обязанности службы, никогда не почувствует наслаждения в процессе мысли и
поэтому никогда не составит себе понятия о чарующей прелести самоуважения.
Дело в том, что все можно обратить в механику. У нас обращено в механику
искусство надувательства, а в Западной Европе, со времен средневековой
схоластики, в механику превратилось искусство писать ученые трактаты, рыться
в фолиантах и получать самым добросовестным образом докторские дипломы, не
переставая верить в колдовство или в алхимию. Закваска рутины так сильна, что многие немцы и англичане находят возможным заниматься даже естественными
науками, не переставая быть, по своему миросозерцанию, чисто средневековыми
субъектами. От этого выходят презабавные эпизоды. Например, знаменитый
английский анатом Ричард Оуэн (прошу не смешивать с социалистом, Робертом
Оуэном) упорно не желает видеть в мозгу обезьяны одну особенную штучку
(аммониевы рога), потому что существование этой штучки у обезьяны кажется
ему оскорбительным для человеческого достоинства. Ему показывают, Гексли из
себя выходит, а тот так и остается при своем. Не вижу, да и только {13}.
Любопытно также послушать, как Карл Фохт беседует с Рудольфом Вагнером, чрезвычайно замечательным физиологом и в то же время еще более замечательным
филистером {14}. Но Оуэн и Вагнер во всяком случае превосходнее
исследователи; они смотрят во все глаза и сильно работают мозгом, когда
вопрос не слишком близко подходит к их сердечным симпатиям. Напряженное
внимание и размышление всетаки могут расшевелить и развить ум настолько, что
чувство самоуважения сделается понятным и драгоценным. А есть и
второстепенные Оуэны и Вагнеры; во всех философских и научных лагерях есть
мародеры и паразиты, которые не только не создают мыслей сами, но даже не
передумывают чужих мыслей, а только затверживают их, чтобы потом разбавлять
готовые темы ушатами воды и составлять таким образом статьи или книги. Этим
людям чувство самоуважения, разумеется, останется навсегда неизвестным.
Мы видим таким образом, что мыслители всех школ понимают одинаково
высшее и неотъемлемое благо человека; мы видим, кроме того, что это благо
действительно доступно только тем из мыслителей, которые в самом деле
работают умом, а не тем, которые повторяют, с тупым уважением слепых
адептов, великие мысли учителей. Вывод прост и ясен. Не школа, не
философский догмат, не буква системы, не истина делают человека существом
разумным, свободным и счастливым. Его облагороживает, его ведет к
наслаждению только самостоятельная умственная деятельность, посвященная
бескорыстному исканию истины и не подчиненная рутинным и мелочным интересам
вседневной жизни. Чем бы ни пробудили вы эту самостоятельную деятельность, чем бы вы ни занимались - геометриею, филологиею, ботаникою, все равно -
лишь бы только вы начали мыслить. В результате все-таки получится расширение
внутреннего мира, любовь к этому миру, стремление очистить его от всякой
грязи и, наконец, незаменимое счастье самоуважения. Значит, все-таки ум
дороже всего, или, вернее, ум - все. Я с разных сторон доказывал эту мысль
и, может быть, надоел читателю повторениями, но ведь мысль-то уж больно
драгоценная. Ничего в ней нет нового, но если бы только мы провели ее в нашу
жизнь, то мы все могли бы быть очень счастливыми людьми. А то ведь мы все
куда как недалеко ушли от тех карликов, от которых совершенно отвлекло меня
это длинное отступление.
VIII
По тем немногим чертам, которыми я обрисовал карликов, читатель видит
уже, что они вполне заслуживают свое название. Все способности их развиты
довольно равномерно: у них есть и умишко, и кое-какая волишка, и миниатюрная
энергия, но все это чрезвычайно мелко и прилагается, конечно, только к тем