмышова со следами удушения был обнаружен в лесопарковой полосе, расположенной вдоль оживленного шоссе. Документов при покойном не оказалось, а вот деньги в портмоне нашлись, часы тоже на месте.
– Значит, это не ограбление? – удивленно спросил Сотников, которому уже удалось кое-как взять себя в руки.
Разумов посмотрел на него как-то непонятно. То ли загадочно, то ли насмешливо.
– Скажу вам больше: на груди трупа лежал листок бумаги с непонятными знаками. И листок этот проткнут крестом насквозь.
– Каким крестом? – не понял Сотников. – Крест-накрест, что ли?
– Да нет, Алексей Юрьевич, именно крестом, нательным крестом на цепочке. Вот, извольте взглянуть.
Он достал из папки и протянул Сотникову две фотографии: на одной листок бумаги размером примерно в половину стандартного листа формата А4, проткнутый посередине одной из перекладин массивного, но в то же время изящного креста, на второй – тот самый крест крупным планом. Чтобы лучше видеть, ювелир сдвинул очки к кончику носа.
– Это Лёнин крест, – пересохшими губами проговорил Сотников. – Он сам его сделал лет пятнадцать назад.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Он его сделал и постоянно носил. Эскиз делала моя жена. Наверное, в ее альбомах все сохранилось, можно уточнить, если вы не верите…
– Верю, верю, – покивал Разумов. – А теперь взгляните, пожалуйста, вот на эту фотографию. Хотелось бы услышать ваши комментарии.
На третьем снимке был тот самый листок, проколотый нательным крестом и найденный на груди трупа. Сотников достал из кармана очешник, сменил очки для постоянного ношения на очки для чтения: если Лёнин крест он узнал бы даже с закрытыми глазами, то эту фотографию следовало изучить как следует.
В «плюсовых» стеклах стало видно: листок имеет сгибы и потертости, свидетельствующие о том, что его складывали до размеров прямоугольника с длиной сторон… Сотников мысленно прикинул масштаб и посчитал, получилось 7 сантиметров на 4,5.
ПР
S – 3,5 мм 0,35
3/4 0,17 0,20 3/4
3/2 0,17 0,15 3/2
Симметр. расп. 0,17/0,17
Несимметр. расп. 0,20/0,15
ВГ 70%
В правой верхней части листка сделанный от руки рисунок: ромб, внутри которого стоит красная точка. Через эту точку проведена пересекающая боковые стороны красная линия. И еще одна такая же красная линия, параллельно первой, только чуть выше.
– Это рабочий пакет, – вздохнув, сказал Сотников. – Обычный рабочий пакет.
– Это для вас он, может быть, и обычный, – рассердился следователь. – А мне для протокола нужны внятные объяснения.
– Это рабочий пакет огранки алмаза. Так называется этот листок. В нем определены параметры алмазного сырья и процедура его дальнейшей обработки, – терпеливо принялся объяснять ювелир. – В пакете лежал алмаз, и технолог предлагает два варианта распиловки камня: симметричный и несимметричный. Если сделать симметричную распиловку, то при огранке «принцесса» – видите сверху буквы ПР? – можно будет добиться выхода годного около семидесяти процентов. – Сотников наклонился к следователю и показал на соответствующие буквы и цифры «ВГ 70 %».
– Что такое выход годного?
– Это означает, что при распиловке и огранке камень потеряет около тридцати процентов своего первоначального веса. Разве у вас только одна фотография рабочего пакета? Вы сфотографировали этот листок только с одной стороны?
Следователь посмотрел на ювелира с уважением и протянул еще один снимок. На нем листок был сфотографирован с обратной стороны. В верхнем левом углу образованного сгибами прямоугольника стояли цифры «4 – 17», в нижнем правом углу – «0,50».
– Вот видите, здесь помечено, что в пакете лежит четвертый камень из семнадцатой партии, все алмазы всегда лежат в рабочих пакетах строго по одному. И вес этого камня в момент покупки составлял полкарата. При выходе годного семьдесят процентов от этих пяти десятых карата останется только тридцать пять сотых. – Сотников показал на нужную цифру на листке. – И здесь описаны два варианта распила и соответственно описано, какие камни, какого размера и качества можно получить.
– То есть ничего необычного в этом листке вы не видите? – прищурился Разумов. – А если вдуматься?
Сотников повертел в руках фотографию, подумал. Нет, ничего необычного, кроме разве что разрыва бумаги в середине. При одном варианте распила получатся два бриллианта, одинаковые по весу, но разные по качеству, ибо алмаз неоднороден, в одной своей части он более чистый, в другой – менее. При другом варианте один бриллиант получится больше по весу, другой – меньше. И все равно у одного из них качество будет выше, у другого ниже. Это вопрос будущей стоимости изделия, ибо хорошо известно: цена алмаза или уже ограненного бриллианта увеличивается совсем не пропорционально их размеру и весу. И если известна цена каратного бриллианта, было бы глубочайшим заблуждением думать, что двухкаратник будет стоить в два раза дороже. Нет, не в два. Далеко не в два.
– Нет, – твердо повторил он. – Это самый обычный рабочий пакет, любой ювелир постоянно имеет с ними дело.
– А что такое «S – 3,5»?
– Диаметр сырья по оси.
Он снова и снова подробно объяснял следователю значение каждого символа на рабочем пакете, а сам думал о Леониде. Как же так? Кто мог его убить? Да кто угодно! Лёнечка мог даже ангела довести своим поведением до белого каления. И мог по глупости такого натворить… Да, он, Алексей Сотников, Лёню простил, но другие могли и не простить, а Лёнька с его мелким неуправляемым тщеславием и безудержной погоней за молодостью и красивой жизнью вполне мог наступить кому-нибудь на ногу, и пребольно…
– А вот эта красная точка в ромбе что означает?
Сотников понимал, что следователь пытается найти хоть что-нибудь, дающее подсказку, указывающее на мотив убийства.
– Эта точка обозначает наличие и расположение дефекта в алмазном сырье.
– А линии?
– Это предполагаемые линии распила…
Кому же Лёня дорогу перешел? А если это Илюша? Ведь подвеска, которую он принес на последнее собрание, несла в себе угрозу совершенно недвусмысленную, и только такой веселый, самоуверенный и легкомысленный человек, как Лёнька, мог ее не заметить и не отнести на свой счет. А у Сотникова не было ни малейших сомнений в том, что угроза адресовалась ему, и только ему. И весь вид Илюши Горбатовского, и взгляды, которые он бросал то на Лёню, тщетно пытавшегося отгадать суть послания, то на Сотникова, говорили об этом ясно. Илюша относится к Лёне плохо, это понятно, просто бывают периоды, когда он начинает жалеть Каринку и тогда радуется, что у нее есть тот, кого она искренне любит, и все-таки она не одна, не одинока. В эти периоды он мягчеет. Но бывают и другие периоды, когда ненависть к Лёне буквально выплескивается из него, в основном в эти периоды он жалеет уже не дочь, а самого себя, потому что хочет быть, как и большинство мужчин в его возрасте, тестем и дедом, хочет видеть своего единственного ребенка в счастливом браке. Вот сейчас у Илюши совершенно точно именно такой период. Лёню он мог бы и убить, даже не из ненависти, а просто чтобы освободить Каришу, развязать ей руки…
– Скажите, Алексей Юрьевич, а это нормально, когда владелец фирмы по изготовлению ювелирных изделий носит в кармане пустой рабочий пакет огранки алмаза?
«Хороший вопрос, – подумал Сотников. – Действительно, зачем Лёня носил с собой пакет? Глупость какая-то».
– А почерк вы узнаете? Записи на пакете выполнены рукой Курмышова?
– Нет, – уверенно ответил ювелир. – Это не Лёнин почерк, совершенно точно. Вы думаете, пакет оформил и оставил убийца, потому что имел что-то в виду?
Следователь кинул на Сотникова быстрый острый взгляд, но не ответил, а вместо этого задал следующий вопрос:
– А вот это что такое? Посмотрите еще одну фотографию, Алексей Юрьевич. Это было в портмоне убитого. Лежало в пластиковом файле, свернутом в несколько раз.
На этом снимке Сотников увидел белый прямоугольник из плотной бумаги размером 85 на 109 миллиметров с выдавленными линиями: три параллельные, четыре поперечные, четыре по диагонали.
– Это «лодочка» для просмотра цвета алмазного сырья и бриллианта, – вздохнул он. – Ювелиры постоянно пользуются ими.
– А почему Курмышов хранил ее в файле?
– Чтобы не пачкалась. Так все делают. «Лодочка» должна оставаться абсолютно белой, тогда на ее фоне легче определяется цвет камня.
– А почему это называется «лодочкой»?
– Если сложить по выдавленным линиям, получается нечто, напоминающее по форме лодку. В нее и кладется камень. Линии выдавливаются специальной машиной, вообще заготовки для лодочек мы покупаем пачками, они на любой фирме есть.
– Значит, ничего необычного? – угрюмо спросил Разумов. – А то, что рабочий пакет проткнут крестом, что-нибудь означает?
– Вот этого я не знаю, – развел руками Сотников. – В ювелирном деле такой символики нет. Может быть, убийца хотел этим что-то сказать?
– Да это понятно! – с досадой воскликнул следователь. – Понятно, что убийца что-то имел в виду. Но вот что? Может быть, у Курмышова были какие-нибудь конфликты из-за бриллиантов?
– Нет, – твердо ответил Алексей Юрьевич. – Леонид работал абсолютно чисто, с черным рынком никогда не связывался, никакого левого товара через его фирму не проходило. А больше конфликтам взяться неоткуда.
– Ну, этого вы, положим, гарантировать не можете, – недобро усмехнулся Разумов. – Чужая душа, знаете ли, потемки, равно как и чужой бизнес. А враги у Курмышова были?
– Как у всех, – рассеянно ответил ювелир. – Мы все идем по этой жизни, преследуя собственные цели и совершая разные поступки во имя этих целей, не замечая, что они кого-то обижают или задевают… Простите, – спохватился он и потер пальцами виски. – Наверное, у Лёни были враги, хотя в основном люди его любили. Видите ли, Леонид Константинович был, во-первых, весьма успешным ювелиром, особенно пока сам выполнял эксклюзивные заказы, он вращался в артистической среде, был знаком со многими звездами, которые его боготворили и дышать на него боялись, на руках носили. Он очень много зарабатывал и сейчас человек крайне небедный. Это могло вызвать у кого-то раздражение и зависть. А во-вторых, он холост, то есть разведен, и очень любит женский пол. При этом постоянством не отличается. Среди его избранниц не только юные свободные девушки, но и дамы самого разного возраста, у которых есть мужья. Так что сами понимаете…
– Имена любовниц Курмышова можете назвать?
– Я знаю только женщину, с которой Леонид уже много лет. С его случайными пассиями я не знаком, – сухо ответил Сотников.
Нет смысла молчать про Карину, о ней знает каждый работник Лёнькиной фирмы, все равно кто-нибудь скажет.
– Ее имя?
– Карина Ильинична Горбатовская. Ее отец, Илья Ефимович Горбатовский, тоже ювелир, наш с Курмышовым друг.
Кому же Лёнечка дорогу перешел?
А может, все-таки Олег Цырков? Он ведь тоже на Лёньку зуб имеет, хоть и молчит.
– Когда вы видели Курмышова в последний раз?.. При каких обстоятельствах?.. В каком он был настроении?.. О чем говорил?.. Что рассказывал о планах на ближайшие дни?.. Не говорил ли, куда собирался в четверг или пятницу?.. А в субботу?.. А в воскресенье?..
Вопросы, вопросы, вопросы…
Сотников добросовестно отвечал, не переставая мучительно размышлять: «Кто? Кто из двоих? Илья или Олег?»
– Здравствуйте, мы из уголовного розыска.
Старший технолог фирмы «Софико» Глинкин, немолодой нервный человек, геммолог с огромным опытом, был на грани истерики. Утром им сообщили, что Леонида Константиновича убили, начальник производства Араратян свалился с гипертоническим кризом, так что старший технолог в буквальном смысле слова превратился в старшего на фирме. И изделия на пробу вчера не отвезли, и те, которые уже прошли «пробирку», не получили, а по графику сегодня мастера должны были начать вставлять в них камни, ведь в инспекцию Пробирного надзора изделия сдают без камней, только металл. Теперь задержка выйдет, партия не будет готова в плановые сроки, придется объяснять покупателям-оптовикам, приезжающим из разных концов страны, что нужно подождать еще денек-другой… А у них ведь тоже планы, тоже графики…
И вот теперь еще люди из уголовного розыска. Ну просто хоть вешайся!
Глинкин бросил беглый взгляд на предъявленную оперативниками фотографию: рабочий пакет огранки.
– И что? – не особо заморачиваясь вежливостью, спросил старший технолог.
– Это почерк вашего шефа?
– Нет, это мой почерк, это я писал.
– Почему он лежал в кармане Курмышова?
Почему-почему… Потому что! Пришлось объяснять этим пацанам, что в четверг между ним, старшим технологом Глинкиным, и разметчиком вышло небольшое несогласие: разметчик предлагал свой вариант распила камня, против которого сам технолог возражал. Они попросили Курмышова вынести свое суждение. Леонид Константинович сказал, что подумает. Внимательно посмотрел камень, попросил на отдельном листке записать для него оба варианта распила, но обычного листа не оказалось под рукой, поэтому просто взяли чистый рабочий пакет, которые заранее заготовлены и лежат стопкой в коробке на общем столе, и на нем все записали.
– А в чем смысл несогласия?
Ой, да какая им разница, в чем смысл?! Как будто они что-то понимают в алмазах! Но ведь полиция, придется отвечать, просто так не отбрешешься.
– Видите ли, в камне есть дефект. Можно распилить его по линии дефекта, симметрично, и тогда получатся два маленьких бриллиантика, по ноль семнадцать карат, достаточно чистеньких, по экономике получается, что выход годного будет примерно семьдесят процентов. Они будут подешевле, но зато хорошо продадутся. А разметчик предложил распилить камень несимметрично, сделать один совсем маленьким, ноль пятнадцать карат, и чистеньким, а второй побольше, ноль двадцать карат, но его чистота уже будет не той, потому что в него попадет то включение, от которого мы избавлялись при моем варианте распила, но зато размер будет побольше, а это очень сильно влияет на цену. И сделать этот большой камень фантазийной огранки, он получится дороже, но будет плохо продаваться. Вот в этом мы и не сошлись. Я, знаете ли, человек старой школы и всегда был сторонником чистых камней, а разметчик у нас из молодых, для него деньги важнее, он быстро посчитал в уме и счел, что если один камень будет маленьким и чистым, а второй с включением, но большим, то стоимость будет в сумме больше, чем за два маленьких чистых.
Оперативники стали расспрашивать Глинкина о Курмышове, и старший технолог поведал, что владелец «Софико» по состоянию здоровья больше сам работать не может, только руководит и организовывает, но иногда придумывает изделие, заказывает рисунок, и по этому рисунку ему делают вещь. Вот последнее, что сделали лично для него, – очень красивое ожерелье: сапфиры, бриллианты, голубые топазы, раухтопазы, рубины и один центральный камень, тридцатикаратный рубин.
– Очень красивое изделие, очень, – говорил Глинкин, для убедительности потрясая крепко сжатыми кулаками. – Правильно называется ожерелье-нагрудник, работа невероятно сложная, кропотливая. Леонид Константинович его сам придумал и эскизы сделал, а все остальное делали здесь.
– Не знаете, для кого Курмышов делал это ожерелье? Чей это был заказ?
– Он не говорил, – покачал головой Глинкин. – А что, вы думаете, его из-за ожерелья… ну, того?..
– Да нет, – усмехнулся один из оперативников, тот, что постарше. – Вряд ли из-за него. Мы же обыск в квартире Курмышова провели, сейф вскрыли, и это колье там лежало, точь-в-точь такое, как вы описывали. Только какое-то оно уж очень большое и блескучее. Неужели сейчас такие носят?
– Так я же вам объясняю: это модель такая, она потому и называется ожерелье-нагрудник! Изделие должно закрывать грудь до линии декольте, – начал кипятиться Глинкин.
Вот ходят тут всякие, которые в ювелирном деле ничего не понимают!
– Были ли у вашего шефа враги? Может быть, конкуренты?
Господи, ну почему нельзя было прислать кого-нибудь поумнее, какого-нибудь другого полицейского, который хотя бы понимал, о чем спрашивает! Нервы Глинкина вибрировали на том пределе, за которым в опасной близости находился истерический припадок. С огромным трудом ему удалось совладать с собой и не завизжать. Нельзя ссориться с полицией, с полицией надо дружить, так, во всяком случае, учили его дед и отец, которые сами всю жизнь занимались огранкой камней и ювелирным делом. Надо улыбаться и быть приятным.
– Да ну что вы, какие враги могут быть у ювелиров? Это при советской власти профессия ювелира была стрёмной, потому что либо ты работаешь за гроши только в доме быта на ремонтных копеечных работах, либо выполняешь еще и частные заказы, и тогда уж постоянно ходишь по лезвию. Для работы в домах быта все материалы и реактивы покупали официально в специализированных магазинах-базах, централизованно через госструктуры. Ну и в ломбардах брали, такое право у ювелиров было. А вот для частных заказов золото и камни брали либо у заказчика, либо покупали у приехавших с приисков, у воров, в общем, на черном рынке. Ювелир имел право покупать лом в ломбарде как работник службы быта якобы для работы в доме быта, на самом деле он немножко использовал на работе, а основную массу гнал для частных заказов. Все всё знали, но у всех была легенда: драгметаллы и камни заказчик принес, наследство получил. Опасное было время, – Глинкин вздохнул. – Ювелиры с криминалом бок о бок ходили, и крови тогда много вокруг золота и камней проливалось. А сейчас-то что? Сейчас все легально. Наши главные враги – это те, кто заваливает рынок левым некачественным товаром из разных стран, особенно есть такие страны, в которых не гнушаются подделывать известные бренды и продавать как настоящие по ценам ниже настоящих, но выше истинных. Вот они для нас враги. А мы для них – так, мелочь пузатая, они с их размахом нас даже не замечают. Ювелирное дело – одно из самых безопасных в этом смысле: ни врагов, ни конкурентов. Если делать все по закону, как положено, то будешь в полном шоколаде. С сырьем проблем нет, покупай себе в Гохране или в «Алросе», сколько хочешь, только лицензию имей – и все, и с металлом нет проблем, можно покупать в ломбардах, можно на заводах спецсплавов, все это официально разрешено. Это при советской власти ювелирам было невозможно дышать, а сейчас-то законы все разрешают, только работай. Другое дело, что работа кропотливая, долгая, мучительная. Ну, как говорится, за все надо платить. Зато, еще раз повторяю, спокойная и безопасная, если с леваком не связываться.
Старший технолог был доволен собой: и лекцию прочитал этим недоумкам, вроде как бесплатный ликбез провел, и – самое главное! – не сорвался. Лицо сохранил.
Весь день Сташис и Дзюба потратили на отработку списка приглашенных на юбилей Николая Букарина. С восьми утра они, как заведенные, проверяли информационные базы, звонили, наводили справки, терли пальцами слезящиеся глаза и к вечеру оба вынуждены были признать, что пока никого подозрительного в этом списке не обнаружили.
– Все, Ромка, я иссяк, – заявил Антон, поставив галочку на последней фамилии в своей половине списка. – Мне надо еще Стасову учебник отвезти, Кузьмич попросил, ему самому не с руки.
Дзюба против прекращения работы не возражал. Все равно с чем-то новым затеваться поздно, да и мозги какие-то чугунные. Распрощавшись со Сташисом, он помчался покупать установочные диски, чтобы начать осуществлять задуманное. Коль никто не верит ему, Роману Дзюбе, никто не хочет к нему прислушаться, то он сам сделает все, что считает нужным, и проверит свои догадки. Если они окажутся неправильными, то об этом, по крайней мере, никто не узнает. А уж если выяснится, что он все-таки прав…
«Ладно, не будем загадывать и радоваться преждевременно, – твердил себе Роман, загружая игровые диски в свой компьютер. – Надо бы еще наушники… Черт, да где же они? Наверняка мама опять взяла, вечно она какие-нибудь фильмы смотрит или с подружками по скайпу общается. – Так и оказалось, наушники лежали в комнате родителей рядом с компьютером. – Завтра куплю новые, – решил Роман. – А то с мамой подеремся. А если еще и отец подключится… Он тоже любит вечерком после работы новости почитать и всякие горячие ролики посмотреть».
В эти игры Роман никогда не играл, поэтому освоение шло медленно. Начал он с настроек, прикидывая, насколько удобно ему пользоваться той или иной клавишей или мышью для выполнения определенных движений. Прыжок, лечь, присесть, выстрел, бросить гранату, бежать… Если оказывалось неудобно, можно было перепрограммировать на другую клавишу. С грехом пополам справившись с первой частью задачи, Роман зарегистрировался под ником «Монах» и зашел на сервер, администратором которого до своей смерти был Колосенцев. Для начала стал наблюдателем, следя за игрой и с ужасом понимая, что ничего этого он не умеет и наверняка никогда не научится. Темп игры был таким высоким, что Дзюба даже не успевал следить за развитием событий. Но играть он, собственно говоря, и не собирался. Ему хотелось послушать переговоры игроков, которые, как он надеялся, будут обсуждать смерть Геннадия.
– Мужики, а кто такой Монах? – послышался голос в наушниках. – Чего он в наблюдателях притаился?
– Да фиг его знает, – отозвался другой голос. – Вроде он у нас никогда раньше не играл.
Роману стало не по себе.
– Я совсем плохо играю, – признался он. – Хочу посмотреть, как мастера рубятся.
– Валяй, – насмешливо проговорил еще один голос. – Только смотри, место слишком долго не занимай, или вступай в игру, или вали отсюда.
Почему-то эта мысль в голову Дзюбе не приходила. Он-то думал, что можно засесть в наблюдателях и проводить в этой позиции столько времени, сколько захочешь. Оказалось – нет. Наблюдатель считается игроком, он учитывается в статистике, и если на данной карте, к примеру, предусмотрено 20 игроков, то есть по 10 человек в каждой команде, то двадцать первый войти в игру уже не может, даже если кто-то из двадцатки отсиживается в наблюдателях. И уже минут через пятнадцать Роману пришлось принимать решение: вступать в игру или уходить с сервера. Он решил рискнуть.
За всю свою жизнь Роман Дзюба не слышал столько насмешек и оскорблений в свой адрес, сколько обрушилось на него в первые же несколько минут игры. Он старался изо всех сил, но катастрофически не успевал ни подпрыгнуть, ни лечь, ни выстрелить. Более того, оказалось, что оружие стреляет с отдачей и, если ты хочешь попасть в цель, нужно сделать на это поправку и перед выстрелом присесть… Одним словом, игра предполагала знание множества тонкостей.
Он снова вышел в наблюдатели, чувствуя, как пересохло во рту: дал себя знать выброс адреналина.
– Слышь, Монах, ты найди пустой сервак и на нем учись, а здесь серьезные люди играют, – посоветовал ему кто-то из игроков.
Роман решил последовать совету, но все равно еще посидел в наблюдателях, пока его не выкинуло автоматически. Смерть Колосенцева, конечно же, обсуждали, но ничего настораживающего ни в чьих репликах пока не мелькнуло.
Он вышел на список серверов и стал искать «0» в нужной колонке. Время было горячее, вечернее, на всех серверах этого сайта шли бои. Пришлось уйти на другой сайт, потом на третий, где, наконец, нашлось поле, на котором никто в данный момент не играл. Правда, выглядело это поле совсем не так, как то, на котором он потерпел позорное фиаско: на нем не было зданий, улиц, комнат, лестниц, деревьев и всего прочего. Только какие-то кубы и кучи песка.
«Но и это сойдет, – решил Роман. – Какая разница, на чем учиться».
Он начал терпеливо, сперва медленно и вдумчиво, потом все быстрее и быстрее прыгать, бегать, приседать, падать, ползти, стрелять из разных видов оружия, бросать гранаты… Почему-то вспомнилось, как переживала мама, когда он, отучившись пять лет, бросил музыкальную школу: заниматься игрой на рояле рыжеволосый подросток не желал ни за что на свете, а педагоги говорили, что у него феноменальные технические способности: прекрасная координация пальцев и мгновенное формирование автоматизма движений. Рома был абсолютно, предельно немузыкален, он не понимал музыку и не чувствовал ее, но был недосягаем в исполнении сложных произведений: никто из учеников не мог так быстро запомнить ноты и играть так чисто и в таком высоком темпе.
Вот и пригодилось…
К половине третьего ночи Дзюба почувствовал себя готовым к новой попытке. Он вернулся на «Генкин» сервер, где в данный момент бились уже совсем другие игроки. Вступил в игру и даже сумел продержаться несколько минут, не вызвав ни одного нарекания. Потом, конечно, на него снова посыпались насмешки, на сей раз еще более язвительные.
«Видимо, те, кто играет глубокой ночью, это люди с принципиально иными характерами», – решил он и не ошибся.
Колосенцев играл преимущественно по ночам, поэтому сейчас, в это позднее время, среди игроков оказалось намного больше тех, кто хорошо знал Геннадия по игре и не остался равнодушным к его смерти. Роман просидел за компьютером часов до пяти утра, пока игроки не разошлись, слушал их переговоры, то отсиживаясь в наблюдателях, сколько возможно, то играя и выслушивая нелицеприятные реплики в свой адрес.
Но так ничего важного и не услышал. Все считали, что гибель Гены связана с его работой в полиции. И ни одного упоминания о каком бы то ни было конфликте на почве игры.
«Ладно, это только первая попытка», – утешал себя Дзюба.
Сейчас он поспит пару часов, а вечером снова наденет наушники и начнет слушать. Кто сказал, что повезти должно с первого же раза? Зато хорошо известно: тому, кто умеет ждать, достается всё.
– Поедешь к себе? – спросил Илья Ефимович. – Или к нам зайдешь?
Карина подвезла его до дома. Отец и дочь Горбатовские возвращались от следователя, который допрашивал их по очереди: сначала Карину, которую Сотников еще утром назвал в качестве женщины, связанной с убитым Леонидом Курмышовым давними отношениями, потом ее отца. Илья Ефимович чувствовал себя разбитым, и ему не хотелось появляться дома одному: жена, конечно же, начнет спрашивать, что случилось, зачем его вызывал следователь, и придется рассказывать о Лёне… Если Карина зайдет посидеть с матерью, то, возможно, вся тяжесть расспросов падет на дочь, а Илье Ефимовичу удастся отмолчаться. Ну ей же богу, сил нет разговаривать! Да и есть о чем подумать.
– Конечно, я зайду. – Карина заглушила двигатель и вышла из машины вслед за отцом.
Она разделась в прихожей и сразу прошла к матери, а Илья Ефимович ушел в спальню, прилег, не раздеваясь, поверх покрывала и закрыл глаза.
Сотникова допрашивали первым, еще с утра. Что он сказал? А чего не сказал? Как повел себя? Интересно, этот следователь Разумов ничего не заподозрил? Вообще-то он цепкий, как показалось Горбатовскому, так-то сидит – тюфяк тюфяком, а глаза злые, холодные, ничего на веру не принимает. Небось, знаменитое сотниковское обаяние на него не подействовало. Но самого главного Алешка, конечно же, не рассказал. И он, Горбатовский, промолчал. Пока.
И почему его любимая дочурка, его Карина, все время влюбляется не в тех? Просто рок какой-то над девочкой висит. Когда ей было 15 лет, до смерти влюбилась в Алешу Сотникова, который казался ей небожителем с его огромными знаниями, прекрасными изысканными манерами, приятным голосом, внимательными глазами за стеклами очков в тонкой оправе. Да, Алешка красивый мужик, этого не отнять, но характер! Был бы у него другой характер, Каринка, наверное, до сих пор тайно вздыхала бы по нему. Слава богу, девочка выросла и хоть немножко начала разбираться в людях, в итоге – влюбленность в какой-то момент растаяла почти мгновенно. Потому что никакое Алешка Сотников не божество, он сноб и эстет, который в глубине души считает всех, кто меньше знает и хуже образован, людьми низшей касты. И точно такое же отношение у него к тем людям, которые пренебрегают творческим началом. Для Алексея Четвертого творчество – религия, источник красоты, начало всех начал, и те, кто этого не понимает, для него просто не существуют. А ведь творцами рождаются далеко не все! Есть гениальные творцы, но есть и гениальные исполнители, без которых невозможны ни жизнь вообще, ни прогресс в частности. Даже из тех, кто имеет к творчеству природный талант, далеко не каждый творцом становится. И вот почему-то именно эта сторона его характера оттолкнула Каришу. Кумир как-то сразу поблек, но уважение к Алешкиному художественному вкусу и мастерству, конечно, у нее осталось.
Можно ли утверждать, что Алексей Юрьевич Сотников человек неприятный? Спросите кого угодно, и вам ответят: ой, ну что вы, он чудесный! А все потому, что он человек разумный и хорошо воспитанный, свой снобизм и авторитарное эстетство держит при себе, никому особо не демонстрирует, ведет себя со всеми доброжелательно и культурно, хотя про себя посмеивается, издевается и отпускает ехидные замечания. Но никогда не вслух в присутствии этого человека, только потом, с другими, за глаза. Вот когда Карина повзрослела и, слыша такие речи, стала здраво их оценивать, она и поняла, что не может считать своим кумиром такого двуличного человека. Моя девочка попроще, ей изысканность претит. Но окружающим Алешка кажется приятным во всех отношениях, его любят и привечают. И никто, кроме Ильи Ефимовича Горбатовского и его дочери, не видит и не понимает, каков этот человек на самом деле. С виду – ангел, а внутри – бездна зла. Все обман, все иллюзии…
Даже стиль одежды Сотникова отражает эту особенность менталитета, он ведь одевается обманчиво-просто, джинсы, пуловер, под ним сорочка с галстуком, а иногда, если не холодно, то и прямо на голое тело. И только знатоки могут понять, что эти джинсы стоят 2000 евро, ну и сорочка с галстуком и пуловер им под стать. А с виду ни за что не скажешь! Сотников, как и все люди, впрочем, соткан из противоречий, вот насколько он ценит образованность и эрудицию и презирает тех, кто их не ценит, настолько же он не кичится богатством, хотя он человек далеко не бедный, во всяком случае, был таким до Лёниного предательства. Лёнька своего старого друга фактически разорил… Сотников с детства приучен к работе, причем к работе ручной, знает, как деньги достаются, и поэтому к любому труду вообще относится с огромным уважением. Не переносит бездельников и халявщиков.
Интересно, как он себя повел и еще поведет со следователем? Какое впечатление произведет? Покажется ли он Разумову человеком, способным на отставленную месть, осуществленную через четыре года? Или будет изображать мягкого интеллигента, которым Алешка Сотников на самом деле не является ни на одну минуту?
Илья Ефимович, погруженный в раздумья, не заметил, как прошло время, и, когда в комнату заглянула Карина, искренне удивился.
– Ты уже уходишь?
– Да, папа, уже поздно, а мне завтра на работу.
Он тяжело поднял грузное тело с кровати и вышел в прихожую проводить дочь. Карина молча застегнула короткое пальто, сверху намотала на плечи красивый кашемировый платок, шагнула к двери. И обернулась, глядя прямо в глаза Горбатовскому.
– Теперь ты доволен, папа? – едва слышно спросила она и ушла, не дожидаясь ответа.
Илья Ефимович застыл посреди квадратной прихожей. А ведь после допроса не единого слова не сказала. Ни о чем не спросила. Всю дорогу молчала.
Неужели она подозревает, что это он Лёню?..
Антон был уже на полпути к дому, когда позвонил Зарубин.
– Книжку отвез? – первым делом спросил он.
– Отвез.
– Ну и как там наш друг Стасов?
– Нормально, – устало ответил Антон.
– Ты где сейчас?
– Домой еду.
– Разворачивайся, – скомандовал Сергей Кузьмич. – Помощь нужна. Надо в одном месте появиться, но обязательно вдвоем, иначе спалюсь. Выручай, Тоха.
– Кузьмич, у меня дети, – недовольно проговорил Антон. – Если няня не сможет остаться на ночь, то…
– Так ты позвони и узнай, а не рассуждай, – рассердился Зарубин. – Она у тебя всегда могла остаться, чего сегодня-то не сможет? Давай не отлынивай. И перезвони мне сразу же, скажу, где пересечемся.
Антон позвонил Эле, которая без особой радости, но согласилась остаться с детьми. Зарубин велел подобрать его на Трубной площади. Поездка, как выяснилось, действительно была ненапряжной, но появляться в одиночестве в том месте не полагалось: могло возникнуть много вопросов.
– Чего у тебя с нянькой-то? – довольно бесцеремонно спросил Зарубин после того, как объяснил Антону цель поездки. – Никогда вроде вопросов не было.
– Да она замуж собралась, – признался Антон. – Уходить от меня собирается. Вот не знаю теперь, как быть.
Зарубин развернулся на сиденье всем своим щуплым телом и ткнул Антона пальцем в плечо.
– Ну вот! Ты допрыгался! А я тебя всегда предупреждал, не надо было с ней связываться, хлебнешь ты еще горя с этой нянькой.
– Но почему? – не понял Антон. – У тебя не было никаких оснований сомневаться. Она же хорошая, добрая, помогала искренне, и дети ее любят.
– Да потому что она молодая красивая баба с деньгами! С чего ты решил, что она всю жизнь будет с удовольствием вытирать попы твоим детям? Ей хочется свою семью, своих детей, своей жизни, это нормально. Это было очевидно даже мне, и просто удивительно, почему ты ни разу об этом не подумал.
– Но Эля никогда не говорила об этом… Я был уверен… Она ни разу не дала мне повода этим озаботиться, она всегда вела себя так, словно никакой другой жизни ей не нужно. И вдруг такое…
– Да не вдруг, Антоха, не вдруг, – укоризненно сказал Зарубин. – Все было очевидно с самого начала, просто ты этого видеть не хотел. Ты видел только то, что лично тебе удобно, вписывается в твою собственную жизненную концепцию.
Это Антон уже и без него понял. И слушать лишний раз лекцию о своей неправоте было неприятно.
– А я тебе сто раз говорил: человеческий глаз лукав, – продолжал Сергей Кузьмич. – Он видит не то, что есть на самом деле, а исключительно то, что хочет видеть сам человек. Этому меня еще много лет назад научили. Я тоже сперва не верил, когда помоложе был, потом убедился – это правда. Тебе сколько лет?
– Тридцать, – буркнул Антон. – А то ты не знаешь.
– Ну вот, тридцать, здоровый лоб уже, пора перестать жить в мире иллюзий. Ты видишь человека таким, каким хочешь видеть, и строишь отношения с ним исходя из этого своего лукавого, неправильного видения, а потом удивляешься, почему он ведет себя совсем не так, как ты ожидаешь.
Антон рассвирепел: ну сколько же можно! Почему все так любят читать мораль и объяснять, что ты не прав, вместо того чтобы помочь делом или хотя бы советом.
– Ладно, хватит мне мозг выносить, я уже и так понял, что ошибся. Лучше посоветуй, где мне жену найти, а то все говорят, что мне не няньку надо искать, а спутницу жизни и хорошую мать для детей.
Тут Зарубин пустился в пространные рассуждения о том, что задача эта трудная, потому что вообще-то быть женой опера – это отдельная профессия, которой овладеть может далеко не каждая женщина. Обычно те, кто умеет быть женой опера, не годятся в няньки к малолетним детям, потому что только тот, кто сам увлечен своей работой и работает много, не считаясь со временем суток и с выходными, сможет понять и уважать такую же работу другого. Такую женщину найти легко, их тысячи, но в этом случае она не сможет быть нянькой и домохозяйкой. А та, которая полюбит детей и будет преданно и верно вести дом, крайне редко бывает такой, кто будет терпеть оперативную работу со всеми ее прелестями, в том числе с отлучками по ночам, с непрогнозируемыми выходными, с выпивкой, которая зачастую неизбежна, если нужно вступить в контакт с кем-то, не говоря уж об общении с разной сомнительной публикой, например, с проститутками, которые являются постоянным источником информации, но с которыми зачастую можно безопасно общаться только в ночных клубах низкого качества…
– В общем, Антон, задача у тебя практически нерешаемая, – заключил подполковник. – Единственное, что я могу тебе посоветовать: присмотрись к учителям и врачам-педиатрам, особенно к тем, которых знают твои дети. У них и рабочий день не такой длинный, как у нас, и на дежурство суточное их не ставят, и в командировки не посылают, и в выходные дни не вызывают, а детей они любят или, по крайней мере, умеют с ними общаться.
Посещение нужного Зарубину места прошло быстро и без осечек, после чего Антон отвез сначала подполковника, потом поехал домой. Когда он вошел в квартиру, часы показывали половину второго ночи.
Ну и как можно при таком режиме работы обойтись без няни? Никак.