После дебюта в театре «Ковент-Гарден» я мог наконец сказать, что пел на всех оперных сценах «Большой четверки». Я вовсе не хочу обидеть другие крупные театры, на чьих сценах постоянно выступаю: Парижскую оперу, Гамбургскую оперу, театр «Колон» в Буэнос-Айресе, мюнхенскую «Штаатсопер» и прочие. Но для меня «Ла Скала», венская «Штаатсопер», «Метрополитен» и «Ковент-Гарден» образуют своего рода эпицентр современной мировой оперной жизни. С учетом этого надо рассматривать и те критические замечания, которые я буду делать в их адрес на следующих страницах.
Среди четырех гигантов оперы наибольшим потенциалом для достижения великолепных театральных результатов обладает венская «Штаатсопер». Совершенны размеры этого театра, прекрасно его внутреннее устройство с великолепными возможностями для репетиций. Публика безоговорочно любит свой театр; если ей что-то и не нравится, то это относится обычно к какому-то из идущих в нем произведений. В Вене и на Зальцбургском фестивале (где выступают, как правило, те же исполнители из «Штаатсопер») я пел в пяти новых постановках: «Аиде», «Дон Карлосе», «Кармен», «Сказках Гофмана» и «Андре Шенье». И всегда наблюдал, с каким энтузиазмом и тщательностью относился к делу каждый участник спектакля. Все работали на высоком профессиональном уровне, с большой любовью или по крайней мере с глубокой ответственностью по отношению к создаваемой постановке.
Но... государственная опера в Вене, которая до 1918 года называлась «Хофопер», то есть была придворной, сохранила давние традиции интриг и заговоров, ничуть не менее изощренных, чем при дворе Габсбургов, которому она некогда принадлежала. Хорошо известно, что в свое время Малер, а позже Бём, Караян и многие другие дирижеры должны были разбирать все те дрязги, которые затевали вовсе не они. В Австрии о деятелях оперы говорят не меньше, чем в других странах о спортсменах, а венская оперная публика — самая преданная в мире. Давление, которое испытывает директор «Штаатсопер», чрезвычайно велико, поэтому неудивительно, что за те шестнадцать лет, что прошли со времени моего венского дебюта, там сменилось пять администраций. Скажу для примера, что в театре «Ковент-Гарден» руководство сейчас то же самое, какое было при первом моем выступлении на его сцене в 1971 году.
Давайте приглядимся к венскому театру более внимательно. Здание «Штаатсопер» принадлежит к числу самых роскошных на свете. Большая правительственная субсидия и неизменно полные сборы составляют такой громадный бюджет, о каком опера только может мечтать. Венцы умудряются захватить большую часть билетов на премьеры и лучшие спектакли, а на обычных представлениях зал, как правило, заполняют туристы. Удивительно обширные хранилища и великолепные постановочные возможности могут позволить театру давать на протяжении двух месяцев каждый вечер новое представление оперы или балета, даже если он будет открыт семь дней в неделю. Оркестр «Штаатсопер» — прекраснейший из существующих на сегодняшний день. С ним, вероятно, может сравниться оркестр «Скала», когда он играет вердиевские оперы под управлением выдающихся дирижеров. Но я все-таки подчеркну — вероятно. Очень высок уровень мастерства музыкантов венского оркестра, и они обладают способностью держать в репертуаре большое число произведений. Каждый сезон театр дает спектакли с 1 сентября по 30 июня, потом оркестр и хор получают трехнедельный отпуск, после которого они вновь собираются уже в Зальцбурге, чтобы участвовать в репетициях фестиваля, открывающегося 26 июля. Коллектив возвращается в Вену 31 августа, и на следующий день начинается очередной сезон «Штаатсопер». Конечно, музыканты работают не каждый день. В театре есть второй состав оркестра, поэтому все оркестранты регулярно отдыхают. Когда устраиваются гастроли, только часть труппы отправляется в дорогу, оставшиеся же дают спектакли дома.
Все это кажется просто верхом совершенства. Но на деле повседневная жизнь «Штаатсопер» такова, что возможность решения многих художественных вопросов часто оказывается весьма неопределенной, и поэтому в основном сезоне театр не может привлечь для выступлений большое число знаменитых артистов. Дело здесь и в огрехах планирования, и в избытке «подводных течений». Например, в 1973 году после успеха великолепной «Аиды», которой дирижировал Риккардо Мути, было принято решение осуществить в сезоне 1975/76 года новую постановку «Отелло». Это случилось бы как раз вскоре после моего дебюта в главной партии этой оперы на гамбургской сцене. Предполагалось, что дирижировать будет тот же Мути, а режиссером выступит сэр Лоренс Оливье. Для меня это был бы случай, который выпадает только один раз в жизни! Но когда Оливье решил не браться за эту работу, Мути и Рудольф Гамсьегер, который тогда возглавлял «Штаатсопер», тоже отказались от реализации проекта новой постановки «Отелло». По моему мнению, действительной причиной всего этого было и продолжает оставаться нежелание администрации театра снять с репертуара очень старый спектакль Караяна. Я участвовал в нем в последний раз в 1982 году и теперь решил не петь «Отелло» в Вене до тех пор, пока там не поставят оперу заново*. Конечно, спектакль Караяна когда-то был достижением, но со временем поизносился и просто художественно устарел. Отказ от новой постановки «Отелло» более всего раздосадовал именно меня, но, думаю, другие певцы время от времени тоже оказываются в подобной ситуации. Легко понять, что эти обстоятельства не способствовали улучшению моих отношений с театром, и, действительно, на протяжении трех-четырех сезонов я мало пел в «Штаатсопер». После того как директором театра стал Эгон Зифельнер, я принял участие в двух новых прекрасных постановках: «Кармен» и «Андре Шенье»; в период его правления я впервые выступил здесь и как дирижер.
Еще одной проблемой «Штаатсопер» является система репетиций. Администрация театра рассчитывает, что певцы будут приезжать за день до спектакля или даже в тот же день, но ненастная погода иногда нарушает четкость этих планов. Однако, какими бы ни были метеорологические условия, репетиция часто или слишком коротка, или проходит впустую.
* Пласидо Доминго выступил в новой постановке «Отелло», осуществленной на сцене «Штаатсопер» Зубином Метой и Питером Вудом к 100-летию оперы Дж. Верди. Премьера состоялась 10 мая 1987 года.— Прим. перев.
Кроме того, даже замечательный оркестр «Штаатсопер» не всегда имеет тех дирижеров, которых этот оркестр и мы, певцы, заслуживаем, что опять же является следствием организационных проблем. Лорин Маазель, новый музыкальный руководитель театра, пытается изменить сложившуюся систему. Я верю, что он попробует создать такие условия для работы, при которых новая постановка получит необходимое число репетиций, а затем будет даваться серия ее представлений с одним и тем же составом исполнителей и постоянным дирижером. При такой работе певцы не будут появляться в последнюю минуту, наспех натягивать костюмы и рассчитывать на счастливый случай. К сожалению, в «Штаатсопер» существует традиция убирать здраво и логично мыслящих руководителей. В этом отношении Маазелю, возможно, не удастся избежать несчастной участи своих предшественников*.
В «Метрополитен-опера» я пережил уже четыре администрации. Атмосфера исполнительских служб во времена Рудольфа Бинга была холодной, требующей сохранять дистанцию. Я нахожу дружеские отношения более продуктивными. Несмотря на автократические методы деятельности Бинга и его «кабинета», я лично не имел проблем в отношениях с генеральным директором, а иногда даже получал удовольствие от наших стычек. Бинг мог быть очень забавным. Когда я подписывал контракт с «Метрополитен», фотограф попросил меня сесть за его стол. «Минуту, минуту,— сказал Бинг.— Мистер Доминго еще не генеральный директор „Метрополитен-опера"». Вспомнив о том, что многие годы «Мет» руководил певец Эдвард Джонсон, я ответил: «В истории театра я был бы не первым его тенором-управляющим». Во времена правления Бинга было сделано много хорошего, но он слишком долго оставался на своем посту. Уйди он на несколько лет раньше, не назрело бы столько нареканий в его адрес. Его справедливо обвиняли в том, что он не хочет назначить музыкального руководителя театра, хотя современная ситуация в опере, очевидно, требовала этого.
* С 1986 года художественным руководителем и главным дирижером венской «Штаатсопер» является Клаудио Аббадо.— Прим. перев.
Когда на должность генерального директора после Бинга пригласили директора Шведской оперы Иорана Иентеле, это явилось неожиданностью, так как этого человека в Америке почти никто не знал. Но вот он начал работать в «Мет», и стало ясно, что в театре грядет настоящая революция. Если Бинг и внешним видом, и в своих действиях всегда демонстрировал официальность, то Иентеле, приходивший в театр в свитере, быстро перезнакомился с рабочими сцены и вообще со всеми подряд. Его открытость, легкость в общении привели к радикальному изменению положения и атмосферы в верхах администрации. Когда Иентеле назначил Рафаэля Кубелика музыкальным руководителем «Мет», это было встречено с некоторым недоверием: многие признавали Кубелика выдающимся музыкантом, но считали, что он не обладает соответствующими качествами для решения проблем такого грандиозного театра, как «Метрополитен». Так или иначе все мы с интересом ждали, что же принесет новое правление. И многие, я думаю, смотрели в будущее с большими надеждами на лучшее. Однако всего лишь за несколько недель до открытия своего первого сезона в 1972 году Иентеле вместе с двумя дочерьми трагически погиб в автомобильной катастрофе.
Распорядителем труппы, как ассистент Кубелика, был назначен Шуйлер Чапин. Но так как Кубелик не вникал в большинство дел, то многие решения Чапин принимал вместе с Чарлзом Риккером, зятем Фаусто Клевы, и Ричардом Родзинским, сыном Артура Родзинского. Вот при таких обстоятельствах, которые мало было назвать беспорядочными, и осуществлялось тогда руководство деятельностью «Мет».
С приходом Антони Блисса в качестве генерального директора, Джеймса Ливайна как музыкального руководителя и Джона Декстера как главного режиссера, театр «Метрополитен» получил администрацию высокого творческого уровня и большой продуктивности. Хотя результаты последней (1980 года) забастовки оркестра в свое время подвергали широкой критике, последствия ее оказали самое благотворное воздействие на качество исполнительства. Ни один оркестрант не работает теперь чаще четырех раз в неделю, а это значит, что музыканты не устают и соответственно играют лучше. И хор, и оркестр довольно быстро выросли в исполнительском отношении. На моем концерте с Шерилом Милнзом в спектаклях «Дон Карлоса» в 1983 году я уже мог поставить оркестр «Метрополитен» в один ряд с лучшими коллективами мира. По-видимому, между руководством и работниками театра еще остались некоторые трения, но я надеюсь, что скоро это взаимное недовольство совершенно рассеется. Моей персональной потерей в тот момент стала отмена новой постановки «Пиковой дамы». В будущем, я надеюсь, мне удастся включить роль Германа в свой репертуар.
Некоторые обозреватели говорят, что во времена Бинга петь в «Метрополитен» было большим достижением и честью для певца, а теперь на сцене театра появляются и те, кто еще не достиг вершин профессионального мастерства. Это действительно так, но, мне кажется, не следует возлагать всю ответственность за это только на администрацию. Ведущие певцы, которым сегодня требуется ездить даже больше, чем это было лет пятнадцать-двадцать назад, оставляют «пробелы», и заполнять их театру приходится артистами менее квалифицированными. Я уверен, что Корелли и Таккер выступают в спектаклях «Метрополитен» не больше тридцати — тридцати пяти раз в году (ну, может быть, даже сорок раз), если учитывать и гастрольные представления.
В сезонах «Метрополитен» 1981/82 года и 1982/83 года, которые были для меня самыми насыщенными, я пел соответственно девятнадцать и шестнадцать спектаклей, и примерно столько же выходов планировалось для меня в последующих сезонах. Первоначально предполагалось, что я должен спеть приблизительно двенадцать раз — это обычное число ежегодных выступлений и для других певцов. Однако надо учесть, что все большее число театров мира сегодня предлагают зрителю очень интересный репертуар. И хотя для ньюйоркцев это прозвучит странно, но многие певцы вовсе не одержимы страстным желанием проводить большую часть времени в Нью-Йорке. Для большинства европейских певцов этот город вовсе не самое желанное для жительства место в мире. Они предпочитают по возможности дольше оставаться а Европе, потому что там их дом и их сердце. Я готов уделять много своего времени «Метрополитен», но на свете есть города и страны, где я еще никогда не пел и где мне хотелось бы выступить: Австралия, Бельгия, Скандинавские страны и особенно итальянские города, такие, как Парма, Бари, Триест, Катания, Палермо, Болонья и Генуя. Годы идут быстро, и я мечтаю спеть во всех этих местах и во многих других, пока еще нахожусь в расцвете сил. Джимми Ливайн, зная положение дел в отношении певцов, был очень проницателен, когда пригласил Джоан Ингпен в качестве помощника управляющего. Она великолепный работник и способна лучшим образом организовать время в интересах артистов «Метрополитен». Джоан так хорошо держит все в своих руках и так умело управляется в своем хозяйстве, что ей удается получить от многих из нас согласие отдать «Мет» столько времени, сколько, может быть, мы и не собирались. Некоторым из нас бывает очень трудно отыскать подходящие даты для выступлений в других местах, даже в ведущих театрах, но эту заботу берет на себя Джоан, и справляется она с ней чрезвычайно хорошо.
С течением времени нью-йоркская публика становится, кажется, более подготовленной и демонстрирует настоящий интерес к опере. Теперь в зале «Мет» можно обнаружить не так уж много людей, как в прошлом, которые приходят сюда лишь для того, чтобы появиться в обществе или похвастаться на следующий день тем, что побывали в этом театре. С другой стороны, публику «Метрополитен» нетрудно обвинить в холодности, но на поведение зрителей в Нью-Йорке оказывают влияние некоторые действительно трудно разрешимые для них проблемы. Посетители оперы в Вене, например, приходят на спектакль, который начинается в 7 часов вечера и заканчивается в 10 или 10.30. Большинство людей там могут запросто добраться домой после театра за полчаса или час. В Нью-Йорке же занавес поднимается в 8 часов вечера, а опускается в 11.30 или в полночь. Зрителям остается всего 45 минут на обратную дорогу в метро. Приходится признать, что эта перспектива гораздо сильнее будоражит сознание, чем все приключения Манрико, Зигфрида и Флорестана, вместе взятые. Не меньшие волнения возникают и в том случае, когда предвкушаешь, что надо потратить не менее получаса, чтобы добыть машину из подземного гаража в Центре имени Линкольна, а потом еще целый час крутить баранку до своего Коннектикута. Поэтому не приходится удивляться, когда некоторые зрители уходят из театра перед последним актом или рвутся к дверям в конце спектакля, не аплодируя артистам. В субботние утренники, когда публике торопиться некуда, нетерпеливы рабочие сцены — им хочется, чтобы аплодисменты стихли поскорее и они могли бы быстро снять свет и очистить сцену для установки декораций к вечернему спектаклю. И все же, несмотря на эти трудности, зрители «Метрополитен» становятся день ото дня отзывчивее и пристрастнее.
График работы в «Мет» выполняется с величайшей точностью. В общем, это хорошо, но порою пунктуальность граничит с излишним бюрократизмом. Например, репетиция на сцене может быть прекращена ровно в момент ее окончания по плану, даже если руководителю постановки требуется еще каких-нибудь пять минут, чтобы закончить работу. Я понимаю, что деятельность профсоюзов крайне необходима, и симпатизирую ей, но в делах искусства нужна определенная гибкость, чтобы плоды его не приобрели черты выхолощенности и механистичности. Опасность чрезмерной точности распорядка работы присутствует также и в театрах германоязычных стран. Быть может, даже в большей степени. Что же касается «Метрополитен», то в целом атмосфера здесь сегодня благоприятна для творчества, как нигде в мире, и мне кажется, по открытости и радушию ее можно сравнить только с обстановкой в театре «Ковент-Гарден».
В миланском театре «Ла Скала», как в миниатюрной модели, собраны все характерные особенности итальянской жизни. Сводящая с ума бюрократическая бессмыслица с лихвой возмещается здесь блестящими художественными достижениями, эксцентричная междоусобица политических боев соседствует с теплотой и чистосердечностью дружеских отношений, а хаотичность планирования работы в конце концов забывается, когда видишь сам этот удивительно прекрасный театр.
Когда я в первый раз пел в «Ла Скала», его генеральным директором был еще Антонио Гирингелли, находившийся на этом посту с конца второй мировой войны. Во время его правления в театре работали Тосканини, Де Сабата, Серафин, Каллас, Тебальди, Ди
Стефано, Дель Монако и многие другие артисты, чьи имена стали сегодня легендарными. Художественным руководителем «Скала» в конце 60-х годов был Лучано Шайи, отец дирижера Риккардо Шайи. После Гирингелли театр возглавляли Паоло Грасси (с 1972 года) и Карло Мария Бадини (с 1977 года), а вслед за Шайи работали Массимо Боджанкино, Клаудио Аббадо и Франческо Сичилиани. (В начале 1983 года вместо Сичилиани был назначен Сезаре Мадзонис.) Сичилиани невероятно любил фантазировать. Сидя с вами за столом, он мог придумывать самые фантастические составы исполнителей, но если кого-либо из претендентов не оказывалось в наличии, то идея постановки целиком отбрасывалась.
Такой образ мысли вообще типичен для «Скала»: тут либо подавай все, либо ничего не надо. Конечно, в «Скала», как и во всех театрах мира, время от времени случаются плохие постановки, но идеализм представлений здесь развит до такой степени, что в других местах его посчитали бы просто сумасшествием. Может ли администрации миланского театра хоть на минуту прийти в голову мысль о том, чтобы отдать «Отелло» Карлоса Клайбера или «Симона Бокканегру», которым дирижирует Аббадо, в руки какого-либо другого маэстро, пусть даже тот имеет международное признание? Сомневаюсь. На этих постановках словно стоят «личные печати» дирижеров, их создавших, поэтому для руководителей театра передать такой спектакль другому музыканту значило бы совершить своего рода предательство. Если у театра есть великолепная постановка, то ее пытаются сохранить в неприкосновенности. Художественные руководители «Ла Скала» всегда очень внимательно подбирают дирижера и режиссера для совместной работы. Администрация скорее вообще откажется от новой постановки оперы, чем пригласит для этого двух людей с совершенно различными взглядами. Конечно, в процессе работы временами могут возникать разногласия, но сам принцип, практикуемый в «Ла Скала», очень хорош, и отчасти благодаря ему миланский театр осуществляет свою деятельность с таким большим успехом.
Среди ведущих театров мира «Ла Скала» принадлежит к числу тех, где репетиционный процесс организован самым беспорядочным образом. Там мы иногда репетируем с 11.00 до 13.30, затем снова — с 15.00 до 18.00 и еще раз — с 21.00 до 24.00. В театрах ФРГ три часа между 13.00 и 17.00 находятся в священной неприкосновенности. В «Метрополитен» есть правило, запрещающее занимать артистов предварительной работой после 18.00. Но в Милане о таких вещах вообще не имеют никакого представления. Вам могут назначить репетицию в полдень, а когда вы придете в театр, то появится помощник директора со словами: «Извините, репетиции не будет». Беспорядок здесь вовсе не является признаком отсутствия дисциплины (хотя, конечно, элемент такого явления все же есть) — он возникает из-за того, что в театре нет соответствующих его потребностям условий для репетиций. Некоторые певцы из северных стран Европы находят условия работы в «Ла Скала» вообще невыносимыми. При всем том надо признать как бесспорную истину тот факт, что неразбериха в «Ла Скала» способствует созданию определенной свободы, которая дает возможность приглашенным певцам, дирижерам и режиссерам шире использовать свое воображение, смелее экспериментировать, а такого шанса они не получат ни в одном другом крупном театре. Поэтому на генеральной репетиции участники спектакля, казалось бы, уже вконец измотанные, живут на сцене только силой вдохновения, такого творческого подъема, который не способен дать никакой профессионализм самой высокой пробы.
Многих певцов очень смущает шум и гам, стоящий за кулисами «Ла Скала» во время спектакля. Я, признаюсь, тоже немного выхожу из себя, когда жду своего выхода на сцену в такой атмосфере. Очень нелегкое испытание — стоять в кулисах «Скала» перед тем, как ты должен выйти в первом акте «Отелло» и спеть «Ликуйте!». Кажется, тысячи хористов и каких-то вообще посторонних людей так и снуют, так и кружатся по сторонам, многие из них беспрерывно болтают на самые разнообразные темы. Помощники режиссера кричат друг на друга и на труппу, а репетиторы и ассистенты отдают совершенно противоречащие одно другому указания. Таким путем они пытаются хоть как-то предотвратить грозящую разразиться за кулисами катастрофу. Пока я собираюсь с мыслями и готовлю себя к провозглашению великой победы Венецианской республики, пробегающие мимо люди с милой улыбочкой бросают мне: «Чао, Пласидо» — так, будто я просто вышел на улицу за мороженым. Но стоит мне ступить на сцену, я сразу забываю про суетящуюся толпу... Искренне сочувствую певцам, которые не могут быстро избавиться от ее воздействия.
Хор и оркестр — главные коллективы, на которых держится театр,— в «Ла Скала» настолько хороши, что каждый из них имеет свой очень сильный профсоюз, и они не терпят серьезных возражений со стороны руководства. Когда хор устал, по-видимому, от необычных постановок, в которых хористам приходилось висеть почти под самым потолком, его профсоюз добился согласия администрации на то, чтобы у каждого хориста дирижер был в зоне прямой видимости. Я помню, как несколько лет назад репетиция сцены победного шествия из «Аиды» прервалась через семь минут после начала, потому что трем певцам из огромнейшего хора с тех мест, где они стояли, не был виден Клаудио Аббадо. В любом другом театре такое недоразумение либо быстро ликвидировали бы, либо отправили бы трех озабоченных людей отдыхать до перерыва, когда можно специально заняться этой проблемой. В «Ла Скала» из-за того, что трем хористам не был виден дирижер, потеряли три часа драгоценного репетиционного времени! Расскажу еще другой случай. Один хорист выразил неудовольствие по поводу костюмов, которые, по его мнению, были слишком тяжелыми и слишком теплыми. На следующей репетиции все его коллеги присоединились к протесту: они появились на сцене в повседневной одежде. «Очень хорошо,— сказал режиссер,— пройдем репетицию без костюмов». «Нет,— возразил еще один хорист,— у нас не может быть репетиции без костюмов, если ее предполагалось делать в них». «Ладно, наденьте костюмы,— продолжал режиссер,— окончательно мы их доделаем потом». «Нет,— снова сказал кто-то из хора,— в них мы умрем от жары». И в этом, и в других подобных случаях индивидуализм способен довести положение дел почти до анархии.
Если публика «Скала» (или по крайней мере какая-то ее часть) создала Милану репутацию города певцов, газетные критики сделали его городом дирижеров. После премьеры нового спектакля здесь появляется рецензия, в которой прежде всего говорится об «этосе» и «мелосе» произведения, затем о дирижерской интерпретации этих «этоса» и «мелоса», далее — о постановочных моментах и только в конце дается раздел о певцах, причем обычно в таком духе: «Такой-то был великолепен, а такой-то оказался не на своем месте, так же как тот-то и тот-то». Если уж нужны детальные разборы спектаклей, то почему бы не уделять в них равно серьезное внимание всем его участникам?
Лондонская Королевская опера вне всякого сомнения является одним из самых дружелюбных театров мира. Каждый ее сотрудник, от рабочего сцены и телефониста до верхов администрации, стремится сделать все возможное, чтобы облегчить жизнь исполнителям. Вежливость сотрудников театра, их готовность помочь вам поразительны и высоко ценятся руководством. Атмосфера в «Метрополитен», как я уже говорил, тоже дружелюбная, но сам театр настолько огромен, что я до сих пор не знаком даже с половиной его работников. А «Ковент-Гарден» относительно небольшой театр, и в нем царит почти домашний уют.
Перед дебютом в «Ковент-Гарден» я уже пел во многих ведущих театрах мира, поэтому самым большим сюрпризом для меня стал вид гримуборной с открытыми радиаторами отопления и старой меблировкой. В 1982 году театр был отремонтирован и расширен в соответствии с современными требованиями. Нынешние гримерные, хотя и не отличаются роскошеством, значительно лучше прежних. Однако самым главным нововведением стало устройство большого репетиционного зала, благодаря чему теперь нет надобности ходить по длинному переходу, который соединяет старое здание театра со стоящим в стороне от него Центром оперы, где раньше проводилась большая часть репетиций. У хора теперь тоже есть подходящий зал, лучше функционируют вспомогательные службы, но обновление театра еще продолжается.
В 1971 году, как раз за год до моего первого выступления в «Ковент-Гарден», руководство театром перешло от сэра Дэвида Уэбстера к сэру Джону Тули — человеку, который заботится не только о процветании театра, но и о добром здравии его артистов. Он не просто в совершенстве знает свое дело, уделяя внимание всем текущим проблемам, но и пытается присутствовать почти на всех спектаклях, а если на каком-то не может быть, то заранее предупреждает об этом исполнителей и объясняет причины своего отсутствия. Ни один директор театра не посетил столько спектаклей с моим участием, на скольких побывал Тули.
Несколько лет назад меня три или четыре месяца мучил трахеит. Я продолжал петь, но из-за болезни делал это с трудом и поэтому отказался от некоторых спектаклей в Вене и Нью-Йорке. Я еще недостаточно хорошо себя чувствовал, когда подошел срок назначенного ранее выступления в «Риголетто» на сцене «Ковент-Гарден». Сэру Джону я откровенно объяснил ситуацию. Вряд ли кто-либо еще смог бы понять меня лучше. Найдется немало театральных деятелей, которые сделали бы из этого трагедию, обязательно попытались бы дать мне понять, какое огромное чувство вины я должен испытывать, поскольку, если я не буду петь, весь спектакль просто разрушится. Сэр Джон не стал даже заводить речь о том, что, мол, посмотрим, каким будет мое самочувствие перед спектаклем. Он знал, что я никогда не отказывался от выступлений в «Ковент-Гарден» и, коли уж прошу отменить спектакль, значит, на то есть действительно серьезные причины. Тули освободил меня от контракта без всяких осложнений. Он достаточно хорошо понимает, что для успешного ведения дел в театре необходимы долгие и прочные связи с певцами, а не только волнения по поводу завтрашнего спектакля. Публика, конечно, не любит, когда объявленный в афише исполнитель не выходит на сцену, но это вовсе не означает, будто она не понимает, что в жизни случается всякое. Оперный шедевр остается совершенным сценическим произведением независимо от того, поют в нем мистер X и миссис Y или нет, а певец, который думает, что та или иная опера является его «собственностью», отдает себя во власть иллюзий.
Лондонские любители оперы не всегда аплодируют после окончания той или иной арии, потому что не хотят прерывать течение музыки и развитие действия, но зато с большим энтузиазмом выражают свою поддержку исполнителям после завершения акта и всего спектакля. В моем репертуаре есть только одна опера, которую я не хотел бы петь в «Ковент-Гарден»,— «Трубадур». В большинстве театров после романса Манрико, если уж я спел его хорошо, публика дарит мне, аплодируя, несколько минут, в которые можно перевести дыхание перед началом следующей короткой сцены — она заканчивается убийственно трудной кабалеттой. В Королевской опере я вряд ли могу рассчитывать на передышку, если, конечно, не объявлю перед началом спектакля: «Леди и джентльмены! Чувствуйте себя раскованнее и не стесняйтесь аплодировать мне после романса!»